Она сказала все это спокойно и рассудительно, – сказала Сандра. – Она говорила так тихо, что я почти ничего не слышала, хоть и слышала изредка слово «почему». Не то чтобы я грела уши, а просто прислушивалась на тот случай, если придется вызвать охрану. Но она уже без проблем прошла прямо мимо них, они не остановили ее, она прошла мимо них так же легко, как прошла мимо меня, окинула меня открытым взглядом, иначе и не скажешь, я не остановила ее, не хотела этого, и она постучала в его дверь и сразу вошла, села и стала ждать. Потом вошел он. Я попыталась его остановить и предупредить, но он был в своем настроении «отвали, Сандра».
Потом, минут через пять-десять, она выходит и кабинета и говорит: До свидания, Сандра, большое спасибо, не знаю, откуда она узнала мое имя, но она узнала. И когда она ушла, он вызвал меня в кабинет, весь красный как рак, и отправил потом за мой стол, чтобы я позвонила в «Парочист» и вызвала их в оперативном порядке.
Прошел слух, – вполголоса сказала Сандра в женском туалете, – что эта девчонка заходила еще в несколько ЦВСНИ и уговаривала людей выполнять всякую нестандартную работу, например как следует драить сортиры.
Как она выглядела? – спросила Брит.
Как школьница, – сказала Сандра. – Каких можно увидеть в автобусе.
Сандра отвела их в свой кабинет и показала на компьютере запись с камер видеонаблюдения. У Сандры очень милый кабинет, похожий на нормальный. Сандра разрешила им заглянуть и в кабинет Оутса, очень мило обставленный и очень просторный.
На записи они увидели макушку довольно маленькой девочки, разгуливающей по центру.
Она просто разгуливала, как у себя дома. Никто ее не останавливал. Если дверь перед ней была заперта, она дожидалась, пока та откроется по какой-то другой причине, и просто проходила. Когда они смотрели, это казалось таким простым и понятным, что не было никакой загадки. Дверь открывается. Она проходит.
Потом смена Брит кончилась.
Она могла уйти.
Она пошла на поезд.
Она сидела и смотрела в окно. Переводила взгляд с того, что было за окном, на следы и пятна на поверхности стекла – изнутри и снаружи, а потом обратно на мир за пятнами на окне.
Некоторые сотрудницы говорили, что знали эту девчонку, что она ходила в Кооперативную академию с подругой детей какой-то другой сотрудницы.
Некоторые ДЭТА говорили, что слышали о девчонке, знали, кто она. Она приплыла на спасательной лодке из Греции.
Нет, пересекла пустыню, проходя мимо скелетов тех, у кого это не получилось, и выжила только благодаря тому, что пила собственную мочу.
Она пересекла весь мир в футболке «Манчестер Юнайтед» своего младшего брата.
Они говорили, что знали ее отца и что ее отец умер – серьезный политик, оказавшийся в неправильное время в неправильном месте.
Говорили, что знали ее мать и что она утонула вместе с лодкой у берегов Италии.
Говорили, что ее дом разбомбили, и семье пришлось спасаться бегством, боевики использовали их вместо ослов, заставляли нести на себе лагерное снаряжение много километров, много дней, и когда отец остановился и попросил об отдыхе в первый день, боевики сказали: вот тебе отдых, и застрелили его на месте.
В эту минуту Брит, которая слушала, как один из мужчин рассказывал эту историю, неожиданно взглянула, просто не могла не взглянуть на Паскаля, ДЭТА из Южного Судана, который сидел, потупившись, свесив голову, и молчал. В его досье говорилось, что его не просто заставили смотреть, как отцу и брату отрубили головы, но и приказали выбрать, чьей головой он будет играть в футбол, а потом сыграть ею.
Но, пока Брит ехала на поезде домой, ее удивило то, что пришло в голову, когда она подумала о той девчонке.
Ей привиделась собственная мать.
Ошарашенную мать Брит держали в строгой изоляции в одной из секций Леса. Она сидела на полиэтиленовой постели и смотрела на сточное отверстие в полу. Глядя в лицо матери, Брит буквально увидела запах, поднимавшийся из этого отверстия.
Всем известно, что в Лесу грубо обходятся с женщинами, так, например, они живут в душевой с кучей незнакомых людей. Хуже того – личные досмотры. Нападения, о которых никогда нельзя доложить. Ходят слухи об изнасилованиях. Само собой, это правда. Брит об этом слышала, все об этом слышали. Нет дыма. Плюс все женщины, которыми торговали по всему свету и которые очутились в Лесу, в этом клялись. Заключение там хуже всего, что с ними случилось в жизни.
Брит качнула головой, чтобы прогнать видение.
С матерью все хорошо.
Мать сидит дома и смотрит парламентский канал, разговаривая сама с собой в пустой комнате: Интересно, что там происходит.
Забей.
Тут-то до Брит и доходит, что она забыла сегодня попрощаться с дурацкими саженцами.
Черт.
Насчет этого она суеверна. Вот дура.
Она вспоминает темно-зеленые листочки. Запах живой изгороди. С приятной горчинкой. Думает о том, что уже скоро, глазом не успеешь моргнуть, эти сравнительно новые отдельные маленькие саженцы, растущие бок о бок в своих ящиках (сейчас они уже не просто саженцы, а целые кусты), скоро они превратятся в одну сплошную изгородь, а не отдельные растения, как их изначально рассадили.
