Люди были поражены таким странным заявлением Веселова и недоуменно смотрели то на Афанаса, то на Федора. Афанас от негодования сжал кулаки.
— Пел, товарищ? — спросил председатель.
— Пел!
— Какую песню?
— Свою!
Люди засмеялись. Председатель тихо поговорил с членами президиума.
— Какую же все-таки песню?
— Песню нельзя рассказать, ее можно только спеть! — закричал Егор Сюбялиров.
— Пусть споет! — закричали все.
— Товарищ Матвеев, ты помнишь свою песню? — гулко спросил председатель ревкома, глядя на Афанаса ястребиными глазами.
— Конечно, помню.
— Тогда, может, споешь? — предложил председатель собрания.
Он уселся и приготовился слушать.
— Могу, если требуется.
Матвеев провел ладонью по волосам, расстегнул черную сатиновую косоворотку, откашлялся и, одернув пиджак, запел своим сильным, прекрасным голосом:
Они богатели,
Достойными слыли,
В довольстве жирели,
Деньжонки копили.
А мы проклинали
Судьбу свою злую
И землю пахали
За корку сухую
Нам кровью и потом
Глаза застилало,
От тяжкой работы
Суставы ломало.
Голодные дети
Встречали нас, плача.
Мы жили на свете,
На баев батрача.
Мы долго страдали!
Но, сбросив оковы,
Народы восстали
Для битвы суровой.
Багровые блики
Бросает восход.
Нас Ленин великий
К победе ведет.
Зима не остудит
Весеннее пламя —
Рабочие люди
Не будут рабами.
Загремели аплодисменты, раздались крики «ура». Лицо Афанаса просветлело от радостной улыбки. Приветливо помахав рукой, он подошел к столу президиума и, рассекая кулаком воздух, заговорил:
— Наши богачи говорят, что в засушливые годы они спасали людей, давая им хлеб и сено в долг. А кто этот хлеб сеял, кто это сено косил? Сами? Нет! Тогда каким же это образом растут их богатства? И почему беднота все больше и больше разоряется? Все это от того, что трудовые люди от зари до зари спину гнут, а плоды их груда достаются этим вот баям. Кто не знает, на каких условиях они давали беднякам в долг! За один воз сена через год они брали два, за рубль — два, за пуд хлеба — три. Семена давали за две трети будущего урожая. Дадут весной пуд зерна — осенью могут получить тридцать пудов. Так создавались их богатства. Засуха, голод, мучения трудящихся, нищета — счастье для баев… Вот Судов — умный и образованный человек, вы слышали его речь. А ведь правда и ему не но вкусу, — ни одного умного, ни одного правдивого слова не сказал. Грозился поджечь свои дома, говорил, что уничтожит скот. Нет, Михаил Михайлович, этого мы вам не позволим. Ваше богатство — народное богатство. Мы и вернем его народу…
— Ограбишь, значит?
— Осторожнее, Михаил Михайлович! Поберегите слова, а то скоро и сказать нечего будет! Не забывайте, что вы тут не с батраками разговариваете, а с народом-победителем, с советской властью… Не будет эксплуатации — и несчастных не будет, народ мучиться перестанет. Сила и правда на нашей стороне. Видите, даже маленький батрацкий мальчик силою правды заставил замолчать первого улусного бая Ивана Сыгаева. Мы заставим всех богачей прикусить себе языки! — крикнул Афанас, стуча кулаком по самодельной кафедре, покрытой красной материей. — Я был на первой губернской конференции бедноты, — уже спокойнее продолжал он. — О работе конференции я расскажу на следующем собрании особо, сейчас же сообщу только вот что.
Первым делом мы послали привет товарищу Ленину. И на другой же день получили от него ответ. — Афанас вытащил из кармана маленькую записную книжку и прочел: — «Раскрепощенные от царистского угнетения, освобождающиеся от кабалы тойонов, якутские трудящиеся массы пробудятся и с помощью русских рабочих и крестьян выйдут на путь полного укрепления власти самих трудящихся». Вот, слыхали? Нам поможет русский народ, поэтому мы победим! Да здравствует Ленин! Да здравствует революция!
Люди с торжествующими криками и аплодисментами поднялись с мест.
— Встать, — закричал во все горло Никита, вскочивший раньше всех ребят, и взмахнул рукой.
Вставай, проклятьем заклейменный… —
зазвенели мальчишеские голоса.
К мальчикам присоединилась учительница Вера Дмитриевна, за ней другие девушки и парни, и вот уже пел весь зал. Победно гремела песня революции:
Лишь мы, работники всемирной
Великой армии труда,
Владеть землей имеем право,
Но паразиты — никогда…
В улусе образовалась первая партийная ячейка. В партию вступили председатели ближайших ревкомов Семен Трынкин и Матвей Мончуков. Стал коммунистом и вечный горемыка, в прошлом охотник, а ныне школьный сторож Егор Сюбялиров. Он целиком отдался партийной работе. Неграмотный, он «записывал» в тетрадь свои «тезисы», изображая на бумаге сани, клади хлеба, новые дома с широкими окнами. Сюбялиров шел вперед, преодолевая все трудности жизни, как прежде продирался он с тяжелой ношей сквозь таежную чащу.
