Чохова мифологические сюжеты не интересовали. Когда Оганесян ушел, Чохов остался у стола, полный смутных и торжественных мыслей о себе и о мире.
VIII
Прежде остальных дивизий корпуса в бой вступила дивизия полковника Воробьева. Первые раненые, появившиеся в медсанбате, рассказывали о немецких танковых атаках, беспрерывных и упорных.
Вскоре появились и немецкие бомбардировщики, которые сбросили на деревню, где расположился медсанбат, несколько бомб.
Началась привычная фронтовая жизнь, полная тревог.
Поздно ночью пришла машина из штаба дивизии с приказанием ведущему хирургу прибыть на НП командира дивизии.
Офицер, приехавший на машине, все время торопил Таню, но в чем дело, не говорил. Он только сказал ей, чтобы она захватила с собой все, что нужно для операции.
Поехали. Машина миновала несколько разрушенных деревень, вскоре свернула на узенькую тропинку и затряслась по подмерзшим кочкам поля. Все вокруг грохало и стонало. Пулеметная стрельба раздавалась очень близко.
В ложбинке, возле небольшого, поросшего молодыми елками холма, машина остановилась, офицер спрыгнул, помог Тане выйти и сказал:
— Здесь пойдем пешком.
Они стали подыматься на холм. Впереди и справа рвались снаряды. Вскоре Таня увидела свежевыкопанную траншею, которая вела вверх, к вершине холма.
— Пожалуйте сюда, — пригласил Таню офицер таким жестом, словно он открывал перед нею дверь в театральную ложу.
Она пошла по траншее. Здесь было грязно и мокро. Траншея привела ее к входу в крытый бревнами блиндаж.
В полутемном помещении на полу и у отверстий амбразур сидели люди. Кто-то, совершенно охрипший, разговаривал по телефону.
— Врач прибыл? — спросили из темноты.
— Да.
Открылась деревянная дверка.
— Заходите, Кольцова, — услышала Таня голос командира дивизии.
На столике за перегородкой горела свеча. При ее тусклом свете Таня увидела полковника Воробьева, полулежавшего на топчане. Он протянул ей большую белую руку с засученным рукавом и молодцевато сказал:
— Чур, никому не рассказывать! А то подымут шум, прикажут уйти в тыл. Пустяковая царапина. Посмотрите.
Рана оказалась не такой пустяковой. Немецкая пуля, правда, уже на излете, по-видимому засела пониже сгиба, в мягкой ткани руки.
— Придется отправляться в медсанбат, — решительно сказала Таня.
— Никуда я с НП не пойду.
— Пойдете, товарищ полковник.
— Не пойду. У меня дивизия воюет. Немец напирает. А вы: «Пойдете, пойдете!»
— Если вы не послушаетесь меня, я немедленно сообщу комкору и командарму — и вам прикажут.
Воробьев сказал обиженно:
— А я вам не разрешаю сообщать. В моей дивизии я командир.
— До первого ранения, — возразила Таня. — Раз у вас пуля в руке, командир я.
— А я вас отсюда не выпущу.
— Этого вы не сделаете. У меня раненых много. Не один вы.
Воробьев сказал умоляюще:
— Кольцова, голубушка!.. Я же вас прошу!.. Будьте так добры!.. Разве я улежу в медсанбате!.. Я же не улежу! Делайте операцию здесь. — Он тихо добавил: — В дивизии потери большие…
Таня, поколебавшись, приказала принести воду для мытья рук.
Вокруг засуетились. Таня разложила инструменты и начала оперировать. Комдив не издал ни звука, ни стона. Позвонил телефон. Воробьева вызывал командарм. Он взял трубку здоровой рукой и, морщась от боли, отвечал командарму с напускной бодростью:
— Есть. Сделаю. Будет сделано. Пускаю свой резерв. Все будет в порядке. Отобью.
Когда операция была закончена и повязка наложена, полковник, бледный и вспотевший, откинулся назад на подушку и сказал с ребяческой гордостью:
— Вот какие мы терпеливые! Пограничники! Спасибо, Танечка!.. Смотрите, никому ни-ни!.. Как только мы фрицев раздолбаем, приеду к вам на перевязку. Эй, берегите мне врача! — крикнул он кому-то в другую комнату, — по ходу сообщения ведите!.. Уж ее оперировать тут вовсе некому!
Уходя, Таня услышала его слова, обращенные к офицерам:
— Ну, за дело! Как там у Савельева?
Таня вернулась в медсанбат в повышенном настроении. Возбужденная обстановкой переднего края, она совсем забыла о своих личных горестях.
В медсанбате ей сказали, что недавно сюда приезжал Красиков, спрашивал про нее и, узнав, что она уехала неизвестно куда и еще не вернулась, был, по всей видимости, очень огорчен, хотя старался скрыть это.
Он приехал на следующий день. Таня только что кончила очередную операцию. Она обрадовалась его приезду и сразу же начала расспрашивать о положении дел на фронте.
Против обыкновения он не отвечал на ее вопросы, Не снимая шинели, он только в упор смотрел на нее и, наконец, сказал:
— Извините меня, Татьяна Владимировна, но я человек военный и люблю действовать начистоту. Мне сказали, что под Шнайдемюлем к вам приезжал какой-то майор и потом вы отсутствовали целый день. А вчера вы уехали ночью. Я, конечно, не имею права вас допрашивать, но… я мучаюсь. Я даже сам не ожидал… Или вы опять будете смеяться?
