Только к ночи был разрешен вопрос о земле: постановили перед сенокосом выбрать земельных уполномоченных, которые определят количество и категории ведомственных[8] земель по всему наслегу. А тогда уже можно будет правильно распределить землю по душам.
Быстро выбрали наслежный ревком во главе с Афанасом. В ревком вошли Найын, Эрдэлир и другие бедняки. Секретарем избрали Луку Губастого, несмотря на то, что Найын отчаянно кричал:
— Не надо нам Луку, пьяницу и байского сынка!..
Но тут раздумывать не пришлось: грамотный.
…Испокон веков тихий отдаленный наслег заволновался, зашумел, словно река в половодье.
Гнет богачей, проценты, тяжкая кабала — все это оказалось не божеским решением и не жребием, от века павшим на землю. Все это можно было уничтожить дружными усилиями трудового народа.
Накопившиеся в сердцах обиды и горечь вспыхнули пламенем гнева.
По наслегу поползли различные слухи. Говорили, что члены улусного ревкома обыскивают дома и находят спрятанное добро и оружие. Стали поговаривать, что Афанас Матвеев тоже имеет разрешение на обыск талбинских баев. Секретарь наслежного ревкома Лука носился из края в край наслега, грозил тюрьмой и расстрелом всем, кто шептался об обысках и арестах богачей.
— Советская власть никого не обижает! — орал он. — Перед советской властью все равны!
Но однажды ночью баи свезли свои сундуки в тайгу, а масло и мясо зарыли. Обильный снег плотно укрыл все ямы и следы, и никто не узнал бы об этом, не случись маленькое происшествие.
Как-то вечером со двора Лягляриных убежал коротконогий бычок. Вернулся он поздно.
Утром всполошилась вся семья. Бычок заболел. Он лежал с раздутым животом, беспомощно раскинув свои короткие ноги.
Егордан спешно вымыл старую медную икону, потом схватил старого, облезлого петуха и вырвал у него из хвоста несколько больших перьев. Отчаянно кричавший и бившийся петух долго не мог угомониться, он все носился по хотону, перелетал из угла в угол. Петух был одинок и заведен только для охраны жилища от мелких бесов, которые, как считалось, очень боятся петушиного крика.
Напуганный всей этой суматохой, бычок резко дернулся и вдруг… брызнул из-под хвоста огромной кучей разбухшего зерна. Люди стояли, разинув рты от ужаса и удивления.
— Тише! — сказал наконец Егордан. — Удивительное дело! Откуда зерно? Кто же это накормил его? Тише!..
Не успели Ляглярины опомниться, как в хотон вошла сердитая старуха Мавра. Увидев бычка и кучу разбухшего зерна, она с криком накинулась на Егордана:
— У тебя, видно, скота так много, что ты зимой быка в лес выгоняешь!
— А кто его выгонял? Сам убежал со двора, — оправдывался Егордан.
— Твой бычок сожрал в лесу наше зерно. Чем ты заплатишь за двадцать пудов хлеба? — свирепела старуха.
— Какой хлеб? — спросил Никита.
— А ты не чеши языком, сопляк, я не с тобой разговариваю! Накормили быка моим хлебом и прикидываетесь незнайками! Идите поглядите и порадуйтесь!
Только теперь поняли Ляглярины, что случилось.
— Зачем же ты держала свое зерно в тайге? — спросил Егордан.
— Урод! Я его там хранила!
— Почему же ты, Мавра, хранила хлеб в лесу? Разве не было места в амбаре? — вмешалась в разговор Федосья.
— Дура, — оборвала ее Мавра. — Только тебе одной неизвестно, что теперь на амбар надеяться нечего.
Оскорбленный за мать, Никита вспыхнул:
— Из-за того, что вы, богачи, прячете хлеб от советской власти, должен пропадать наш бычок! Так и знай: если бычок подохнет, ты сама заплатишь нам за него. А еще мать мою обзываешь дурой! Сейчас не царская и не колчаковская власть… Как хотите, я пошел в ревком, к Афанасу…
Напуганная именем Афанаса, старуха схватила Никиту за руку и заголосила:
— Держи, Егордан, сына! При чем тут ревком? Зерно уже пропало, и говорить о нем нечего… Я даже за быка согласна заплатить, если что… только не надо Афанаса!
— Никита никуда не пойдет, — тихо проговорил Егордан после минутного размышления. — Но за быка тебе, Мавра, придется платить, если, конечно…
За день Мавра прибегала несколько раз и с трепетом справлялась о здоровье бычка. На радость всем, бычок выздоровел.
Поехав утром за дровами, Егордан увидел в лесу большую яму. В нее-то Семеновы и ссыпали зерно, сверху укрыли его сеном и заложили жердями. «Сынок» раскидал жерди, чуть живой вернулся домой, обожравшись отборным байским зерном. А теперь в его честь там пировали бесчисленные лесные воробышки.
Не раз Роман Егоров хвастался своим старым жеребцом, который умел разрушать любые изгороди, за которыми хранилось сено.
Это было действительно умное животное. Сначала жеребец клал на изгородь морду, как бы примеряясь, потом отскакивал назад и с разбегу легко перекидывал свое сильное тело на другую сторону. Затем он ловко раскидывал жерди и вводил за ограду весь свой табун.