Стали коммунистами также Афанас Матвеев и Дмитрий Эрдэлир. В партию шли сыны нужды и страдания, участники борьбы и победы. Секретарем ячейки выбрали учителя Ивана Кириллова.
Начались занятия политшколы, где коммунисты изучали материалы X съезда партии: о единстве партии, о замене продразверстки продналогом, о переходе к новой экономической политике. Организовался кружок молодежи по изучению устава комсомола, речи Ленина на III съезде комсомола.
Все чаще ставились спектакли, в которых Никита играл дерзких батраков, а на школьных вечерах он сделался непременным чтецом.
Дело шло к весне, когда из города приехал в улусный ревком Виктор Бобров. В первый же вечер Бобров вместе с Кирилловым зашел в интернат. Ребята сидели за ужином вокруг стола. Увидев русского фельдшера, Никита выронил из рук ложку и притаился за огромным котлом.
— Здравствуйте, товарищи! — сказал Бобров, остановившись посреди комнаты. — А где тут Никита Ляглярин?
— Вот он! Вот сидит! — зашумели ребята и вытолкнули Никиту из-за стола.
— Постой! Да неужели это ты, Никита? Ух, как ты вырос!
Бобров обнял растерявшегося парня. Это сразу возвысило Никиту в глазах товарищей.
Несколько дней, проведенных Бобровым в Нагыле, были праздником для Никиты. Несмотря на многочисленные собрания и заседания, Бобров все-таки находил время поговорить с ним. Он хвалил Никиту за успехи в учебе и посоветовал ему стать комсомольцем.
За день до отъезда Бобров провел в школе беседу о комсомоле. Он закончил свое выступление словами Ленина:
«А то поколение, которому сейчас 15 лет, оно и увидит коммунистическое общество, и само будет строить это общество… Надо, чтобы Коммунистический союз молодежи воспитывал всех с молодых лет в сознательном и дисциплинированном труде».
Потом учитель Кириллов рассказал об уставе комсомола, который большинство ребят уже хорошо усвоило, и в заключение призвал учащихся вступить в ряды РКСМ.
— Кто желает высказаться?
— Я, Василий Кадякин! — крикнул, вскакивая с места, самый старший из учеников. — Хочу вступить в комсомол.
Кадякин с головы до ног был одет в телячьи кожи разных мастей шерстью наружу. Выгоревшая от времени одежда рвалась при каждом его движении.
— Сколько лет?
— Двадцать! — ответил Кадякин и смутился.
— В каком классе?
— В первом…
До двадцати лет Кадякин батрачил и только нынче поступил в первый класс.
— Я, Никита Ляглярин! — встал Никита. — Я тоже хочу…
В комсомол вступило человек пятнадцать, из них только двое «своекоштных».
Бобров уехал. А через неделю, по распоряжению какого-то наивного друга или хитрого врага, всех беспартийных ребят переселили в другой дом, на восточную сторону поселка. Так возникло два интерната: восточный — беспартийный и западный — комсомольский.
И на второй же вечер после переселения произошло необычайное событие. В комсомольском интернате поднялся шум:
— На нас напали буржуйские прихвостни!
Все высыпали на улицу, наспех накидывая тужурки и шубы. «Восточные» встретили комсомольцев градом снежков и камней. «Западные» стали отбиваться. Страсти разгорелись, пошли в ход кулаки — словом, началась свалка. «Восточных» было больше, и они вернулись домой с победой.
На следующий вечер снова завязалась драка. Отлетали уши заячьих шапок, трещали рукава драных пальтишек. Комсомольцев теснили все дальше и дальше в лесок. Вскоре ребята оказались около высокого дома Судовых.
Часть «западных» ушла греться и не вернулась. На улице осталось мало храбрецов. У Никиты Ляглярина давно были оторваны рукава его и без того ветхой шубенки. Он падал, вскакивал, взбешенный, снова кидался в драку. Собравшиеся на это «развлечение» богачи-интеллигенты подзадоривали ребят, хохотали и радовались Тыча кулаком в воздух, довольный Судов говорил:
— Эх, хорошо! Свободные дети советской земли!
«Восточные» ушли домой, когда уже сгустились сумерки и «западные» перестали сопротивляться.
Закрыв лицо руками, Никита сидел один на снегу.
— Эй, парень, замерзнешь! Поднимайся быстрее! — раздался над ним чей-то голос.
Никита почувствовал, что его обняли сзади и стараются поднять. Он отнял от глаз руки и увидел на своей груди огромные рукавицы. Никита хотел было вырваться, но человек крепко стиснул его и поставил на ноги.
Вечный батрак Судова, старик Сапыров в сбившейся набок рваной жеребковой шапке заглядывал в лицо паренька:
— О-хо-хо! В таком-то виде, а еще дерется! Эх, парень, где же твои рукава?