Не три мужика и младенец, а три мужика и унитаз. Намек на старый фильм[25]. Туалет был в каждой комнате. Совмещенный. Ха-ха-ха. Крышек на унитазах не было, и большинство стояли в комнатах, где между ними и кроватями не было ширм и ничего подобного. Это косвенно приводило к тому, что многие ДЭТА мало ели, ведь они же не чокнутые, чтобы срать у всех на глазах, а ДЭТА запирают в комнате на 13 часов с 9 вечера до 8 утра и дважды для переклички в течение дня: по словам Дэйва, хорошая зарядка для сфинктера.
• Что ДЭТА, выросшие в Великобритании, были самыми депрессивными и доставляли больше всего неприятностей, отчасти потому, что другие не хотели с ними дружить. Знал я одного, – сказал ей Расселл. – Увидел его здесь и такой: Лори, братан, ты-то чё тут забыл? Мы ж учились в одном классе в начальной и средней. Двенадцать лет. Он такой: Я остановился и начал рыться возле супермаркета, встал чересчур близко к «Порше». Меня забрали в участок бог знает куда, потом среди ночи разбудили, надели наручники и привезли сюда… На следующий день я зашел в контору и попросил поискать его дело, так его собирались депортировать в Гану, буквально на следующее утро. Я ему так и передал… Гана? – сказал он. – Не знаю ни про какую Гану. Ни в какой Гане никогда не был. Не знаю даже, где это.
• О том, что Расселл был нормальный, но развращенный – охренеть какой пошляк. Что Дэйв был нормальный. Торк был нормальный. Торк любил книжки, слегка типа Джоша, только голубой. Он сказал ей на ушко в первую совместную смену: Как выразился один известный писатель 30-х годов, жестокость к животным наказуема, а жестокость к людям ведет к повышению. Это был совет? Она не понимала, как это воспринимать. На тот момент она еще плохо знала Торка. Она еще не понимала, прикол это или нет. Кто-то в комнате для персонала рассказал, словно это был анекдот, как ДЭТА посадили на самолет и он так и не узнал, что в центр прибыли документы и он мог остаться. Это прикольно? Многие ОСИЗО смеялись. Еще один рассказал всем такую историю: Короче, ДЭТА подает жалобу в ХО. Говорит: дома меня посадили в тюрьму, потому что им не нравилась моя политика. И тюрьма там дома не так уж сильно отличается от заключения здесь в Великобритании, разве что здесь меня пока еще не избивали. Ну и ХО пишет ему в ответ: рады помочь (смайлик). Шутка? Стопудово подразумевалась. Обхохочешься.
А где сейчас Джош? Что у вас с ним? – снова спросила мать за ужином.
А мне откуда знать? – сказала Брит.
Извини, что завела разговор, – сказала мать.
Был еще сентябрь. Брит уже лежала на кровати у себя в спальне, наслаждаясь уединением.
Когда она последний раз видела Джоша, в августе, они легли в постель – теперь это случалось довольно редко из-за его спины, но они все же легли, а потом Джош заладил про историческую книжку, которую читал. Там мужик подходит к эсэсовцу в городе, оккупированном нацистами, а эсэсовец как раз хрястнул кого-то левого по лицу пистолетом или чем-то таким нацистским, и мужик, гражданский, дядька из универа или школы, такой типа препод, подходит к эсэсовцу, чтобы это прекратить, и говорит прямым текстом: У вас что, души нет? А эсэсовец такой поворачивается и тут же стреляет преподу в бошку, и мужик падает замертво.
Джош заговорил об этом, потому что, перед тем как лечь в постель, она рассказала ему, что одного ДЭТА в центре звали Героем и что иногда в именах много иронии. Но когда Джош задвинул телегу про мужика, который выстрелил ученому мужику в голову, у нее самой в голове потемнело.
Темнота легла Брит на глаза и лоб толстой портьерой, как старые портьеры в домах из далекого прошлого или в «Самых опасных привидениях» на канале «Реально»[26], – такой реальной портьерой, что Брит даже почувствовала запах ткани.
Сырой. Затхлый.
Мне интересно, – говорил Джош, – а каков этос?
Чего-чего? – сказала она.
Ну, типа как в тарантиновском фильме, – сказал Джош, – когда показывают, как мужик, который считается крутым чуваком, набрасывается на кого-то другого и просто его застреливает, это должно в принципе одобряться, если такое случается. Обычно мы должны считать это комедийным.
Комедийным, ага, – сказала Брит.
В школе они с Джошем были лучшими учениками в классе.
И мы должны думать, – сказал Джош, – даже если он мудак и злодей, что он клевый и герой, потому что он очень крут. Но значит ли это, что герой может быть бездушным, в том смысле, что кто-то бездушный может быть героем? И что мы должны считать это чем-то хорошим и к этому нужно стремиться?
Фигня в том, Джош, что мне глубоко, абсолютно поебать, – сказала Брит.
Она отвернулась. Она устала как собака. Адски болела голова. В носу запах тухлятины. Она закрыла глаза. Открыла. Было темно внутри и снаружи.
Что, правда? – сказал Джош. – Серьезно?
Он вылез из постели.
Серьезно правда что? – сказала она.
Тебе поебать, – сказал он. – Ты сама сказала. Так оно и есть. Тебе глубоко поебать, хотя мы больше и не ебемся. Тебя почти ничего не колышет. Перестало колыхать.
