Публикация воспоминаний Аверкия Гончаренко и сочинения украинских историков вернули юнкерам училища имени Богдана Хмельницкого заслуженную славу. И про «триста студентов» в серьезных научных работах больше не пишут, как не пишут и о ржавых ружьях в руках не умеющих стрелять гимназистов. «Сечевики (студенты из куреня сечевых стрельцов. – С.Б.) показали себя прекрасной боевой силой, бесстрашно встречали опасность и спокойно шли в наступление под градом пуль»[760], – вспоминал Иван Шарый, участник боя под Крутами. «Особенно большое упорство проявили под Крутами добровольцы из числа реакционного студенчества»[761], – писали советские историки червонного казачества.
Муравьев даже решил, что его войска сражались с основными силами Петлюры. Он телеграфировал в Совнарком и в штаб Антонова-Овсеенко: «После двухдневного боя 1-я революционная армия Егорова при поддержке 2-й армии Берзина у ст. Круты разбила контрреволюционные войска Рады, предводимые самим Петлюрой. <…> Войска Рады состояли из батальонов офицеров, юнкеров и студентов…»[762]
Сам Антонов-Овсеенко пишет об этом бое как о единственном серьезном столкновении с противником при наступлении на Киев. И это признание дорогого стоит.
Юнкера Гончаренко, студенты и гимназисты Омельченко не были ни спартанцами, ни сказочными героями, но они как могли исполнили свой солдатский долг. А что сказать о бойцах украинизированных полков, которые разбежались, разъехались по домам, объявили нейтралитет или грозились ударить в тыл своим соотечественникам? Куда делись десятки, сотни тысяч сторонников незалежности? Носили на руках Грушевского, ругали «москалей», требовали создать Украинскую республику, а когда эту республику надо было защищать – исчезли. Оставили оборону Киева на горстку добровольцев-гайдамаков да юнкеров и студентов.
«Молодой цвет нашей армии – юнкеров – бросили в почти безнадежную борьбу, тогда как среди безумной анархии десятки тысяч вооруженного, испытанного в боях воинства беззаботно демобилизовались»[763], – возмущался Аверкий Гончаренко. Хуже того, украинские селяне и солдаты были настроены к юнкерам враждебно, «смотрели косо на “интеллигентов”-юнкеров»[764].
В Броварах петлюровцам преградил путь полк имени Наливайко, перешедший на сторону большевиков. Переговоры с наливайковцами взял на себя Волох. Офицерам удалось собрать полк на митинг. Волох обратился к солдатам с речью. Говорил он коротко, «доступным для военных языком с добавлением русского мата». Волох объяснил наливайковцам, «кто они такие и что собой представляют»[765]. После этой речи несколько десятков наливайковцев вместе с командиром присоединились к петлюровцам, а большая часть полка просто разошлась, бросив полковое имущество и оружие, которое перешло к петлюровцам.
Многие украинские части в январе–феврале 1918 года объявили себя нейтральными, вывесив у своих казарм белые флаги. В числе нейтральных был полк имени Шевченко, сформированный из украинцев – участников Февральской революции, бывших солдат гвардейских полков. Командир черных гайдамаков попытался их разубедить:
«– Что значит ваш нейтралитет? <…> И почему полк не выступает на защиту Украинской республики?
– Мы не хотим вмешиваться, пойдем за теми, кто победит»[766].
Прибывший на защиту Екатеринослава от большевиков полк имени Пилипа Орлика был настолько разагитирован большевиками, что образованные украинские националисты называли его «троянским конем»[767] и опасались не меньше, чем муравьевцев.
Трудно поверить, что еще недавно целые подразделения 1-го Украинского корпуса по собственной инициативе прибывали в Киев, чтобы обезоружить большевиков и защитить Украинскую республику. Трусость, равнодушие к общественным делам, к Отечеству, отсутствие патриотизма бросались в глаза. Владимир Винниченко был поражен, как вдруг возненавидели Центральную раду простые люди; эта ненависть больше всего распространена была среди солдат, «и особенно среди таких, кто не мог даже говорить по-русски, а только по-украински, которые, значит, были не латышами и не русскими, а своими, украинцами. С каким презрением <…>, с каким мстительным глумом говорили они про Центральную раду, про генеральных секретарей и их политику»[768].
Украинский национализм как будто испарился. Все это дало основания Антону Деникину написать: «…клич “Хай живе вильна Украина” совершенно не будил ни разума, ни чувства в сколько-нибудь широких кругах населения, отзываясь неестественной бутафорией»[769]. Между тем Антону Ивановичу не мешало бы вспомнить недавние уличные бои в Москве и почти полное равнодушие русского офицерства к событиям, в которых решалась судьба России на долгие десятилетия вперед.
