Никита бежал, иногда останавливался, прислушивался к тишине и пускался дальше. Ему пришлось уже дважды сходить с дороги. Заслышав издали звучный на морозе цокот лошадиных копыт, он прятался за пень, и конные разъезды проезжали, не заметив его.
В зимнюю стужу пеший всегда первым обнаружит конного, не только потому, что тот крупнее, и не только по звуку копыт, но и потому еще, что пар от лошадиного дыхания становится заметным до появления самого всадника. Поэтому на безлюдном месте всегда можно заблаговременно отойти в сторонку.
Днем Никита натыкался на разъезды все чаще и чаще. Бандиты проезжали мимо укрывшегося паренька, громко разговаривая, и Никита пережидал, пока они не скрывались из виду, а чтобы не терять времени даром, вытаскивал из-за пазухи мерзлый хлеб и, обжигая губы, грыз его, потом опять выходил на дорогу и бежал дальше.
Сходились и расходились дороги, появлялись и исчезали на горизонте далекие холмы, отступал и снова подступал к дороге лес, а он бежал, шел и опять бежал, все на запад.
В полдень он вышел на поляну, где у замерзшего озерка на взгорке чернели две жилые избушки. Никита решил пройти понизу, боясь, что кто-нибудь из жителей заметит его. Не успел он об этом подумать, как из лесу выскочили два всадника с синими полосками на шапках.
«Вот и попался!» — мелькнуло в голове, и от этой мысли Никите странным образом стало почти весело.
В то же мгновение он увидел быка, идущего от избушки ему наперерез. Никита бросился к нему. Бык сердито замотал головой и тяжелой рысцой побежал к проруби. Никита — за ним. К озеру они прибежали раньше конных. Бык сунулся было мордой в прорубь, но оказалось, что она замерзла. У быка в носу было продето тальниковое кольцо с веревкой, намотанной другим концом на рога. Никита стал ловить быка за веревку. Бык мотал головой, отворачивался, не давался.
Верховые подъехали мелкой рысью.
— …А я тогда этому самому председателю губчека и ответил: «Пошел ты, говорю, к чертовой матери! Я тебя не боюсь, хоть ты тут всю свою Красную Армию выставляй против меня!» Он и испугался…
У Никиты даже дух захватило. В обмотанном шарфом всаднике он узнал Захара Афанасьева — странного сторожа учительского общежития Нагылской семилетки. Ну да, это его голос, его косящие близорукие глаза с побелевшими на морозе густыми ресницами.
«Вот хвастун!» — подумал все еще вертевшийся вокруг быка Никита. Он-то знал, что Захар, к сожалению, никогда не встречался не только что с губернским председателем чека, но и с чекистами вообще.
Между тем бандиты спрыгнули на землю и, быстро продолбив прорубь, напоили коней.
— Да ты, Захар, молодец!
— Я, брат, такой… — Захар вскочил на коня. — Эй, парень, продай быка!
— А вы кто такие будете? — и Никита ухватился за бычий хвост, но тут же, будто споткнувшись о мерзлую коровью лепешку, повалился в сугроб.
— Ха-ха! Бычку в зад поклонился! Ха-ха! — обрадовался второй всадник.
— Помогите, братцы, поймать проклятую скотину! — взмолился Никита, делая вид, что с трудом вылезает из снега.
— Сейчас! — Захар наехал на Никиту и сильно ударил его ногой по голове, так что тот опять упал. — А еще «кто такие будете»… «братцы»… Сопляк!
Когда бандиты ускакали, Никита быстро поймал быка, взобрался на него и поехал в том же направлении.
Только теперь, когда бандиты скрылись из виду, страх начал медленно проникать ему в душу.
Вскоре дорога привела его в большую долину, где стояли покрытые снегом большие зароды сена. Около дальнего зарода возле дороги какой-то человек затягивал уже нагруженный воз. Рядом не спеша жевала сено серая кляча.
Никита решил проехать мимо, но когда он поравнялся с человеком, тот, оказавшийся стариком в облезлой оленьей дохе и рваной заячьей шапке, с вилами в руках, решительно вышел на дорогу.
— Куда поехал? — крикнул старик.
Вместо ответа Никита запел распространенную песню молодого хвастуна. Но старик принял явно угрожающую позу.
— Кто такой? — и схватил быка за веревку.
— Здешний…
— А ну, слезай! — Старик замахнулся вилами, и Никита спрыгнул на землю.
А старик, злобно оглядываясь и ворча себе под нос какие-то ругательства, повел быка к стогу.
Было ясно, что Никита сильно не угодил старику, А тот уже зашел за воз, привязал быка и стал тщательно собирать граблями раскиданное вокруг сено. Никита тем временем незаметно подошел к зароду с другой стороны.
— Ишь ты, «здешний»! — громко возмущался старик, поискав глазами и не находя оставленного на дороге незнакомца. — Видно, что не княжеский внук, а туда же, бандитом стал, ихние песни распевает! Паршивый щенок!..
Эти ругательства были для Никиты дороже самой нежной ласки. С радостным криком он кинулся к старику, до смерти напугав его. Трудно было Никите убедить старого человека в том, что он не бандит. Даже поверив наконец этому, старик никак не мог простить парню, что он, во-первых, увел быка его соседа, а во-вторых, вместо ответа запел эту дурацкую песню.
— Да у меня у самого бандиты отца убили! — воскликнул Никита, твердо поверив в эту минуту, что отец его и в самом деле погиб от руки злодея Луки.
