Авторское замечание
Для читателя, не печатника. Печатнику какое дело? Кто вообще такой печатник? Гутенберг. Гутенбергова Библия. Кэкстон. Двенадцатый каслон с открытым очком [33]. Наборная машина. Автор как маленький мальчик, которого послали выискивать печатных блох. Автор как юноша, которого послали за ключом к печатным формам. О, они кумекали по этой части, эти печатники.
(На случай, если читатель слегка запутался, мы сейчас подошли к тому месту, с которого начинается эта история, когда Йоги Джонсон и Скриппс О’Нил работают на насосном заводе, а чинук знай себе дует. Как видите, Скриппс О’Нил только вышел с насосного завода и направляется в закусочную с женой, которая боится, что не удержит его. Мы лично считаем, что не удержит, но пусть читатель увидит сам. Теперь мы оставим эту пару на пути к закусочной и вернемся к Йоги Джонсону. Мы хотим, чтобы читателю полюбился Йоги Джонсон. С этих пор история пойдет поживее, если вдруг отдельные читатели заскучали. Мы также постараемся ввернуть несколько хороших побасенок. Мы ведь никак не обманем доверия, если скажем, что лучшие из этих побасенок мы узнали от мистера Форда Мэдокса Форда [34]? Мы должны благодарить его, как, надеемся, будет благодарить и читатель. Так или иначе, теперь мы вернемся к Йоги Джонсону. Йоги Джонсон, как, возможно, помнит читатель, это тот малый, который был на войне. Когда начинается эта история, он как раз выходит с завода (см. первую часть).
Очень трудно писать таким способом, задом наперед, и автор надеется, что читатель это сознает и не будет ворчать из-за этого маленького пояснения. Уверен, что с большой радостью прочту все, что бы мне ни написал читатель, и надеюсь, что читатель сделает такие же послабления. Если кому-либо из читателей заблагорассудится прислать мне что-либо из написанного им, чтобы получить критику или совет, я в любой день бываю в Café du Dôme, где разговариваю об искусстве с Гарольдом Стирнсом и Синклером Льюисом [35], и читатель может принести с собой свою писанину или может прислать ее мне на счет моего банка, если у меня есть банк. Теперь, если читатель готов – только поймите, я ничуть не хочу подгонять читателя, – мы вернемся к Йоги Джонсону. Но помните, пожалуйста, что, пока мы будем с Йоги Джонсоном, Скриппс О’Нил со своей женой направляются в закусочную. Что с ними там произойдет, я не знаю. Я лишь надеюсь, что читатель мне поможет.)
Часть третьяМужчины на войне и смерть общества
Можно также отметить, что наигранность не подразумевает полнейшего отрицания наигранных качеств; впрочем, когда она исходит из лицемерия, она почти равнозначна обману; однако когда она исходит из одного только тщеславия, ей присущи свойства фанфаронства: к примеру, наигранное радушие тщеславного человека заметно отличается от той же наигранности у человека скаредного, ибо хотя человек тщеславный не тот, за кого себя выдает, и не обладает наигранной добродетелью в той мере, в какой о нем это можно подумать, все же у него она не так несуразна, как у человека скаредного, который являет собой прямую противоположность того, чем хочет казаться.
Генри Филдинг
Глава одиннадцатая
Йоги Джонсон вышел из служебного входа насосного завода и зашагал по улице. В воздухе пахло весной. Снег таял, и в канавах бежала талая вода. Йоги Джонсон шел по середине улицы, по еще не растаявшему ледяному насту. Повернув налево, он перешел по мосту Медвежью реку. Лед в реке уже растаял, и Йоги смотрел на бурливый бурый поток. Дальше, за рекой, в ивовых зарослях распускались зеленые почки.
Ветер – натуральный чинук, подумал Йоги. Бригадир правильно сделал, что отпустил людей. В такой денек держать их на работе небезопасно. Всякое могло случиться. Владелец завода соображал в таких делах. Когда дует чинук, первое, что надо сделать, это отпустить людей с завода. Тогда, если кто-то из них покалечится, с него взятки гладки. Он не подпадет под Закон об ответственности предпринимателей. Они соображали, эти крупные производители насосов. Понимали, что к чему.
Йоги тревожился. Его беспокоила одна мысль. Пришла весна, сомнений не оставалось, а он не хотел женщину. В последнее время это его сильно тревожило. Сомневаться не приходилось. Он не хотел женщину. Он не мог объяснить себе этого. Прошлым вечером он сходил в Публичную библиотеку и спросил одну книгу. Посмотрел на библиотекаршу. И не захотел ее. Почему-то она ничего для него не значила. В ресторане, где у него был талон на питание, он пристально смотрел на официантку, приносившую ему еду. И тоже не захотел ее. Он миновал группку девушек, шедших по домам из школы. И внимательно рассмотрел их всех. Ни одной не захотел. Что-то было с ним решительно не так. Неужели он дряхлеет? Неужели это конец?
«Что ж, – подумал Йоги, – с женщинами, похоже, всё, хотя надеюсь, что нет; но я все еще люблю лошадей». Он поднимался на крутой холм, выводивший от Медвежьей реки на дорогу Шарлевуа. Дорога была не такой уж крутой, но Йоги она далась нелегко: ноги его отяжелели от весны. Перед ним был магазин зерна и кормов. Перед магазином стояла упряжка прекрасных лошадей. Йоги подошел к ним. Он хотел потрогать их. Убедить себя, что что-то у него еще осталось. Крайняя лошадь заметила его приближение. Йоги сунул руку в карман за кусочком сахара. Сахара не было. Лошадь прижала уши и показала зубы. Другая лошадь отдернула голову. Это все, что осталось от его любви к лошадям? Если подумать, может, что-то не так с этими лошадями? Может, у них сап или шпат. Может, что-то застряло в нежной стрелке копыта. А может, у них любовь.