Белогвардеец Сергей Мамонтов рассказывал, как большевики вскоре после своей победы устроили в Москве обязательную регистрацию офицеров. И офицеры, опасаясь возможного ареста, послушно плелись в здание Алексеевского училища в Лефортове, где проходила регистрация: «На необъятном поле была громадная толпа. Очередь в восемь рядов тянулась на версту. Люди теснились к воротам училища, как бараны на заклание. Спорили из-за мест. Говорили, что здесь 56 000 офицеров, и, судя по тому, что я видел, это возможно. И надо сказать, что из этой громадной армии только 700 человек приняли участие в боях в октябре 1917 года. Если бы все явились, то всё бы разнесли и никакой революции не было. Досадно было смотреть на сборище этих трусов. Они-то и попали в ГУЛАГи и на Лубянку. Пусть не жалуются»[770].
Русские в Киеве вели себя не лучше. Аристократия и буржуазия спешили спустить свои капиталы на кутежи и оргии, только бы нажитое не досталось ни украинцам, ни большевикам. Фешенебельные отели заняла гвардейская молодежь. Флиртовали с дамами, пили, танцевали танго – танец, тогда считавшийся неприличным, почти порнографическим: «Наступающий новый 1918 г. мы легкомысленно весело встретили в зале гостиницы “Континенталь”. Зал, залитый электрическим светом, был битком набит предводителями киевского высшего “общества”, цветом адвокатуры, торгово-промышленного класса, банкирами, блестящими гвардейскими офицерами, крупными землевладельцами, журналистами, словом, сливками самого “буржуйского” общества. Дамы в роскошных вечерних туалетах по последнему модному венскому (французский журнал не доходил) журналу, в бриллиантах, изумрудах, мужчины – в прекрасно сшитых фраках, военные – в мундирах с орденами. Душою вечера был талантливый рассказчик – поэт Сергей Сокольский, через две недели после этого расстрелянный большевиками»[771].
Так что русские и украинцы стоили друг друга. И в России, и на Украине идейные юнкера и добровольцы, из которых можно было на первое время набрать отряд, были исключением. В Ростове было немало военных, много богатых людей, но мало кто из офицеров присоединился к белогвардейцам Добровольческой армии, а русские буржуа в большинстве своем не хотели тратиться на спасение России. Предпочли, чтобы деньги у них отобрали большевики или анархисты. Самым щедрым оказался не русский, а еврей Борис Гордон, который пожертвовал для Добровольческой армии 200 000 рублей (а всего в Ростове собрали полмиллиона)[772]. Ростов и Новочеркасск заняли красные, генерал Каледин застрелился, Алексеев, Корнилов и Деникин вынуждены были отступить на Кубань, начав свой легендарный Ледяной поход.
Битва русских с украинцами?
1
«Ничего “народного”, “общественного”, “национального” не было в столкновении советских и украинских банд – безыдейных, малочисленных и неорганизованных»[773], – писал Антон Иванович Деникин. И те, и другие были для белого генерала врагами, о врагах же трудно писать объективно. Однако, хотя армия Муравьева и воевала за деньги, считать ее безыдейной будет несправедливо. Неверно считать простыми бандитами и украинских националистов. Это были немногочисленные, но идейные бойцы, и на войну с большевиками они смотрели как на новое сражение с ненавистным «москалем». «Как черные вороны окружила[774] нашу Украину росийско-большевистская <…> грабительская орда…» – говорилось в опубликованном 11 (24) января воззвании «К украинскому студенчеству»[775]. Украинские националисты уже в 1918 году утверждали, что борются не только с большевизмом, но прежде всего с «москалями», с «кацапами». Слова «москаль» и «кацап» встречаются в украинских источниках того времени и в мемуарах едва ли не чаще, чем слово «большевик». Аверкий Гончаренко называет своих противников просто: «червоні москалі»[776].
Национальная вражда между русскими и украинцами с каждым днем ширилась. В ноябре 1917-го академик Вернадский возвращался из большевистского Петрограда на Полтавщину, где у него было небольшое имение. Ехал вместе с солдатами, слушал их разговоры «очень интересные, но в общем – безотрадные». Ему запомнились две темы разговоров, очевидно, самые актуальные для солдат, возвращавшихся по домам. Первая тема – нажива: где б дешево купить и дорого продать. Солдаты уже превращались в мелких торговцев-мешочников. «Другая тема – украинцы—русские, невозможность дружного сожительства»[777], – замечал Вернадский.
