Хотя большинство кадетов Милюкова не поддержали, партийный съезд позволил кадетам украинским сотрудничать с гетманом Скоропадским. ЦК партии кадетов осудил новые идеи Милюкова, но сделал уступку германофилам: кадетам позволили войти в состав прогерманского правительства Украинской державы.
Вероятно, к прагматикам относился и Антоний Храповицкий, избранный 30 мая 1918 года митрополитом Киевским и Галицким. Архимандрит Вениамин (Федченков), будущий экзарх Русской православной церкви в США, в своих воспоминаниях называл митрополита Антония германофилом. Он не раз видел и слышал, как Антоний по-дружески беседовал с гетманом и «с главным немецким генералом, который являлся фактическим повелителем Украины»[1120]. Правда, отец Вениамин не мог понять, что именно обсуждала эта троица, потому что немецкого не знал.
Но большинство русских людей не могли примириться с этой в общем-то логичной и перспективной идеей. Немцы оставались для них врагами, и союз с ними даже ради борьбы с большевизмом был невозможен. Так думали Корнилов, Алексеев, Деникин – вожди Добровольческой армии, что сражалась с большевиками на Северном Кавказе. Так думали и многие образованные русские в Киеве, Одессе, Харькове. Правда, бороться с немцами не собирались. Были уверены в могуществе немцев, в непобедимости германского оружия. А потому просто потихоньку ругали немцев, но открыто против них не выступали. Однако нашелся в Киеве смелый человек, который заявил о верности союзникам и продолжении борьбы с немцами во весь голос. Это был Василий Витальевич Шульгин, русский националист, редактор популярной газеты «Киевлянин».
В феврале 1918 года большевики посадили Шульгина в Лукьяновскую тюрьму. В камере он увидел надпись, вырезанную на оконной раме: «В.Винниченко»[1121]. Некогда в этой тюрьме сидел украинский националист и социалист, теперь – русский монархист. Удивительно, но большевики Шульгина не только не расстреляли, а вскоре даже освободили из заключения. После вступления немцев в Киев Шульгин решил издать последний, как он думал, номер «Киевлянина». Он напечатал в нем редакционную статью, которая стала настоящим манифестом русских идеалистов, сохранивших верность союзникам по Антанте.
«Выпуская последний номер “Киевлянина”, мы позволяем себе напомнить всем, кому о сем ведать надлежит, что мировая война не кончилась; что жесточайшая борьба будет продолжаться на Западном фронте; что уничтожение России есть только один из эпизодов этой войны; что на место России вступила Америка; что русский вопрос не может быть решен окончательно ни в Бресте, ни в Киеве, ни в Петрограде, ни даже в Москве, ибо карта Европы будет вычерчена на кровавых полях Франции, где произойдет последняя решительная борьба.
Мы позволяем сказать себе еще, что нынешнее состояние России не есть гибель русского народа <…>, мы немцев не звали. Когда вы (революционеры. – С.Б.) расстреливали нас и жгли, мы говорили: “Убивайте и жгите, но спасите Россию”. И так как мы немцев не звали, мы не хотим пользоваться благами относительного спокойствия и некоторой политической свободы, которые немцы нам принесли. Мы на это не имеем права. А то, что нам не принадлежит по праву, мы не возьмем даже в том случае, если бы нам его отдавали “без выкупа”. Мы ведь не “социалисты” – благодарение Господу Богу!
Мы были всегда честными противниками. И своим принципам мы не изменим. Пришедшим в наш город немцам мы говорим открыто и прямо.
Мы ваши враги. Мы можем быть вашими военнопленными, но вашими друзьями мы не будем до тех пор, пока идет война.
У нас только одно слово. Мы дали его французам и англичанам, и, пока они проливают свою кровь в борьбе с вами за себя и за нас, мы можем быть только вашими врагами, а не издавать газету под вашим крылышком»[1122].
Успех статьи был невероятным. Шульгин потом с гордостью говорил, что мальчишки-газетчики тогда обогатились, продавая последний номер «Киевлянина». Цена номера доходила до 25 рублей. Его передавали из рук в руки многие тысячи русских читателей. Газета была уже давно закрыта, а ее номера постепенно доходили и до провинциальных городов: «Вчера здесь (в Полтаве. – С.Б.) появился последний номер “Киевлянина” с превосходной статьей Шульгина от 10.III. Он читается и обсуждается нарасхват»[1123], – писал Вернадский в своем дневнике 5 (18) апреля.