Как-то раз табун лошадей Романа Егорова ночевал в загороди для сена Василия Тохорона. Когда утром рассерженный Василий выгонял оттуда лошадей, один жеребенок отстал и, не найдя выхода, долго кружил вокруг сена. Василий бросил в него огромной рукавицей. Испуганный жеребенок прыгнул через изгородь, зацепил копытом верхнюю жердь и уткнулся мордой в землю.
— Ты что делаешь, дурак? Чуть не загубил жеребенка! — услышал Тохорон знакомый голос Романа.
Хозяин табуна ехал из лесу верхом на своем любимом иноходце. Он уже, оказывается, давно наблюдал за Тохороном.
— А? — растерянно произнес Василий, но сразу выпрямился и, твердо посмотрев на Романа, спокойно сказал: — А пусть не лезет!
— Что? Да я тебе морду разобью!
Роман соскочил с коня и стал привязывать его к дереву.
— Морду, говоришь? — медленно растягивая слова, спросил Василий. — Ведь теперь это не так просто. А куда свою денешь?
Тохорон спокойно надел рукавицы и потер руки о бедра. Он никогда в жизни не стремился показать свою силу, но все знали, что ее ему дано столько, что с избытком хватило бы на троих, Да и сам Егоров понимал, что Василий Тохорон может раздавить его, как медведь телку.
— Спасите! Убить хочет! — крикнул испуганный Егоров.
Он торопливо отвязал коня, вскарабкался на седло и ускакал.
— Ну, я бы, пожалуй, тоже достал твою морду! — проворчал Тохорон.
Тохорон сердился редко, но зато уж если сердился, долго не мог успокоиться. Так и в этот день. Он ни с кем не разговаривал и все время что-то ворчал себе под нос. То ли он жалел потравленное лошадьми сено, то ли был недоволен собой за ссору с Егоровым, а может быть, его огорчало, что он так и не попробовал свою силу на бае.
Вечером, когда все три семьи сидели за чаем, вбежал запыхавшийся Алексей и, с трудом переводя дыхание, выпалил:
— Отец! Павел Семенов с Федотом разбирают и вывозят изгородь с нашей пашни!
Егордан помолчал, наверное обдумывая, как ему лучше поступить.
— Видно, они нарочно на нас сегодня нападают, — сказал он тихо и, надев старую доху, вышел.
Наложив воз жердей, Федот и Павел возились с веревками, стараясь покрепче увязать воз.
Овдовев, Федот проиграл свою скотину в карты и заделался гулящим мужиком. Уже второй год он батрачил у Павла Семенова. За последнее время он стал чванлив и дерзок с бедняками.
— Зачем ломаете чужую изгородь и куда собираетесь везти жерди? — едва сдерживая гнев, спросил Егордан.
— Хотим поставить конную изгородь, — нехотя ответил Павел, словно тут и в самом деле не было ничего странного.
— Мне вовсе нет дела до твоих коней. А ну, давай поставь все, как было.
Егордана бесило спокойствие Павла. Если бы тот пообещал весной снова привезти жерди обратно, Егордан, пожалуй, повернулся бы и мирно пошел домой. Но Павел сказал другое:
— Что же, мы зря трудились, ломая твою изгородь?..
— А я тебя просил ее ломать? — сказал Егордан, внимательно разглядывая свои жерди на чужом возу. — Просить должен был ты у меня, прежде чем ломать.
Егордан все еще ждал, что Федот и Павел поймут его и скажут что-нибудь мирное.
— Мне поручено. Говори с хозяином! — вызывающе бросил Федот.
— Поручение твоего хозяина для меня не закон, я ему не холуй! Мне с ним говорить не о чем, у нас с ним давно все переговорено! — с достоинством произнес Егордан, подходя к саням.
Павел быстро вскочил на не увязанный еще воз и, выругавшись, хлестнул быка.
Широкая спина Егордана выгнулась. Он подскочил к возу и опрокинул его вместе с Павлом. Жерди рассыпались. Испуганный бык, увлекая за собой опрокинутые сани, метнулся на дорогу.
Павел, весь в снегу, неуклюже вылез из сугроба. Перебирая короткими ногами в толстых штанах и скривив от ярости рот, он подошел к Егордану с отведенным для удара кулаком. С другой стороны к Егордану приближался Федот.
— Полегче! — послышалось вдруг из леса, почти вплотную подступавшего к пашне.
Все трое одновременно оглянулись. Широко расставив ноги, сзади стоял великан Тохорон, окруженный своей и чужой детворой. Он походил на большого вола среди телят.
Федот и Павел, как по команде, бросились прочь.
С первых же дней советской власти два соседних наслега сообща начали строить новую школу взамен полуразрушенной старой. На строительство вышло все трудящееся население. И хотя люди работали бесплатно, трудились они с радостью: ведь будет своя большая школа, в которую пойдут их дети.
Школа строилась на стыке обоих наслегов, у подножья огромных гор, невдалеке от одинокой избы старика Василия Боллорутты. Веками дремавший дикий уголок наполнился перестуком топоров, шумом десятка пил и веселым говором людей.
Майыс частенько приходила туда за щепками. Потом уговорила старика разрешить ей кипятить дома чай для рабочих. А через полмесяца Майыс уже выбрали членом стройкома.
Школа, обучение взрослых, разверстка продовольствия и одежды, заполнение всевозможных списков, проведение собраний и совещаний — кто может подсчитать все заботы председателя наслежного ревкома Афанаса Матвеева?