Ленин очень старался избежать борьбы русских с украинцами или хотя бы сделать вид, что такой борьбы нет. И речи не должно было идти о захвате, оккупации Украины русскими войсками. Большевики изображали поход Муравьева как восстановление советской власти на Украине, а Украину – как часть федеративной России. Есть, мол, законная советская украинская власть, и трудящиеся Украины ее защищают.
Даже названия новых органов власти в Харькове почти напоминали киевские. В Киеве была столица Украинской Народной Республики. В Харькове – Украинской Народной Республики Советов. Киевское правительство называлось Генеральным секретариатом, Харьковское – Народным секретариатом. Трудящиеся Украины борются с «буржуазно-помещичьей» Радой, а московские и петроградские красногвардейцы им только помогают. Делегацию от харьковского правительства привезли даже в Брест-Литовск, где шли переговоры между Германией, Австро-Венгрией, большевистской Россией и УНР. Однако хорошо информированные немцы харьковских товарищей всерьез не восприняли и переговоры вести с ними отказались.
Правда, собственно украинцев в харьковском правительстве и в ЦИКУке не хватало. Там преобладали русские, евреи, немцы. Из двенадцати «народных секретарей» (министров) только четверо говорили по-украински. А в армии дела обстояли намного хуже: «…отряды Муравьова считали себя великорусскими войсками»[778], – утверждал Владимир Затонский. Антонов-Овсеенко признавал, что в Харькове в распоряжении советской украинской власти вообще не было украинских войск[779]. Первым и единственным украинским подразделением этой армии станет полк червонного казачества, сформированный, как мы помним, из пленных украинцев. Но их было немного. Часть червонных казаков пришлось оставить нести гарнизонную службу в Полтаве. Под Киевом «украинских войск “червонного казачества” было всего 300 чел. под началом Примакова и 150 чел. в Бахмаче»[780], – признавал сам Муравьев.
Командирами тоже были отнюдь не украинцы, хотя большевистское руководство всеми силами старалось продвигать на высокие должности именно «украинских товарищей». В Полтаве к муравьевцам присоединился украинский большевик Козюра, которого Егоров тут же сделал начальником штаба своей 1-й армии. А накануне штурма Киева Народный секретариат назначил нового командующего армией – прапорщика Юрия Коцюбинского. Молодому человеку исполнился только двадцать один год, войсками он никогда не командовал. В январе стал народным секретарем по военным делам (военным министром) харьковского правительства, а теперь должен был формально руководить штурмом Киева. Причину такого назначения объясняли откровенно: «…чтоб не оскорблять национальные чувства украинцев, которые, в противном случае, могли бы понять борьбу с Центральной радой и, главным образом, взятие Киева – украинской столицы – как завоевание Великороссией Украины». Коцюбинский же назначается потому, что он «украинец и сын известного народу украинского писателя Коцюбинского»[781].
Впрочем, Юрий Михайлович не тушевался перед вооруженными красногвардейцами. В отличие от своего отца, мягкого, интеллигентного человека, Юрий старался показать себя решительным, грубым и властным начальником. Принимая посетителей, он клал на стол заряженный револьвер. Бумаги подписывал на колене, сало не нарезал ножом, а просто откусывал или отрывал от шмата кусочки[782] и запихивал немытыми пальцами себе в рот. Пусть все знают, что он не интеллигент в пенсне, а казак.
Позднее на место Коцюбинского-младшего большевики назначат Антонова-Овсеенко. Ленин настаивал: нужна «решительная и безоговорочная перелицовка имеющихся на Украине наших частей на украинский лад». Даже предлагал «запретить Антонову называть себя Антоновым-Овсеенко – он должен называться просто Овсеенко»[783].
Эта политика первое время была успешной для большевиков. Еще недавно даже «рабочие массы <…> начали проявлять колебания и склонялись к поддержке Ц. рады, рассматривая ее как украинское национальное правительство». Но после создания советского украинского правительства «борьба с Великороссией отодвигается на второй план»[784]. Тем, кто не видел армии Муравьева, кто не был информирован о настоящем положении дел, казалось, будто в самом деле воюют два украинских правительства. И симпатии народа склонялись к поддержке наиболее радикального, большевистского.
2
Но Ленин, Орджоникидзе, Сталин и другие умные товарищи, проводившие национальную политику советской России, не могли ничего поделать с национальными чувствами самого Муравьева и его войска. После назначения Коцюбинского Муравьев был просто в ярости и не вполне успокоился, даже когда его заверили, что Коцюбинский будет лишь подписывать документы, а командующим останется он, Муравьев. Задето было не только честолюбие Муравьева, но и его национальные чувства: «К украинскому народу он относился с пренебрежением. Были в его словах централистические тенденции»[785], – утверждал Владимир Затонский. Да Муравьев и не скрывал даже перед следствием, что ему крайне не понравилась такая уступка украинским националистам. Русский человек, он не признавал «украинского вопроса» и вполне искренне боролся против украинского сепаратизма. «Централист по своим убеждениям, враждебный идее независимой Украины»[786], – писал о нем Антонов-Овсеенко. Муравьев «рассматривал себя начальником войск специально российских»[787], – констатировал украинский большевик Николай Скрипник.
