Так что в смысле планов на жизнь Хильда не сильно отличалась от своих сверстников-соотечественников, мечтавших о некоей свободе, расписанной по Би-би-си Новгородцевым со товарищи, но никем не виденной, не щупанной. В общем, нормальные, заурядные даже планы.
Хильда поехала в столицу и поступила в университет.
Годы учебы промчались в угаре постижения накопленной человечеством мудрости, густо сдобренном вольницей студенческой жизни. Потом экзамены, госэкзамены, мандраж перед распределением и — хлоп! — распределение в Москву! И не куда-нибудь, а в Институт имени Сербского!
Справедливости ради нужно отметить, что Хильда была, как говорят, на корпус впереди всех на потоке, и то, что компетентные органы положили на молодого специалиста свой недремлющий глаз, казалось вполне закономерным.
Хильда была рада. Что ж, отработав лишних три года в Союзе, она получила бы в руки такой козырь, на который не закроет глаза ни один западный работодатель: богатейший материал и самая настоящая практика.
Как-то на исходе второго года работы Хильда участвовала в проведении одной экспертизы: подследственный обвинялся в убийстве милиционера. Редкий случай, когда человек под такой статьей не пытается закосить под душевнобольного. Однако человек этот без конца всем доказывал, что невиновен, что стал жертвой стечения обстоятельств. Хильда сочла его доводы вполне логичными и предложила дописать к заключению о состоянии здоровья мнение о том, что человек невиновен. Понимания она не встретила.
— Наша задача какая? — отчитывала ее за излишнее рвение пожилая психиатрша. — Наша задача — ответить на вопрос о дееспособности. Виновен, невиновен — будет решать суд.
— Но ведь смотрите, что получается… Это же очевидно! — защищалась Хильда.
— И замечательно, что очевидно. Значит, суд решит правильно. Там ведь люди не глупее нас, верно? Знаешь, какой у нас суд? — Последний вопрос прозвучал достаточно строго.
— Самый гуманный в мире.
Психиатрша испытующе посмотрела в глаза девушке и больше ничего не сказала. Уже спустя несколько лет Хильда случайно узнала, что закаленная в классовой борьбе врачиха отметила этот сомнительный разговор должным образом. Того, что пожилая женщина сама приняла Хильду за сексота, провокатора, она не узнает уже никогда.
Еще не раз Хильда пыталась применить свои знания, чтобы восполнить пробелы в системе доказательств, созданной следователями, а несколько раз даже дерзнула опровергнуть обвинительное заключение, указав на нестыковки тех или иных фактов. Ее всякий раз тактично ставили на место, но Хильда не унималась. Десять лет она постигала науку, впитывая, капля за каплей, все доступные ей знания. Десять лет она училась, мечтая в один прекрасный день сделать самостоятельный шаг, сказать свое слово, которое прозвучит и будет принято как мнение специалиста. Каждая новая страница учебника, каждая прослушанная лекция, каждый миг, проведенный в клинике, становились новыми витками тугой пружины, сжатой в молодой и не лишенной честолюбия девушке. Пружины, готовой распрямиться, чтобы разорвать десятки, сотни гордиевых узлов, сплетенных из человеческих недугов, страстей и вопросов. Молодую латышку продолжали тактично ставить на место, но каждый раз набиравшая все новые витки пружина выталкивала язык Хильды из-за благоразумно стиснутых зубов и заставляла оспаривать мнение мэтров.
Мэтры в те годы предпочитали, за редким исключением, давать отпор подобным оппонентам либо по едва различимой для взгляда непосвященного партийной линии, либо по совершенно скрытой от стороннего наблюдателя линии, проступавшей лишь в последний миг на погонах штатного особиста или, того хуже, дознавателя. О перспективах, связанных с критикой профессоров в погонах, ей пару раз напоминали и некоторые сослуживцы, по тем или иным причинам симпатизировавшие талантливой девушке. Впрочем, им было не дано понять причины, по которым Хильда лезла на рожон. Если кто из них и думал о пружине, заключенной в молодом психиатре, то полагал ее расположение совсем в другой части Хильдиного тела, несколько ниже, чем это было на самом деле. Большинство же коллег Хильды использовали аналогии с гвоздем, шилом, канцелярской кнопкой и прочими мелочами, мешавшими девушке быть как все.
Хильда много раз давала себе зарок сидеть тише воды, ниже травы, но справиться со своей пружиной уже не могла.
И однажды за ней пришли. Двое в штатском. Они не стали козырять удостоверениями, — вполне достаточно было и того, что для встречи с ними Хильду вызвали в кабинет главврача.
Двое в штатском недоверчиво взглянули на бледную от ужаса девушку и, не снизойдя до того, чтобы представиться, предложили ей выйти во двор прогуляться.