Вероятно, это признание прозвучало так убедительно и жалостливо, что старик замер и некоторое время стоял, уставившись добрыми, поблекшими глазами на Никиту. Наконец он сморщил лицо в доверчивой улыбке и нежно сказал:
— А мой сынок Христофор тоже у красных. Учился в городе и, говорят, красным солдатом стал. Христофор Харов… А меня Львом кличут.
Договорились они быстро. Старик вывел быка на дорогу, хлестнул хворостиной, и тот пустился трусцой в сторону дома. Потом Харов скинул с воза часть сена обратно в зарод, уложил Никиту на сани, сверху тоже прикрыл его сеном, запряг свою клячу и погнал ее на запад. Из тихого, неторопливого разговора выяснилось, что Никита отошел от своих всего только на восемнадцать верст. Здешние жители еще ничего не знали об осажденных в Кустахе ревкомовцах. Слыхали только, что в тех местах бандиты прогнали из домов жителей. А сейчас проехали на запад два белых солдата. Они потребовали у старика курева и все расспрашивали, нет ли здесь красных. Один из них, что покрупнее да с косящими глазами, рассказывал другому, как он самолично сражался с двенадцатью чекистами. Семерых он убил, а пятеро удрали.
— Вот врет, косоглазый хвастун! — с презрением добавил Харов. — Поди, чекисты не хуже его стреляют.
После того как бандиты заняли центры Кустахского и этого, Туойдахского, улусов, продолжал рассказывать он, — красных тут не было. Жители здесь все за красных, кроме, конечно, богачей. Был у них тут очень богатый купец Ефимов, так тот еще осенью удрал в тайгу, а сейчас, говорят, вернулся и стал у бандитов главным начальником. Каждый вечер по пятнадцать человек убивает. И еще жил тут поблизости тоже несметно богатый купец Кушнарев. И он, говорят, сильно помогает бандитам. А добрая половина мужиков ушла в город, к красным…
— Едут!.. — вдруг прервал сам себя старик и плотнее закрыл Никиту сеном.
Вскоре послышался хрустящий на снегу топот копыт.
— Я, брат, ему не спущу, дам в морду — и все! — раздался голос Захара.
— Да ты, видно, малый удалой! — В этом замечании прозвучала насмешка.
— Не смейся, Огусов… Нагрянем неожиданно, словно с неба свалимся… Эй, куда везешь сено? К красным?
— Домой везу… Какие тебе еще красные? — удивился старик, останавливая свою клячу. — Много ли вы их тут видели, красных-то?
— Троих сегодня видели, да они струсили и удрали.
— А ить ты и вправду герой!..
— Ну ладно! — сердито огрызнулся Захар. — Ты что, начальство над нами, что ли, чтобы перед тобой еще отчитываться? Поехали…
— Хвастун! Экий хвастун! — вполголоса произнес старик и стеганул лошадь.
Долго ли проспал Никита, он не сразу сообразил. Еще не вполне проснувшись, он вскочил от легкого толчка в плечо.
— Ну, сынок, тут я назад поверну… Ты теперь сам иди дальше. Беги. Версту пробежишь — и далекие огни увидишь. Там и будет город.
Стояли они среди редкого, запорошенного снегом сосняка. Уже начинались сумерки. Вдали, на мутном горизонте, едва виднелись горы с чернеющим на хребте лесом. Никита понял, что это восточный берег Лены, и у него радостно забилось сердце. Неловко обнял он старика и приложился губами к его щеке, где-то между рваным, грязным шарфом и заячьей шапчонкой, и, волнуясь, проговорил:
— Прощай, дед. Никогда я тебя не забуду…
— Сына моего имя запомни: Христофор, Христофор Харов. Может, подружитесь еще. Такой говорун!.. Ну, прощай. Бей их, собак!..
Никита пробежал, кажется, совсем немного, как вдруг перед ним в мутной дали засверкали яркие огни города. Испытывая невыразимую радость, он замер на месте. Отчаянно колотилось сердце, слегка кружилась голова, по щекам сбегали теплые струйки и во рту почему-то чувствовалась соленая влага…
Подпрыгивая, помчался Никита дальше дорогой, идущей по хребтам гор. Глубоко внизу чернела полоска приречных ив, за ней широкой белой лентой уходила вдаль Лена, а огни весело подмигивали ему, и казалось, что они совсем близко. Но Никита знал, что до города еще добрых пятнадцать верст. И он летел, не чувствуя под собой ног. Он представлял себе, как обрадуется ему первый встречный горожанин, как похвалят его в губвоенкомате и как потом будут спасены товарищи, оставшиеся в Кустахе…
Вдруг позади послышался топот скачущих коней. Никита кинулся прочь с дороги и зарылся в снегу за кустом шиповника, у самой обочины.
«Не скатиться ли вниз?» — подумал он, оглядываясь на крутизну.
— Тпру! Тпру! Стой, Фролов! — простуженным голосом крикнул кто-то по-русски.
Никита замер. Меж кустами замелькали всадники, и на дорогу вылетели — нет, не кони и не люди на них, а волшебные красные звезды его мечты… И, кроме этих звезд, Никита уже ничего вокруг не видел, да и ни на кого не смотрел. Даже окажись перед ним звезды из чистого серебра, облитые солнечным светом, и тогда они не горели бы для него так ослепительно, как эти пятиугольники из полинялой красной материи, внезапно явившиеся Никите в тот сумрачный зимний вечер на буденовках сказочных конников.