Потом они поругались, и он сказал, что она превращает свою жизнь в эпитомию экскрементов. Джош любил высокопарные слова. Комедийный, этос, эпитомия, экскременты.
Как ты смеешь так со мной разговаривать? – сказала она.
Он рассмеялся над ее словами. От его смеха ее бешено охватило бешенство.
Я говорю, что ты способна смотреть на вещи только со своей точки зрения, – сказал он.
Ну и что? – сказала она. – Просто я такая же, как все, кто живет в этом блядском мире.
Это делает тебя неоправданно лицемерной, – сказал он. – Ты не виновата. Ты устроилась на работу, которая делает тебя еще безумнее, чем мы все.
Я устроилась на работу, где платят зарплату, – сказала она. – Она больше, чем ты получаешь сейчас. И стопудово больше, чем ты получал, когда работал сам. Это реальная работа. Безопасность доставляет.
(Это был удар ниже пояса. В мае Джоша уволили с интернет-склада доставки.)
Безопасность, – сказал Джош. – Так вот как ты это называешь. Я называю это поддержанием иллюзии.
Какой еще иллюзии? – сказала она.
Что суть в том, чтобы не пускать сюда людей, – сказал он.
Какая еще суть? – сказала она.
Британскости, – сказал он. – Английскости.
Что за хуйню ты вообще несешь? – сказала она.
Отгородиться, – сказал он. – Самому себе вырыть яму. Великая нация. Великая страна.
Да ты сам выражаешь эпитомию экскрементов, – сказала она. – Политкорректную столичную либеральную хрень. Нахватался идеек из Сети и газет. Сам ты блядская эпитомия экскрементов.
С чего это вдруг? – сказал Джош.
Он сказал это спокойно. Такое спокойствие ее злило. Джош говорил так, будто он прав, а она ошибается.
Нет, правда, Бриттани, я серьезно. Почему это вдруг я экскремент? – сказал он. – Объясни. Обоснуй. Хотя бы один веский довод.
Потому что я так сказала! – заорала она.
Вот видишь, – все так же совершенно спокойно сказал Джош. – Вот до чего это тебя доводит.
Хрясть. (Дверь спальни.)
Брит натянула на себя одежду уже на лестничной площадке, надеясь, что ни его мать, ни отец, ни брат не поднимутся по лестнице. Потом подождала целую минуту. Но Джош так и не вышел из комнаты, чтобы извиниться.
Ладно.
Проехали.
Хрясть. (Входная дверь.)
Экскременты, – думала она всю дорогу домой и злилась, когда свернула с его улицы на свою, злилась, когда в тот день на работе у нее все руки были в мерзких блядских экскрементах, и обувь тоже, и одно пятнышко еще осталось на лодыжке, когда она думала, что смыла всё.
Один ДЭТА под непрерывным надзором постоянно их разбрасывал. Он делал это все время, чтобы привлечь внимание.
Неважно, сколько раз ты отмывала руки и убирали там или нет. Они все равно везде валялись.
Я здесь уже три года за преступление, которое состоит в том, что я мигрант, – сказал ей один ДЭТА. – Если вы держите людей здесь так долго, почему бы не разрешить нам чем-то заняться? Мы могли бы получить ученую степень. Сделать что-то полезное.
Полезное? – сказала она. – Степень? Ха-ха-ха!
Я пересек весь мир и приехал сюда, чтобы попросить вас о помощи, – сказал ей курдский ДЭТА. – А вы заперли меня в этой камере. Теперь я сплю каждую ночь в туалете с другим человеком, которого я не знаю и у которого другая религия.
Это не камера, а комната. И тебе еще повезло, что вообще есть где спать, – сказала она.
Один ДЭТА лежал на спине на полу своей комнаты, положив голову рядом с унитазом. Под этим углом он смотрел снизу вверх на что-то сквозь решетку и плексиглас высоко над головой.
Почему нам нельзя открыть окна́ в этой тюрьме? – спросил он.
Открыть окно, – сказала она. – И это не тюрьма, а специализированный Центр временного содержания нелегальных иммигрантов с тюремной планировкой.
Когда живет в Центре временного содержания нелегальных иммигрантов с тюремной планировкой, то мечтаешь о воздух, – сказал ДЭТА.
Когда живешь, – сказала она. – Мечтаешь о воздухе.
Его звали Героем. Вьетнамец. В его досье говорилось, что он попал сюда, проведя семь недель в запечатанном грузовом контейнере.
Вверху с ревом пролетел самолет.
Спасибо вам за помощь в языке, мисс ОСИЗО Б. Холл, – сказал он. – Хорошо получать помощь от людей. Скажите, каков дыхать настоящим воздухом?
Дышать, – сказала она. – Каково. Почему ты лежишь на полу? Самолеты считаешь?
Самолеты сотрясали здание через каждые пару минут.
Смотрю облаки, – сказал он.
Смотрю на облака, – сказала она. – Чтобы найти в форме лошади? Или карты? Я играла в такую игру.
Он посмотрел на нее, потом снова вверх и в сторону.
Никакой лошади. Никакой карты, – сказал он.
В тот вечер она пошла с девчонками из персонала плюс Торк на летнюю вечеринку с дорогой выпивкой и тапасами в Ковент-гардене. По пути из метро она проходила мимо парочки в спортивной «Ауди» с открытым верхом, застрявшей в пробке. Они орали друг на друга.