Скажи теперь мысленно, будто обращаясь к ним:
Пока, саженцы.
Еще один день позади.
Ага, вот только…
Ну и денек.
Девчонка на крыле.
Гонево.
Херня на постном масле.
Но это была правда: туалеты повсюду, или по крайней мере на ее крыле, были, разумеется, тщательно отдраены.
Ну и хорошо. Хоть кто-то делает свою работу на совесть.
Давно, блядь, пора.
Раз после обеда, –
это Торк рассказывает ей об одном-единственном другом дне, который был чем-то похож на этот, задолго до ее появления, когда Торк сам еще был новичком, –
я был здесь уже месяца полтора. Четыре часа дня. Я был на перерыве, мы сидели в комнате для персонала, и по всему крылу разнесся этот стремный звук, он становился громче, такой типа как волна, когда в море поднимается волна больше других волн, и потом до нас дошло, что это ДЭТА – это они смеялись. Мы переглянулись. Это не был шизовый смех, смех от наркоты или смех во время драки – совершенно другой тип смеха. Мы все такие, чего-чего?
Короче, надели защитку.
ДЭТА набились в каждую комнату с работающим теликом и смотрели этот старый черно-белый фильм. Я видел поверх их голов. Чувак из немого кино с усами, как у Гитлера, и в цилиндре сидел на обочине с грудничком, закутанным в одеяла, и смотрел такой, типа: Зачем я вообще держу этого спиногрыза? Потом он приподнял ногой крышку люка на дороге, будто собирался скинуть того в канализацию, но передумал – там стоял полицейский, и тогда я тоже заржал. Кругом этот смех – по всему крылу эхом отдавался их и наш смех. Тут были ДЭТА, которые никогда не смеялись ни раньше ни позже, ДЭТА, которые вообще никогда не говорили, те, что не говорили по-английски и всегда молчали, были и буйные. Ебанутый иранец, обычно сидевший в изоляторе, – даже он смеялся, все смеялись, они были как дети малые. Тот не кинул грудничка в люк, а отнес домой – в страшно вонючую убогую берлогу, где все было поломано, и въехал, как надо его кормить и содержать в чистоте, а потом из того вырос смышленый топотун, он ходил, бросал камни и разбивал окна, чтобы этот бедняга, который типа приходился ему отцом и был по профессии стекольщиком, мог пройти под разбитым окном всего через пару минут после того, как его разбили, с новым оконным стеклом на спине и домохозяйка заплатила ему за ремонт.
Ничего в этом такого не было, Британия: тупой сюжет про ребенка, мужика, оконное стекло, камень и полицейского. Но после него… я это место таким еще не видел. В конце люди плакали. После него люди бродили по крылу, как будто все мы были нормальными.
Конечно, все быстро вернулось к другой норме.
Но помню, как подумал: это слегка смахивает на Рождество в окопах, помнишь, в том клипе на рождественскую песню Пола Маккартни, где они играют друг с другом в футбол и делятся пайками курева и шоколадом?
Вот несколько вещей, о которых Бриттани Холл узнала в первые две недели работы ОСИЗО в британском ЦВСНИ:
•Как выключить портативную видеокамеру, пока ДЭТА реально не начнет терять контроль над собой. Незачем что-то снимать, пока кто-то еще спокоен, – сказал ОСИЗО по фамилии О’Хаган. – К примеру, свиная мошонка сейчас просто распинается, но надо научиться чувствовать, когда она выйдет из себя секунд через десять после того, как долбанешь ее головой об стену, и вот тогда уж включить. Ты скоро наловчишься. Нет, у нее все прекрасно. Просто она брыкается. С ней все нормально. Она делает это, просто чтобы нас побесить.
• Что за брыкание сажают в изолятор. Никакой постели, свет круглые сутки, проверка безопасности каждые 5 мин круглые сутки.
• Что во время надзора за ДЭТА, склонными к самоубийству, можно, например, сказать: Ну давай, попробуй – что, слабó? Потому что они это делают в основном для того, чтобы привлечь внимание персонала или побесить.
• Что, по словам некоторых ОСИЗО, свиная мошонка, пенис и член – подходящие обзывалки для ДЭТА.
• О том, как статистики, вернувшись с инспекционной проверки, сказали, что ДЭТА нравится персонал и в целом они считают его благожелательным и адекватным. По этому вопросу особенно высоки статистические данные, полученные от ДЭТА, не говорящих по-английски.
• О том, какого ОСИЗО прозвали Главным по специям (ОСИЗО по фамилии Брэндон). Он давал им то, чего они хотели, очень-очень хотели, и если там были дети, то на этих детях Брэндон или ДЭТА проверяли специи, насколько те хороши.
• Что обычно курдскому ДЭТА с раком предоставлялся парацетамол – кроме выходных, когда врачей не было, и тогда ему приходилось ждать, как и всем остальным, до понедельника.
• О том, как руководство собиралось поставить в каждой комнате третью кровать. Никто из тех, кто работал на крыльях, не считал эту мысль удачной. Персонал неоднократно говорил руководству, что это неудачная мысль, сказал ей Дэйв, но руководство все равно это сделало.