Йоги поднялся на холм и повернул налево, на дорогу Шарлевуа. Он миновал последние дома на задворках Петоски и вышел на открытую проселочную дорогу. Справа простиралось поле до залива Литтл-трэверс-бэй. Синева залива переходила в большое озеро Мичиган. На той стороне залива, за бухтой Харбор-спрингс, высились сосновые холмы. А дальше, отсюда не видать, деревня Крестовая, где жили индейцы. Еще дальше – Макинакские стремнины и Сент-Игнас, где как-то раз случилось нечто странное и прекрасное с Оскаром Гарднером, работавшим рядом с Йоги на насосном заводе. Дальше – городок Су, одновременно канадский и американский. Туда иногда наведывались буйные души Петоски пить пиво. Им там нравилось. А в другой стороне и намного дальше, у подножия озера, был Чикаго, куда направился Скриппс О’Нил той богатой на события ночью, когда его первый брак перестал быть таковым. И где-то там же, только в Индиане, Гэри – с большими сталепрокатными заводами. Где-то там же, в Индиане, Хэммонд. Где-то там же, в Индиане, Мичиган-сити. А дальше, в Индиане, Индианаполис, где жил Бут Таркингтон. Не о том он с ума сходил, этот парень. Пониже в том же направлении, уже в Огайо, Цинциннати. А дальше, в Миссисипи, Виксберг. А еще дальше, в Техасе, Вако. Ах! До чего широко раскинулась эта наша Америка.
Йоги перешел через дорогу и присел на гору бревен, откуда было видно озеро. Если подумать, война закончилась, и он жив.
В книжке того парня, Андерсона, которую дала ему библиотекарша прошлым вечером, был один малый. Почему он все же не хотел библиотекаршу? Может, потому что думал, что у нее вставные зубы? Или дело в чем-то другом? Малыш когда-нибудь скажет ей? Он не знал. Кто вообще ему эта библиотекарша?
Этот малый в книжке Андерсона. Он тоже был солдатом. Андерсон говорил, он был два года на передовой. Как его звали? Фред как-то там. У этого Фреда мысли плясали в мозгу – ужас. Как-то ночью, во время сражения, он вышел на парад – нет, это был патруль – по ничейной полосе, и увидел человека, ковылявшего по ней в темноте, и застрелил его. Человек упал ничком замертво. Это был единственный раз, когда Фред сознательно убил человека. В книге говорилось, что на войне редко когда приходится убивать. Черта с два, подумал Йоги, если ты два года в пехоте на передовой. Они просто мрут. Так и есть, подумал Йоги. Андерсон говорил, что Фред сделал это от нервов. Он и его люди могли заставить того парня сдаться, но они были не в себе. А когда это случилось, они все вместе сбежали. Это куда же, черт возьми, подумал Йоги. В Париж?
Потом это убийство преследовало Фреда. Так мило и правдиво. Вот о чем думают солдаты, говорил Андерсон. Черта с два. Этот Фред вроде как два года был на передовой в пехотном полку.
На дороге показалась пара индейцев, ворчавших себе под нос и друг на друга. Йоги их позвал. Индейцы подошли.
– Большой белый вождь достал табачная жвачка? – спросил первый индеец.
– Белый вождь принес выпивка? – спросил второй индеец.
Йоги протянул им пачку сигарет и карманную фляжку.
– Белый вождь большая куча снадобья, – усмехнулись индейцы.
– Слушайте, – сказал Йоги Джонсон. – Я собираюсь обратиться к вам с соображениями о войне. Это то, что глубоко меня волнует.
Индейцы уселись на бревна. Один индеец указал на небо.
– Там наверху Гитчи Манито могучий, – сказал он.
Другой индеец подмигнул Йоги.
– Белый вождь не верит всякая чертовщина он слышит, – усмехнулся он.
– Слушайте, – сказал Йоги Джонсон.
И он рассказал им о войне.
Война для Йоги была не такой, говорил он индейцам. Для него война была как футбол. Американский футбол. В который играют в училищах. В Карлайлской индейской школе [36]. Оба индейца кивнули. Они были в Карлайле.
Йоги играл в футбол за центрового, и война во многом была похожа на это занятие, крайне неприятное. Когда ты играешь в футбол и у тебя мяч, ты валяешься на земле, раскинув ноги, а мяч держишь перед тобой; ты должен услышать сигнал, расшифровать его и сделать нужную передачу. Об этом все время нужно думать. Пока мяч у тебя в руках, центровой противника стоит перед тобой, а когда ты сделал передачу, он вскидывает руку и бьет тебя по лицу, а другой рукой хватает за подбородок или под мышкой, и пытается вытащить тебя вперед или отпихнуть, чтобы открыть себе путь и переломить ход игры. Ты должен бросаться вперед с такой силой, чтобы выбить его из игры и упасть вместе с ним на землю. Все преимущества на его стороне. Что и говорить, веселого мало. Когда у тебя мяч, у него все преимущества. Одно только хорошо – когда мяч у него, ты можешь вломить