К этому времени начал меняться и большевистский взгляд на Украину. Пока шла борьба с Временным правительством, Рада была союзником, и Ленин вполне искренне писал о праве наций на самоопределение. Он это право признавал и теперь, после 25 октября 1917-го. Формально. А признать его фактически – значит отказаться от хлеба Полтавщины, от сахарных заводов Правобережья, от угля Донбасса, от огромной богатой страны. На это даже Ленину и наркому по делам национальностей Сталину было нелегко пойти. 17 (30) ноября 1917 года Сталин говорил по прямому проводу с представителем украинских социал-демократов Поршем. Он поставил под сомнение и границы Украинской республики, и право Рады их определять: «Центральная рада сверху присоединяет к себе всё новые и новые губернии, не спрашивая жителей <…>, хотят ли они войти в состав Украины. В таких случаях вопрос должен и может быть решен лишь самим населением путем опросов, референдума и проч. Центральная рада этого не делает, а совершенно произвольно и сверху аннексирует новые губернии…»[629]
Ленин перевел противостояние с Радой в форму привычной классовой борьбы: «Мы скажем украинцам: как украинцы вы можете устраивать у себя жизнь, как вы хотите. Но мы протянем руку украинским рабочим и скажем им: вместе с вами мы будем бороться против вашей и нашей буржуазии»[630], – говорил вождь большевиков на Всероссийском съезде военного флота.
Ни в Генеральном секретариате, ни в Центральной раде буржуев давно не было, что было отлично известно Ленину. Даже такие состоятельные люди, как Грушевский и Дорошенко, не были ни капиталистами, ни помещиками. Однако в политике правдой жертвуют в первую очередь. Уже с декабря 1917-го – января 1918-го Раду клеймили «буржуазной» или «буржуазно-помещичьей». А Рада к тому же дала большевикам подходящий повод для таких обвинений. Донские казаки и офицеры шли на Дон, где собирал антибольшевистские силы генерал Каледин. Большевики требовали, чтобы Рада перекрыла им путь. Рада отказалась: донцы не стали воевать против украинцев[631], а если казакам нравится Каледин, так это их дело, не украинское и не московское. Это стало для большевиков «последней каплей».
Первую попытку сменить власть в Киеве предприняли местные большевики во главе с Леонидом Пятаковым[632]. Видимо, это была инициатива самих «киевских товарищей», потому что даже на заседании спешно собранного военно-революционного комитета решение о вооруженном восстании многие не поддержали. Пока они там спорили, о подготовке большевиков узнал Петлюра. Он призвал «войско Украинское» защитить «свободу молодой республики». Собрав около 12 000 верных Раде солдат, Петлюра захватил казармы воинских частей, которые считались большевистскими. Части эти были расформированы. Украинских солдат демобилизовали и распустили по домам, русских посадили в эшелоны и отправили в Россию. Одновременно 1-й Украинский корпус генерала Скоропадского разоружил несколько эшелонов 2-го гвардейского корпуса, которые могли прийти на помощь киевским заговорщикам. На фронте генерал Щербачев распорядился разогнать большевистские ревкомы, а самих большевиков арестовать.
Арестовали и членов киевского ревкома, а на следующий день… выпустили. Приказ отдал Владимир Винниченко, который был то ли слишком недальновидным, то ли, наоборот, чересчур дальновидным[633].
Этот бой украинцы выиграли. Выиграли и следующий.
4 декабря 1917 года в Киеве в здании Купеческого собрания открылся I Всеукраинский съезд советов. Большевики рассчитывали получить на съезде большинство, однако и тут украинцы преуспели. На съезд прибыли 670 делегатов от «селянских спилок» (крестьянских союзов) и 905 делегатов от украинизированных полков. В здание Купеческого собрания они заходили группами человек по 20–30, пьяные и вооруженные[634]. Эти украинские мужики, не мудрствуя лукаво, захватили помещение мандатной комиссии и сами себе выписали мандаты. Теперь украинцы оказались в большинстве.
Съезд открывал большевик Затонский.