Немцы не только не арестовали Шульгина, но предложили ему продолжить издание газеты. Однако Шульгин не мог взять назад своего слова. Он сосредоточился на новой для себя деятельности – создал русскую нелегальную организацию для борьбы с большевиками, с немцами, с украинцами – словом, со всеми, кого он считал врагами России. Агентами этой организации были его соратники, русские монархисты и националисты. Агентурными кличками послужили буквы русского алфавита. Отсюда и название шульгинской организации – «Азбука». Поначалу людей было совсем немного и букв вполне хватало[1124]. Многие русские на Украине были согласны с Шульгиным, и успех его статьи тому подтверждение. Но, в отличие от Шульгина, они вовсе не отказывались от комфорта, принесенного немцами, и не шли доказывать делом своих убеждений. Сидели себе в кафе, покупали в кондитерских сухое варенье, гуляли с дамами по Крещатику, ходили на концерты Вертинского.
«Азбука» работала на Добровольческую армию генерала Деникина, а «задачу Добровольческой армии в 1918 году Шульгин, по словам П.Н.Милюкова, ограничивал оккупацией совместно с союзниками русского юга “и уничтожение всех следов «украинства»”»[1125]. Так что Василий Витальевич был злейшим врагом, принципиальным противником украинского государства, которое все-таки жило и развивалось под немецким протекторатом.
Держава и присяга
1
«Для меня всегда было загадкой, почему этот волевой, энергичный, во многом жестокий народ, вольнолюбивый, музыкальный, своеобычный и дружный, не создал своей государственности…»[1126] – писала Надежда Мандельштам. Удивительное замечание, ведь на ее памяти украинцы создали (и потеряли) несколько государств. Государственность Украинской и Западно-Украинской народных республик утонула в беспрерывных и неудачных для украинцев войнах, но Украинской державе гетмана Скоропадского история подарила несколько месяцев сравнительно мирной жизни. У этой страны были не только свое правительство, свой флаг, свой герб, но и своя валюта, Национальная библиотека, Академия наук, Академия искусств. Тридцать государств признали Украинскую державу. Эта держава открывала свои дипломатические представительства не только в Германии, Австро-Венгрии, Болгарии, Османской империи, но и в Швейцарии, Финляндии, Швеции, Румынии.
Границы гетманской Украины были необычайно широки. На севере, северо-западе и частично на востоке они простирались даже несколько дальше границ современного украинского государства. Большая часть белорусского Полесья с Пинском, Гомелем, Мозырем тоже отошла к державе Скоропадского. Немцы согласились отдать Украине и Холмскую губернию, где поляки в то время составляли лишь четверть населения, а украинцы – больше половины. Брест-Литовск, где был подписан исторический для Украины договор, стал украинским губернским городом.
За Украиной остались не только большая часть Донбасса с Юзовкой, Луганском, Мариуполем и Дебальцево, но и совершенно русские города – Россошь, Путивль, Рыльск, Новый Оскол. За это Скоропадскому следовало благодарить немцев. Они дошли до самого Белгорода и после тяжелого боя (город дважды переходил из рук в руки) овладели им, хотя советский нарком иностранных дел Чичерин и протестовал против нарушения условий Брестского мира.
Бои шли также на территории Курской губернии, населенной преимущественно русскими (великороссами). Наступление немцев на этом направлении остановилось только 4 мая, когда немцы подписали с советскими делегатами соглашение о демаркационной (нейтральной) зоне, отделившей Украинскую державу от Советской России. Немцы взяли на себя и роль пограничной стражи. Вскоре эта нейтральная зона (нейтральная полоса) превратилась в необыкновенно примечательное, колоритное место, один из символов 1918 года для России и Украины.
Из книги Константина Паустовского «Повесть о жизни»: «Несколько крестьянских подвод было привязано к шлагбауму. Возчики – старики с кнутами – покрикивали: “Кому на ту сторону, на Украину? Пожалуйте!”
– Далеко? – спросил я старика с редкой бородкой.
Я шел задумавшись. Внезапно я вздрогнул и поднял глаза от резкого металлического окрика:
– Хальт!
Посреди дороги стояли два немецких солдата в темных шинелях и стальных касках. <…>. Приземистый немец <…> подошел ко мне, показал в сторону России и крикнул: “Цюрюк!”
– Дайте ему пять карбованцев царскими грошами, – сказал возница, – да и поедем далее до хутора Михайловского. Пусть, собака, не морочит нам голову.
Я протянул немцу десятирублевку. “Но! Но!” – закричал он раздраженно и затряс головой.
– Чего вы ему суете десятку, – рассердился возница. – Я же вам сказал: дайте пятерку. Они только их и берут. Потому что царские пятерки печатаются у них в Германии.
Я дал немцу пятирублевку. Он поднес палец к каске и махнул рукой:
– Фа-ар!
Мы поехали. Я оглянулся. Немцы крепко стояли среди песчаной дороги, расставив ноги в тяжелых сапогах, и, посмеиваясь, закуривали. Солнце поблескивало на их касках.