К удивлению Хильды, у подъезда их не ждал ни пресловутый «черный ворон», ни какой-либо другой транспорт. Они в самом деле отправились прогуляться по внутреннему дворику. Услышав то, что ей сказали, она подумала, что спит. Люди в штатском предложили ей в порядке эксперимента поиграть в частного сыщика. Дескать, в недрах департамента госбезопасности зреет проект создания особой следственной группы. Особенность группы в том, что цель ее — вычисление злоумышленника, а не доказательство его вины с точки зрения суда. Хильде предлагалось попробовать себя в роли Шерлока Холмса. Это была даже не роль, не эксперимент, а именно работа.
Люди в штатском, один из которых представился Алексеем Владимировичем Кирьяновым, объяснили, что в некой закрытой организации случился инцидент, разрешение которого невозможно обычным, следственным порядком. Произошла кража. Круг подозреваемых известен и ограничен тремя лицами.
— Сейчас мы уже знаем, кто виновен, — предупредил ее Кирьянов, — но предоставим вам и еще нескольким рекомендованным для проведения эксперимента аналитикам попытаться решить эту головоломку. Времени у вас почти нет, так как нам необходимо вернуть пропавшие документы, но, поскольку вор еще не знает, что раскрыт, мы сочли ситуацию идеальной для подобного эксперимента…
Хильде было абсолютно все равно, что ответ на загадку уже известен и что она становится подопытным кроликом. Ей представился шанс! Ей представился шанс заняться делом и, если повезет, заниматься им всю оставшуюся — в этой стране — жизнь. Возможно, ради такой работы она даже согласится здесь задержаться.
Хильду ввели в курс дела. В КБ одного стратегического завода пропали чертежи какого-то прибора. Доступ к сейфу имели три человека, среди которых ей и предстояло вычислить вора. На это у Хильды ушло чуть более суток.
Она отрапортовала Кирьянову о результатах своей работы. Тот выслушал ее аргументы и записал. Он не сказал Хильде, верно ли ее заключение, не сообщил о результатах эксперимента. Он даже не пообещал связаться с ней. Просто поблагодарил за усердие, добавил, что руководство института информировано о причинах ее отсутствия на работе, и сухо попрощался.
Но подобный исход дела разочаровал Хильду куда меньше, чем можно было бы предположить, поскольку она сделала в ходе своего расследования еще два вывода, которые приберегла для себя.
Во-первых, никакие аналитики, кроме нее самой, в КБ не работали. Факт исчезновения папки был известен всем. Служебное расследование провели, и сейчас проводилось еще одно. Никакими подопытными пинкертонами там и не пахло.
А во-вторых, что было для Хильды важнее всего, результата эти расследования не дали и Кирьянов не знал и не мог знать, кто из троих похитил документы.
Теперь пружина уже не так беспокоила Хильду, которая верила, что придет день, когда ей дадут развернуться в полную силу, придет такой вот Кирьянов и попросит о помощи. Хильда точно знала, что это произойдет. Она была в этом уверена так же, как и в том, что не ошиблась, назвав виновным в похищении чертежей особиста, проводившего служебное расследование.
ГЛАВА 10
Жуку стоило взглянуть Кудрявому в лицо, чтобы понять: все прежние неприятности, преследовавшие его с той минуты, когда его посетила мысль отправить в Солнечногорск Дятла, были цветочками. Серое лицо Кудрявого красноречиво говорило о том, что бандит привез бригадиру ягодку.
— Бобра замочили, — сказал Кудрявый и тяжело опустился на стул рядом с Жуком.
Бобра замочили… Это была та еще ягодка. Жук ощутил легкую дурноту, словно на миг оказался в самолете, резко идущем на снижение.
— Известно кто?
— Да дура какая-то. — Кудрявый пожал плечами. — Прострелила башку — и тикать. Прикинь, протиснулась между охраной, выхватила ржавый автомат, бабах одиночным — и наутек!
— Ушла?
— Да какое! Замочили тут же, на месте! Сквозь нее теперь читать можно.
Жук глубоко вдохнул и задержал дыхание. Это было что-то вроде упражнения по сбору мыслей. Бобра замочили. Прокол, которого ему уже не спустят. Хотя формально он не занимался охраной этого делового — у того была своя охрана, — но поскольку непосредственное руководство боевыми действиями осуществляет именно он, Жук, то и спрос за военные операции противника — с него. И уж если спросят, то спросят за все сразу. А это — конец.
Правда, была в этом деле одна странность, одна зацепка, которая давала — еще раз — шанс выпутаться. В Бобра стреляла какая-то девица, судя по всему, не профессионал. Если это не связано с войной за рекламные агентства, то Жук ни при чем. Мало ли что! Может, обманутая гимназистка решила рассчитаться за свой позор и его, Бобра, вероломство. Шанс небольшой, но вдруг?
— А неизвестно, что за девица? — спросил Жук, хотя откуда Кудрявый мог знать такие подробности?
— Пока неизвестно. Баба лет тридцати, здоровая такая. Спортсменка. Чесанула, что ракета с Гагариным, чуть не ушла…
— Когда это было-то? — Жук взглянул на часы.
— Да вот… — Кудрявый указал на дверь. — Я ж прямо оттуда. Ну, может, час назад. Может, полтора.
— А что ты там делал?
Вопрос этот неожиданно привел Кудрявого в замешательство.