Из воспоминаний Владимира Затонского: «…лидеры украинских эсеров бросились к столу. Подбежали они именно в ту минуту, когда я высказал слово “товарищи”… Аркадий Степаненко, обойдя меня слева, уперся мне локтем в грудь, а Стасюк в ту же минуту схватил меня сзади обеими руками за шею, стянул таким путем с кафедры. В ту же минуту толпа (делегатов), возбужденная и явно выпившая, бросилась избивать большевиков»[635].
После того как большевиков оттеснили и побили, украинские товарищи открыли съезд под возгласы «Слава Центральной раде!» и пение «Ще не вмерла Украина»[636]. Места в президиуме заняли все знакомые лица: Грушевский, Петлюра, Порш, Винниченко. Последний откровенно заявил: борьба большевиков с Центральной радой – это «борьба национальная, великороссов против украинцев»[637]. После речи Винниченко возмущенные большевики и русские левые эсеры покинули съезд. Разумеется, оставшиеся делегаты полностью одобрили работу Рады. Украинский эсер Ковалевский заявил, что большевики «на Московщине» уже уничтожили все завоевания революции, в то время как на Украине «постепенно и организованно все блага переходят в народные руки»[638].
Между тем Петлюра снова стягивал в Киев украинские части. Так, еще в конце ноября из Новогеоргиевска прибыли казацкий украинский конный полк и пехотный полк. Последний был составлен из бывшей гвардейской пехоты: в его состав вошли украинцы из Семеновского, Измайловского, Павловского и Волынского полков[639].
Тем временем большевики собрались вместе со своими союзниками и сочувствующими (всего 125 человек) и приняли решение о беспощадной борьбе с Центральной радой. Они уехали в Харьков[640], где под защитой броневиков и прибывших из Петрограда вооруженных матросов открыли свой собственный Всеукраинский съезд советов. Харьковские большевики приняли киевских товарищей кисло. Сначала даже не хотели подыскивать им помещения: «…устраивайтесь как хотите. Мы не обязаны предоставлять вам квартиры»[641]. Затем все же разместили киевских товарищей… в камерах городской тюрьмы.
Из воспоминаний Евгении Бош: «Камера была только что отремонтированная и совершенно сырая – за ночь все белье становилось мокрым и спать приходилось не раздеваясь. Испарения свежей штукатурки, грязь в коридоре, отсутствие отливов в уборных отравляли воздух настолько, что к утру все угорали до полусознательного состояния»[642].
Местным большевикам не хотелось делить власть с киевлянами. В Харькове как раз в эти дни проходил съезд советов Донецко-Криворожской области. Уже появилась идея создания своей особой автономии в составе советской федеративной России. Но в Харьков приехал представитель большевистского ЦК Серго Орджоникидзе, который навел порядок и заставил харьковских большевиков подчиниться воле Петрограда и объединиться с киевлянами, а Донбасс соединить с будущей советской Украиной.
Так на Украине появилось две столицы, два съезда, а вскоре и два правительства, которые объявили друг друга вне закона[643]. Даже название провозглашенной в Харькове республики почти повторяло название УНР – Украинская Народная Республика Советов[644].
Совет народных комиссаров направил Центральной раде свой ультиматум. Он был составлен, по всей видимости, Сталиным, а подписан председателем Совнаркома Лениным и наркомом по иностранным (!) делам Троцким. Совнарком требовал, чтобы Рада в сорок восемь часов обязалась не пропускать через Украину никакие воинские части на Дон или Урал, помогать красной гвардии в борьбе с «контрреволюционным кадетско-калединским восстанием», вернуть оружие разоруженным советским полкам и красной гвардии и не отзывать с фронта украинские части, так как это-де может дезорганизовать фронт. Если Рада откажется принять ультиматум, то Совнарком будет считать ее «в состоянии открытой войны против советской власти в России и на Украине»[645].
Отпущенные Совнаркомом сорок восемь часов давно миновали, и тогда с письмом «К украинцам тыла и фронта» обратился нарком по делам национальностей И.В.Сталин.