Она не смеялась, но и не отвечала на его слова.
Тогда он вдруг предложил ей стать его женой и, шагая по комнате, сказал, что не может без нее жить и просит, чтобы она порвала с тем, у которого была в гостях вчера.
В ответ на это она не могла не засмеяться, и он сердито воскликнул:
— Опять вы смеетесь!
Он выглядел несчастным и растерянным.
Таня была растрогана. Она не предполагала даже, что Семен Семенович так ее любит и что любовь способна настолько преобразить этого обычно самоуверенного и уравновешенного человека.
Она от души пожалела его и, неспособная лукавить, сказала:
— Где я была вчера, я вам не скажу, я связана словом. Во всяком случае, я уезжала не по личным делам. А майор… Майор больше не приедет. Никогда не приедет. Он убит.
Ее вызвали в операционную, и она поспешно ушла.
IX
Хотя Таня ни словечком не обмолвилась в ответ на предложение Семена Семеновича, ему казалось, что в основном все решено. Он обрадовался этому, но в то же время испугался и немножко пожалел о сделанном сгоряча предложении. Он с тревогой думал о жене и дочери. И даже не столько о них, сколько о том, как посмотрит на всю эту историю генерал Сизокрылов.
После разговора с Таней он, несмотря на свои сомнения и страхи, еще настойчивее, чем прежде, искал встречи с ней. Его тяготило состояние неопределенности. Конечно, лучше всего было бы забыть о Тане совсем, но это уже было не в его власти.
Таня же совершенно не догадывалась о том, что происходит в душе Семена Семеновича, говорила с ним по телефону сердечно и ласково и все обещала приехать к нему в гости, но ее задерживали медсанбатские дела.
Наконец однажды она выбралась к нему.
Сидя за рулем машины, Таня смотрела на проносящиеся мимо немецкие деревни. Белые флаги на оградах и карнизах развевались по ветру. Было уже довольно тепло, и по-настоящему пахло весной.
Штаб корпуса помещался в городке. По улицам шли солдаты и освобожденные из лагерей военнопленные. Вскоре Таня выбралась из этой сутолоки и повернула в тихий переулок.
— Приехали, — сказал шофер, указывая на каменную ограду, за которой виднелся садик, а в глубине двора — домик с двумя башенками.
Таня въехала в ворота. Ординарец, заслышав шум машины, вышел на крыльцо.
— Полковник сейчас приедет, — сказал он, — он просил вас подождать.
Таня вошла в дом, сняла шинель и села к письменному столу, на котором лежали полевая сумка и бинокль Красикова. Тут же валялись напечатанные на машинке листки какого-то официального донесения.
Таня от нечего делать стала читать эти листки.
В них излагались материалы расследования по поводу некоего комбата майора Весельчакова, Ильи Петровича, и старшины медслужбы Коротченковой, Глафиры Петровны. Эти люди жили в батальоне как муж и жена, что не укладывалось ни в какие правила.
Офицер, произведший расследование, сообщал, что Весельчаков И. П. - один из лучших комбатов в дивизии, награжден тремя боевыми орденами, четыре раза ранен; рабочий; член партии с 1938 года; взысканий не имел; в армии с первого дня войны; ранее участвовал в боях на Халхин-Голе и в Финляндии. Говорит, что полюбил Коротченкову Г. П. и будет жить с ней и в дальнейшем, после окончания Великой Отечественной войны. Опрошенные члены партии подтверждают, что Весельчаков и Коротченкова представляют собой образец взаимной любви, уважения и товарищеской боевой дружбы. Коротченкова Г. П. - беспартийная, призвана в армию в июле 1942 года, была ранена, награждена орденом Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги». Несмотря на неоднократные предложения ей, как образцовому медработнику, перейти на менее опасную работу в медсанбат или в санчасть полка, от этого категорически отказывалась и провела всю войну в батальоне, на переднем крае. Имеет девять благодарностей от командования полка за образцовую постановку медработы в батальоне.
Вывод: считать нецелесообразным откомандирование Коротченковой.
Прочитав это каверзное дело, Таня улыбнулась, но потом перестала улыбаться и задумалась.
В это время за окном послышались гуденье машины и голоса людей. С Красиковым кто-то приехал, и Таня ушла в заднюю комнату, не желая встречаться с сослуживцами полковника. Сидя на стуле у окна, из которого виден был занесенный грязным, жидким снежком садик, она волей-неволей сделалась незримой свидетельницей разговора между Красиковым и другим полковником — начальником политотдела корпуса Венгеровым, голос которого Таня узнала.
Красиков спросил:
— Полковник, вы читали это донесение насчет Весельчакова? Безобразие! Обратите внимание на вывод!
Венгеров сказал спокойно:
— Знаю… Мне Плотников рассказывал об атом деле. Люди хорошие, боевые. Дайте мне это дело, я разберусь.
— Но согласитесь, — сказал Красиков, — что так нельзя. Это нехорошо. Познакомились здесь, на фронте… Знаем мы эти знакомства! Надо это прекратить, чтобы другим, особенно женатым, неповадно было! Не мне вам объяснять важность морального фактора.