в в ней стержень, выискав и взрастив множество незнакомых дотоле качеств и чувств. Одно из них — гордость — запретило ей писать, приказав забыть всех, для кого она умерла. И она забыла. Правда, что без них делать, ни гордость, ни какое другое чувство не могли подсказать ей столь же уверенно, но это было уже делом вторым…
Теперь ей, прошедшей школу колонии строгого режима, предстояло держать экзамен в мире, который подчас оказывался еще более жестоким и суровым, особенно к тем, кто предъявлял его вассалам справку об освобождении вместо паспорта. Единственное, чем смогла помочь ей пока Валька, так это договориться, чтобы ее подбросила до города машина, привозившая в колонию продукты. Так что в каком-то смысле Оля вышла на свободу именно так, как хотела: ступив из тюремной машины сразу на пыльный асфальт вольного города.
Минимум денег, немного еды в сумке и справка об освобождении. Это было все, с чем Ольге предстояло отправиться в мир, где не водили строем на обед и — раз в неделю — в баню, не загоняли на ночь в барак. От всего этого она была точно так же свободна, как и от колючки, шконок и вертухаев. Иногда детей учат плавать, просто бросая в воду, и многие считают, что это негуманно. Для девушки судьба приготовила более сложное испытание. Но она не сомневалась, что выживет, как-нибудь перезимует и дождется Вальку, а там… А там все пойдет по плану.
Теперь же надо было куда-то идти. Куда-то… Состояние, когда ты предоставлен сам себе, пьянило и пугало одновременно. Давай, девочка, это же то, о чем ты так долго мечтала. Получила — и пользуйся!
Сплюнув на тротуар, Ольга растерла плевок старой, с чужой ноги кроссовкой, взъерошила начавшие отрастать огненно-рыжие волосы и не спеша зашагала по улице, стараясь, чтобы походка ее как можно меньше походила на строевой шаг. Перво-наперво нужно было привыкнуть к этому чувству, этому состоянию — свобода.
— Ну что?
— Все то же. Не отвечает. — Парень за компьютером пожал плечами и, обернувшись к стоявшим у него за спиной двоим мужчинам, вопросительно посмотрел на них.
— А он точно получил сообщение?
— Естественно. — Парень ткнул пальцем в экран, указывая на нечто, подтверждавшее его слова.
Мужчины явно не поняли, на что он показал, но не подали виду. Тот, что постарше, мрачно кивнул.
— А ошибка исключена? Может, он получил, но не прочел?
Парень вздохнул:
— Да не ответит он. Завязал. От него с девяносто первого года ни слуху ни духу. — Он защелкал мышью, вызывая на экран накопившиеся за шесть лет безответные послания. — Вот, смотрите…
— Да чего смотреть?! — неожиданно взорвался тот, что помоложе. — Я что, фраер, в натуре? Если Быков не его работа, то я муравей в подтяжках! Нагреб, козел, бабок — и в кусты…
— Что ты орешь-то? — Первый мужчина повернулся к приятелю. — Спокойнее надо, Котя. Солиднее.
— Солиднее… — проворчал тот. — Чего мы возимся с этим Хероном, Насоныч? Что там за дела такие? Нормальных мужиков, что ли, нет? Без всей этой муры?
— Есть нормальные. Без муры и вообще без мозгов. Только если хоть кто-то унюхает, что Бобра замочили, то его братья будут копать, пока не докопаются. Будешь жить всю жизнь на пороховой бочке и в сортир ходить с миноискателем и в бронежилете.
— А с Хароном, значит, не унюхают?
— С Хароном не унюхают. На то он и Харон. Ладно. — Насоныч решил прекратить диспут и обратился к парню у компьютера: — Если он ответит, сразу мне на мобильный. В любое время.
— И ночью? — уточнил парень.
— В любое время. — Насоныч изобразил на лице неудовольствие по поводу того, что ему пришлось повторять. Подумав немного, добавил тихо, то ли развивая свою мысль для собеседника, то ли просто рассуждая вслух: — Может, этот жук уже на другом полушарии…
— Но если речь идет о ночной работе…
— Сережа, — Насоныч поморщился, — твоя меркантильность перевешивает все твои достоинства. Тебе разве не говорили, что всех денег не заработаешь?
— Говорили, но почему бы не попробовать?
Насоныч покачал головой:
— Ты слишком рьяно пробуешь. Готов работать и на красных, и на белых, лишь бы платили.
— Ну, это уже перегиб. Интересы моих заказчиков никогда не входят в противоречие, а если они пересекаются, то зачем делать работу два раза?
— Умник, — констатировал, запахивая пиджак, Насоныч. — Только не забывай, что я плачу больше всех, так что о результатах должен знать по крайней мере первым.
— Не возражаю, — улыбнулся Сергей.
— Не хами. — Это прозвучало уже строго. — И помни: днем и ночью. Все. Салют!