В письме Сталин проявил свойственное ему лукавство. Первым делом он безусловно признал право украинского народа на самоопределение. Украинцы могут даже создать собственное независимое государство. Более того, нет и не может быть никакого конфликта «братских» народов – украинцев и русских. Есть только конфликт Совнаркома и Генерального секретариата, в котором виноват, конечно, последний. Особая же вина лежит на Петлюре, с его указов и начался конфликт. Так что, можно было понять из письма, не будет Петлюры – исчезнет и один из поводов для конфликта. В остальном Сталин повторял ультиматум Совнаркома.
Удар был рассчитан точно. Уходило в прошлое время дискуссий и митингов, когда первым человеком был хороший оратор вроде Грушевского или Порша. Наступало время винтовок и пулеметов. А из всех украинских вождей лишь Петлюра проявил себя энергичным организатором, способным не только говорить, но и применять силу.
Националист № 1
1
Настало время рассказать о человеке, который надолго станет символом украинского национализма, националистом № 1. Наверное, читатель знает Петлюру прежде всего по роману Михаила Булгакова «Белая гвардия». Но там его образ намеренно затуманен. Он не человек, он символ того ужаса, что надвигается на русский город Киев поздней осенью – зимой 1918-го.
«Прошлое Симона было погружено в глубочайший мрак. Говорили, что он будто бы бухгалтер.
– Нет, счетовод.
– Нет, студент.
Был на углу Крещатика и Николаевской улицы большой и изящный магазин табачных изделий. На продолговатой вывеске был очень хорошо изображен кофейный турок в феске, курящий кальян. Ноги у турка были в мягких желтых туфлях с задранными носами.
Так вот нашлись и такие, что клятвенно уверяли, будто видели совсем недавно, как Симон продавал в этом самом магазине, изящно стоя за прилавком, табачные изделия фабрики Соломона Когена. Но тут же находились и такие, которые говорили:
– Ничего подобного. Он был уполномоченным союза городов.
– Не союза городов, а земского союза, – отвечали третьи, – типичный земгусар.
Четвертые (приезжие), закрывая глаза, чтобы лучше припомнить, бормотали:
– Позвольте… позвольте-ка…
И рассказывали, что будто бы десять лет назад… виноват… одиннадцать, они видели, как вечером он шел по Малой Бронной улице в Москве, причем под мышкой у него была гитара, завернутая в черный коленкор»[646].
Так кто же он?
Семен Васильевич Петлюра был сыном ломового извозчика из Полтавы. Родился в 1879 году, значит, ровесник Сталина. Хотя Петлюра во всех отношениях уступал ему, но в биографиях двух вождей много схожего.
Петлюра тоже поступил в семинарию, ведь она давала приличное и бесплатное образование. Как и Сталина, Петлюру из семинарии выгнали, после чего он вскоре стал профессиональным революционером.
Средние учебные заведения на Большой Украине должны были воспитывать из украинских хлопцев русских патриотов и лояльных подданных государя императора. Но иногда получалось наоборот. Приходил в духовную (как Семен Петлюра) или учительскую (как Александр Довженко) семинарию подросток. Там он первым делом узнавал, что его родной язык, на котором он еще в младенчестве слушал колыбельные песни, – это грубый простонародный диалект. Образованному человеку его лучше забыть, если он не хочет прослыть неучем или, хуже того, сепаратистом-мазепинцем. Уже одно это пробуждало в юноше национальную гордость, и он, хотя бы из чувства противоречия, начинал предпочитать шевченковского «Кобзаря» пушкинской «Полтаве», а гетмана Мазепу – Петру Великому.
По рукам семинаристов ходила запрещенная литература: привезенный контрабандой бесцензурный «Кобзарь» львовского издания, брошюры Драгоманова, «Лiтературно-науковий вiстник» из того же Львова. Это был случай, по всей видимости, типичный. Скажем, Довженко в Глухове точно так же читал из-под полы изданные во Львове украинские книги[647].