Острый комок подкатил к горлу. Мне показалось, что России нет и уже никогда не будет…»[1127]
2
Реальная власть гетмана часто не доходила до окраин Украинской державы. Немецкий комендант сначала вообще не пустил украинских чиновников в Бердянск. Он аргументировал это так: Таврия по договору не отходит к Украине, а Бердянск до революции был в составе Таврической губернии. Позднее конфликт урегулировали, и Бердянск стал центром Таврического округа Украинской державы. А вот украинская власть над Холмщиной была номинальной. Когда гетман сделает Холм центром новой губернии, поляки туда губернского старосту (губернатора) Скоропись-Иолтуховского просто не пустят.
Границы с большевистской Россией также не были утверждены. Немцы побудили украинцев пойти на переговоры, потому что хотели мира и спокойствия в оккупированной ими стране. Большевиков к диалогу тоже подтолкнули немцы. По условиям Брестского мира Советская Россия должна была заключить мирный договор с Украиной. Крестовый поход против большевизма не состоялся.
Начались первые со времен Богдана Хмельницкого русско-украинские переговоры, где договаривающиеся стороны были равны. Правда, от настоящих национальных государств обе страны сильно отличались. Украина была германским протекторатом, а Россия превратилась в штаб и военный лагерь мировой революции. Прочный мир здесь был просто невозможен.
22 мая в Киев прибыла советская делегация. Глава делегации Христиан Раковский говорил по-русски с сильным болгарским акцентом. Он так коверкал слова, что вызывал «неудержимый смех у присутствующих»[1128]. Иосиф Сталин говорил мало и тоже с акцентом, с грузинским.
Стороны относились друг к другу с неприязнью. Советских дипломатов сначала заставили ночевать на вокзале, а затем разместили в дешевой гостинице «Марсель» на Бибиковском бульваре. Номера там обычно снимали «“веселые дивчата” (проститутки. – С.Б.) да их кавалеры»[1129]. Раковский и его заместитель Мануильский попросили найти им помещение получше, однако новый министр иностранных дел Дмитрий Дорошенко только руками разводил: не так легко, мол, в Киеве, переполненном беженцами, найти тридцать–сорок комнат.
Возглавлявший украинскую делегацию Сергей Шелухин, в царское время чиновник судебного ведомства, внезапно «забыл» русский язык и вел переговоры через переводчика. Лишь иногда, в пылу полемики, забывался и переходил с украинского на русский.
Сами переговоры проходили в бывшем здании Центральной рады, которое находилось под немецкой охраной. Украинцы заявили о своих притязаниях не только на весь Донбасс (в то время они контролировали только его половину), но и на Крым и Кубань. На Кубани власть переходила из рук в руки, причем победа склонялась на сторону белогвардейцев. Крым уже стал таким же немецким протекторатом, как и сама Украина. Так что делили шкуру неубитого медведя.
Украина признала независимость Всевеликого войска Донского и даже отказалась ради дружбы с белогвардейским Доном от своих притязаний на Таганрог. Большевики со своей стороны затягивали переговоры, как затягивали их в Бресте. Государственный секретарь Украинской державы Игорь Кистяковский подозревал советских дипломатов в шпионской и подрывной деятельности и настаивал на аресте самого Раковского. В «Марселе» не раз устраивали обыски, задерживали даже членов советской делегации. Когда делегация возвращалась в Москву, украинцы инсценировали бандитский налет на поезд с делегатами. Раковского и Мануильского «слегка потрепали по мордам», конфисковали часть дипломатической переписки. Заодно отобрали и деньги с ценными вещами, будто бы «для маскарада»[1130]. Мирный договор подписать не успели, так как обе стороны, очевидно, к этому и не стремились. Ограничились лишь несколькими второстепенными соглашениями, среди которых были обмен консулами и организация так называемых державных поездов: из Петрограда и Москвы в Киев. Так упростили переход советско-украинской границы для беженцев из Совдепии.
Как правило, беженцы просто меняли место жительства, но некоторые принимали украинское гражданство и приносили такую присягу: «Обещаю и присягаю всегда быть верным Украинскому Государству как своей Родине, охранять интересы Державы и всеми силами своими способствовать ее славе и процветанию, не жалея для этого своей жизни. Обещаю и присягаю не признавать другой Родины, кроме Украинской Державы, исполнять все обязанности Гражданина, повиноваться ее правительству и всем законным властям»[1131].
Большая часть жителей самой державы присяги не приносила. Даже высокопоставленные лица иногда уклонялись от этого. Так, академик Вернадский хотя и активно сотрудничал с гетманской властью, но украинского гражданства не имел.