ГЛАВА 2
Борис Беленков слыл большим демократом и всячески поддерживал это мнение о себе у своих подчиненных и партнеров. Будучи директором известной торговой компании «Белтех», он нередко появлялся в офисе в джинсах и старом растянутом свитере. Обращение на «ты» в офисе было нормой, и если кто-нибудь говорил Борису «вы» или тем паче величал шефа по имени-отчеству, то не находил у директора понимания. Если оплошность допускала девушка, то Борис делал обиженное лицо: неужели он и впрямь выглядит таким стариком? Если неписаный этикет нарушался мужчиной, то Борис удивленно озирался и спрашивал: не двоится ли у собеседника в глазах? Впрочем, подавляющее большинство сотрудников компании составляли именно девушки, так что шансов удостовериться, как он молодо выглядит, было у Беленкова намного больше, чем возможности услышать растерянное бормотание какого-нибудь олуха в аляповатом галстуке.
Борис вообще предпочитал иметь дело с подчиненными женского пола, причем отношения, как правило, не замыкались исключительно на служебных обязанностях, а общение не всегда прерывалось по окончании рабочего дня. Выражаясь менее туманно и витиевато, Беленков был редкостным бабником. Рано или поздно в этом могли убедиться в той или иной степени все сотрудницы «Белтеха». Беленков предпочитал своих подчиненных прочим барышням по ряду соображений. Нет, он не был уродом или занудой, для которого служебное положение — единственная возможность овладеть женщиной. Напротив, Борис был человеком весьма обаятельным и импозантным, а некоторая резкость и жесткость при решении деловых проблем воспринимались окружающими исключительно как проявление мужественности. Нет, Борис предпочитал крутить романы с подчиненными именно потому, что их было легче пресечь, когда страсть к познанной особе иссякала и связь начинала тяготить. Для женатого человека (а Борис Беленков был давно и «безнадежно», как сам он любил говорить, женат) это было обстоятельством немаловажным.
Беленков не опасался гнева супруги. Его куда больше страшил гнев тестя, полковника ФСК, который как-то в сильном подпитии взял зятя за грудки и, обдавая перегаром, торжественно поклялся засадить на недельку в камеру к блатарям, если только его чадо унюхает даже отдаленный запашок супружеской измены. Проверять, сдержит ли особист обещание, Борису не хотелось, и до сего дня он не давал своей благоверной даже повода поводить носом. В обмен на свою осторожность он имел уютный семейный очаг и отсутствие проблем с «крышей», ибо полковник был не меньшим демократом и не делал секрета из своих родственных связей. А какой же браток или патрульный милиционер попрет на контору зятя полковника ФСК? Если только очень сильно отмороженный. Так что никто на Бориса не пер, мзды не требовал, бабки не вымогал. Жил Борис как у Христа за пазухой.
И что бы ему не успокоиться, не перестать бегать за юбками и кожаными шортиками! Так нет. Не мог Борис в свои тридцать два угомониться и стать примерным семьянином, тем более что дела шли хорошо, компания росла, штат увеличивался, пополнялся новыми смазливыми и незакомплексованными карьеристками.
И вот Борис, кажется, допрыгался.
Сегодня утром вместе с ворохом рекламных листовок и бесплатных газет он выгреб из почтового ящика плотный конверт без обратного адреса. Небрежным движением разорвав бумагу, он обнаружил в конверте пять фотографий, где были запечатлены он и одна из новеньких сотрудниц. Для порножурнала снимки, конечно, не годились, но понять, чем заняты шеф и его длинноногая подчиненная, не составляло труда. Происходило это очередное Борино грехопадение два дня назад, в его кабинете. Один раз на кожаном английском кресле, один раз — на столе. Были довольно удачно сняты обе ситуации.
К фотографиям прилагалась напечатанная на компьютере записка: «Отольются кошке мышкины слезки».
Подписи, разумеется, не было.
Хорошее начало дня. Борис быстро сунул фотографии обратно в конверт и поехал на работу.
Перво-наперво нужно было успокоиться и обдумать создавшееся положение. Борис любил думать за рулем и сейчас, выезжая со двора на улицу, начал раскладывать факты по полочкам.
Очевидно, что жена пока ничего не знает. Она бы не смогла этого скрыть. Уже хорошо. Но гораздо больше волновал Бориса тесть. Если такой конвертик ляжет ему на стол… Нет, этот вариант развития событий лучше пока отложить. Можно, конечно, звякнуть ему с мобильного, спросить, как дела, и заодно прощупать почву. Но у идеи были два минуса. С одной стороны, тесть мог еще не получить конверта или не успеть его вскрыть, с другой стороны, он мог только сейчас этот самый конверт вскрывать, и Боря угодил бы прямиком под горячую руку. Нет, в этом направлении лучше не дергаться.
Вопрос второй: чья это работа? Из упоминания о «мышкиных» слезках логически вытекал список оставшихся недовольными жертв Бориной любвеобильности. Список-то вытекал, но толку от этого списка никакого уже потому, что был он чересчур длинен. Хотя, скорее всего, дело именно в оскорбленных чувствах какой-нибудь «мышки». Кому же он мог так досадить? Ведь любви до гроба или золотых гор он никому не обещал, и то, что роман будет достаточно лаконичным, подразумевалось с самого начала.
И потом, какая радость от мести, если жертва не знает, что именно ты нанес удар? Конечно, люди разные. Но все равно можно было написать конкретнее. Нет, как-то странно.