Но из семинарии Петлюру исключили не за чтение запрещенных книжек. Его подвела любовь к музыке. В семинарии Петлюра руководил музыкальным кружком и даже играл на скрипке[648]. И вот однажды в Полтаву приехал украинский композитор Николай (Микола) Лысенко. Его гастроли были очень успешными и несколько скандальными. На концерте музыканты (Лысенко дирижировал) после успеха кантаты «Бьют пороги» исполнили запрещенную тогда «Ще не вмерла Украина», чем вызвали овацию зала. Семинарист Петлюра от имени своих товарищей пригласил композитора посетить семинарию, но и не подумал согласовать этот визит с ректором. В разгар торжественной встречи явился ректор – протоиерей Иоанн Христофорович Пичета (по происхождению серб из Мостара, отец будущего известного слависта Владимира Пичеты). Он накричал на Лысенко, за гостя вступился Петлюра. Для семинариста дело кончилось, разумеется, отчислением.
Некоторое время Петлюра будет перебиваться репетиторством, но очень скоро начнет карьеру профессионального революционера, а на жизнь будет зарабатывать журналистикой. Он подписывался разными псевдонимами, но чаще всего просто несколько менял свое имя. Так из прозаического Семена он станет Симоном – это звучало почти по-французски и в то же время по-церковнославянски.
Внешности Петлюра был непримечательной. Как и Сталин, он был небольшого роста – 168 сантиметров (Сталин – 169 сантиметров). В Полтавской семинарии была роскошная библиотека, там Семен пристрастился к чтению и довольно быстро испортил себе зрение. Однако очков старался не носить – они делали его внешность совсем не мужественной. Поэтому Петлюра всю жизнь щурился, был подслеповат.
Любовных приключений сторонился. Кажется, у Петлюры за всю жизнь была только одна женщина – его жена Ольга Бельская. Дочь сельского учителя, «свидомая» украинка, она была самоотверженной женщиной, безусловно преданной мужу, разделяла его интересы. Ольга родила ему дочь Лесю.
Даже небольшая семья требовала денег, поэтому Петлюра, перебравшись в Москву, устроился работать бухгалтером в страховое общество «Россия», которое размещалось в известном всем здании на Лубянской площади. Одновременно редактировал ежемесячный литературно-научный и общественно-политический журнал «Украинская жизнь», выходивший в Москве на русском языке. Соредактором Петлюры был опытный журналист Александр Фомич Саликовский, который, впрочем, вскоре уехал на Дон.
Петлюра сам много писал, пробовал силы в политической публицистике и театральной (реже – литературной) критике. На мой взгляд, автором он был средним. К золотым перьям его явно не отнесешь. Резкий и остроумный в полемике, он был отчаянно скучен, когда брался писать хвалебные статьи об Иване Франко, Михаиле Коцюбинском, Марии Заньковецкой. А вот свои организаторские способности он показал очень скоро. «Украинская жизнь» объединила все лучшие силы украинской интеллигенции от Москвы до Львова. Авторами журнала были братья Грушевские (Михаил и Сергей, тоже известный историк), крайний националист и будущий теоретик «интегрального национализма» (идеологии бандеровцев) Дмитро Донцов, социал-демократ Винниченко, в то время находившийся на вершине своей писательской славы, монархист Вячеслав (Вацлав) Липинский, один из самых блестящих интеллектуалов в украинском национальном движении. Для «Украинской жизни» писали и неукраинские авторы, среди них – Анатолий Луначарский, Владимир Жаботинский, Максим Горький.
Журнал существовал на пожертвования украинских громад (общин), но украинские громады были бедны. Русифицированные богачи вроде Терещенко денег не давали, поэтому и жизнь редакции была очень скромной.
Из воспоминаний украинского писателя Василя Королива-Старого: «Мы карабкались очень высоко по лестнице и позвонили около темных дверей. Войдя в квартиру, прошли через темную, убого обставленную комнату, в которой я увидел маленькую кроватку или коляску, в которой пищал ребенок. Пройдя эту комнату, мы вошли в другую, слабо освещенную, где я увидел Петлюру и несколько ближайших сотрудников “Украинской жизни”. Они сидели вокруг небольшого, подпертого стеной столика, на котором стоял самовар, тарелка с нарезанной чайной колбасой и белый хлеб. Хозяин был очень бедно одетый, какой-то чересчур замученный, очень нуждающийся, с желтым, высохшим лицом»[649].