Среди красногвардейцев Донбасса были люди явно украинского происхождения вроде того же Дмитрия Жлобы. Но этот сын украинского батрака родился и вырос уже в Киеве, жил в рабочих поселках Донбасса, трудился на шахтах. В городе среди промышленных рабочих преобладали русские люди. В русской этнокультурной среде украинские ребята довольно быстро ассимилировались, видимо, еще в детском возрасте. Так или иначе, но сами большевистские начальники не считали красногвардейцев Макеевки и Харькова украинцами.
Всего войска Муравьева накануне штурма Киева насчитывали до 8500–9000 человек, украинцев там было несколько сотен. Точно установить трудно, но помимо 200–300 червонных казаков из отряда Примакова были украинцы и в обеих революционных армиях. На Киев шли сибирские стрелки, балтийские матросы, московские, петроградские, тверские, брянские, харьковские, макеевские красногвардейцы. Вряд ли справедливо называть это войско русской армией, да и сражалось оно не за Россию, а за власть большевиков. Однако русский большевик, «как и всякий другой русский, также привык считать всё украинское своим, русским, также не раз кривился и говорил: “Э, какая там Украина! Всё это мелкобуржуазные выдумки. Хохлы – это те же русские”, только добавлял еще, что “хохлацкий национализм” разъединяет единый русский пролетариат»[788].
3
Киевское направление было главным, но не единственным фронтом этой войны. Война расколола даже Черноморский флот. Крейсер «Память Меркурия» поднял жовто-блакитный флаг. Украинцы оказались там в большинстве. Тогда двести русских военных моряков (более трети экипажа) в знак протеста покинули корабль. Из офицеров на крейсере остался только мичман Дьяченко. С собой русские унесли корабельную святыню – Георгиевский Андреевский флаг, который был не нужен победившим украинцам. За историю Российского императорского флота только два корабля получили в награду за удивительный, невероятный героизм георгиевские флаги: «Азов» и «Меркурий». Их наследниками стали «Память Азова» (на Балтийском флоте) и «Память Меркурия» (на флоте Черноморском). Теперь русские офицеры и матросы со слезами на глазах развернули Георгиевское знамя и под звуки военного оркестра перевезли на берег. Но и флаг Украинской Народной Республики недолго развевался над крейсером. Уже в феврале 1918-го «Память Меркурия» захватят большевики.
Под Одессой, Херсоном, Николаевом против созданных украинцами гайдамацких куреней воевал Румчерод – Центральный исполнительный комитет Советов Румынского фронта, Черноморского флота и Одессы. Первые в истории этого города уличные бои развернулись именно между войсками Румчерода и гайдамаками. Черноморский флот поддержал большевиков огнем корабельных орудий. Победа осталась за большевиками, которые заняли не только Одессу, Николаев, Херсон, но и Елизаветград и дошли до самого Днепра.
Совсем иначе развивались военные действия на Западной Украине. Там шла война между украинизированными и большевизированными фронтовыми частями. Те и другие совершенно позабыли о немцах, тем более что с декабря на фронте действовало перемирие. Если бы немцы в самом деле намеревались захватить Украину и присоединить ее к Германии, лучшего времени нельзя было и найти. Однако они соблюдали перемирие, ожидая результатов переговоров в Брест-Литовске.
В этой войне трудно прочертить линию фронта. В отдельных городах отряды, верные Центральной раде, воевали с красногвардейцами, украинцы – с русскими или с евреями. Так, в Умани прямо на заседание местного совета ворвался комиссар киевского правительства Суровцев с солдатами из куреня смерти и тут же, на месте, расстрелял товарища Пионтковского (члена ЦИК Советов Украины) и товарища Урбайлиса (члена местного Совета), попутно «разгромив все, что возможно было»[789].
Но обычно фронтовые части не столько уничтожали, сколько разоружали друг друга. И долгое время перевес был на стороне украинцев. Они полностью разоружили некогда грозный Туркестанский корпус, но до поры до времени не могли справиться со 2-м гвардейским. Как считает украинский историк Ярослав Тинченко, борьба на этом фронте закончилась бы победой украинцев, если бы не киевская катастрофа УНР.