2
Среди авторов «Украинской жизни» был академик Евгений Федорович Корш. Человек необычайно широких научных интересов, выдающийся филолог-классик, востоковед и славист, он был и одним из первых русских ученых-украинистов. С Петлюрой они стали если не друзьями, то хорошими знакомыми. Коршу приписывается необычайно лестная характеристика, которую он будто бы дал Петлюре: «Украинцы сами не знают, кто перед ними. Они думают, что Петлюра – замечательный редактор, патриот, общественный деятель и тому подобное. Это все правда, но не вся правда. Он – из породы вождей, человек из того теста, что когда-то в старину основывали династии, а в наше демократическое время становятся национальными героями»[650]. Аутентичность этого высказывания под вопросом. Эти слова вдова академика пересказала Александру Саликовскому, а тот, в свою очередь, украинскому литературоведу Максиму Славинскому, который и включил их в свой очерк «Симон Петлюра». Очерк написан специально для сборника памяти Симона Петлюры, который издали только в 1930-м, в Праге.
Биограф Петлюры Виктор Савченко считает вполне достоверным, что его герой вступил в масонскую ложу, а Корша называет наставником Петлюры. Масонство Петлюры подтверждает и Нина Берберова[651], автор исследования о русских масонах «Люди и ложи». А вот масонство Корша как раз сомнительно. По крайней мере, в составленном Берберовой биографическом словаре русского масонства Корша нет.
Деятельность масонов столь мифологизирована, что давно стала предметом не исторической науки, а паранаучной конспирологии. Поэтому надолго останавливаться на этой теме не стоит. Еще при Александре I масонские ложи в России были запрещены. Если они и существовали подпольно, то их влияние сошло на нет. Масонство в России возрождается в начале XX века, после 1905 года, и быстро входит в моду. Но список российских масонов отличается пестротой: рабочий Гвоздев, миллионер Терещенко, октябрист Гучков, эсер Авксентьев, меньшевик Церетели, русский националист Владимир Бобринский, украинский националист Петлюра, кадеты Маклаков и Винавер, – много ли у них было общего? Национальные, классовые, партийные интересы были для них важнее и актуальнее умозрительных идеалов вольных каменщиков.
Однако между 1905-м и 1917 годом масоны еще помогали друг другу, продвигали по карьерной лестнице. Именно масонскими связями можно объяснить необычайный карьерный взлет Петлюры. В 1915 году его призвали в армию, он должен был служить санитаром на Западном фронте. Но Семен Васильевич оказался не в окопе и не в полевом госпитале, а на хлебной должности уполномоченного Земгора по 3-й армии. Вскоре в Земгоре он дослужился до помощника главного интенданта фронтовых поставок продовольствия по Западному фронту[652]. Это большая должность, большие полномочия и реальная власть. Жил Петлюра не во фронтовом блиндаже, а в тыловом Минске, откуда мог регулярно навещать оставшуюся в Москве семью. Именно в те времена Петлюра наденет полувоенный френч, который станет для него обычной одеждой. А когда в 1917-м на фронте появились солдатские комитеты, под рукой Петлюры объединились украинские солдатские комитеты всего Западного фронта, а власть этих комитетов была уже побольше, чем у офицеров и генералов.
Свою политическую жизнь Петлюра начинал в Революционной украинской партии, а после ее распада перешел в Украинскую социал-демократическую рабочую партию. Читал марксистскую литературу, пытался связать социальное освобождение рабочего класса с национальной автономией для Украины. Но уже в 1917 году из его речей как-то постепенно исчезают пролетариат и классовая борьба. В конце концов он выйдет из партии и станет выступать за единство нации, которое никто не имеет права раскалывать по сословным, классовым, партийным границам. Украинская нация оказалась для него высшей ценностью: «Каждый член нации – это часовой, который усердно и совестливо выполняет свой долг на высоком посту Чести народа»[653], – писал Петлюра.
В отличие от многих украинских революционеров, марксистов и атеистов вроде Винниченко, Петлюра, по-видимому, остался верующим человеком. Он посещал церковь (возможно, даже исповедовался и причащался), украинские торжества, организованные с его помощью, обязательно начинались с торжественного молебна. Однако в представлениях Петлюры сам Господь был лишь служителем нации.
Судите сами. Вот что Петлюра писал в своей статье о патриотизме: «Вдохновенный, величавый облик Христа, могучая личность Будды, светлое лицо Сократа – эти величественные образы предстают перед нашими глазами как символы неземной любви к своему народу, как исполины – защитники счастья, славы и расцвета родных наций»[654]. Это не оговорка, а важная для Петлюры мысль, которую он пытается обосновать. Христа, Будду и Сократа он призывает на подмогу идее национального единства: «Если бы Христос, Будда или Сократ боролись за счастье только части своей нации, тогда их учение не привлекало бы так много людей и слова их не были бы такими величественными»[655]. Христа Петлюра представил еврейским националистом, Сократа – то ли афинским, то ли общегреческим. И даже Будду чаша сия не миновала.
Читая статьи и речи Симона Петлюры, сравнивая его слова и поступки, понимаешь, насколько точную характеристику дал ему этнограф, политик и дипломат Николай Могилянский: «Симон Петлюра – трагический символ современной Украины <…>, это упертый хохол, в чем-то даже тупой, недоучка и самоучка, но человек настырный, с характером и с громадным честолюбием, отравленный ядом власти, которая случайно свалилась ему в руки. Он не теоретик и не мыслитель, но он один умел организовывать и действовать»[656].
Ученые спорят, был ли Петлюра антисемитом. К этому вопросу мы еще вернемся. Но, вне всякого сомнения, он был настоящим русофобом, причем с годами это чувство у него, кажется, только крепло. Московщина (Россия), белая или красная, царская или большевистская, была в его глазах непримиримым врагом украинской государственности, да и о москалях писал, случалось, такое, что я и цитировать не хочу. Противно. Правда, Петлюра допускал, что когда-нибудь появятся на свет и «благородные москали»[657], но только в будущем.
Между тем ради дела Петлюра готов был сотрудничать и с «москалями». На формирование украинской армии смотрел более прагматично, чем его коллеги по правительству и Раде. Читатели «Белой гвардии», зрители «Дней Турбиных» не поверят, но в 1917-м Петлюра предложил принять в новое украинское войско 25 000 русских офицеров, оставшихся без работы. В то время по улицам города бродили «угрюмые толпы офицеров бывшей русской армии, ища себе заработка и службы. Полуголодные, влача нищенское существование, без кокард, погон, шпор и других отличий, ходили доблестные участники великой войны, георгиевские кавалеры, часто израненные, искалеченные, ища какие-либо занятия, предлагая за гроши свой труд»[658].
Молодые украинские правители не хотели принимать на службу «москалей», не знавших мовы и не воспринимавших Украину всерьез. Но Петлюра был дальновиднее своих коллег по Раде и Генеральному секретариату. Начальником штаба Петлюра сделал русского генерал-майора Бориса Павловича Бобровского[659]. Петлюра предлагал остаться в Киеве даже корниловскому полку, собираясь с его помощью навести в городе порядок. Но командир, полковник Неженцев, увел корниловцев на Дон[660].
Петлюра смотрел на русских офицеров как на военспецов и в этом предвосхитил Ленина и Троцкого. Кроме того, он завел хорошие связи во французской миссии, с ним считались как с человеком, у которого есть реальная власть.
Все это напугало Грушевского и Винниченко. Своими первыми врагами они все еще видели «контрреволюционеров», монархистов и очень боялись появления нового Бонапарта – как бы этот худой и энергичный человек во френче не стал украинским диктатором. А Петлюра и в самом деле начал вести себя как диктатор. Он предложил Раде воинский устав для украинской армии. Командиров не выбирают, а назначают. За дисциплиной следят не солдатские комитеты, а офицеры. Устав был разумный, но украинские социалисты решили, будто устав угрожает достижениям революции. Рада отвергла устав, но Петлюра все равно разослал его по украинским частям – и тут же был снят с должности, как превысивший полномочия. На его место был назначен Микола Порш. Бывший адвокат, один из лучших партийных ораторов, настоящая звезда войсковых съездов, Порш, помимо всего прочего, был переводчиком Маркса на украинский язык. Вот только военного дела совершенно не знал.