У Скоропадского было только две категории сторонников. Первая – украинцы-прагматики, в основном люди богатые или зажиточные, в идейном отношении – правые. Их мотивы понятны. Гетман, сам богатый землевладелец, был единственной их надеждой, потому что и большевики, и петлюровцы были за национализацию земли. Но был и прагматизм другого рода. Умные и дальновидные люди, такие как Евген Чикаленко, Дмитрий Дорошенко и Вячеслав (Вацлав) Липинский, понимали, что умеренная и постепенная украинизация жизни лучше, надежнее, прочнее, чем поспешные и легкомысленные действия Центральной рады. Национальное государство строится десятилетиями. Но таких людей было мало. Буквально единицы.
Вторая категория тоже малочисленная, но более интересная. Это или русские, которые понимали и любили украинскую культуру, или те украинцы, что не отказались, не отреклись от культуры русской. Эти сторонники гетмана решительно отличались от Василия Шульгина или Анатолия Савенко. Но отличались они и от украинских националистов вроде Петлюры, Винниченко, Михновского или Огиенко.
Люди между нациями – так можно было бы их назвать. Люди, сформировавшиеся на рубеже русской и украинской культур. Некоторые из них – буквально на рубеже, не только культурном, но и географическом. Такими были братья Владимир и Георгий Нарбуты. Владимир примкнет к большевикам и со временем станет для них человеком ценнейшим, которому на время простят даже его дворянское происхождение. Георгий будет служить режиму Скоропадского.
Братья родились на хуторе Нарбутовка, что в окрестностях города Глухова. Глухов был последней столицей старой гетманщины при Иване Скоропадском, Данииле Апостоле, Кирилле Разумовском. Екатерина II наградила последнего малороссийского гетмана фельдмаршальским жезлом, однако гетманщину упразднила. С тех пор Глухов стал обычным уездным городом Черниговской губернии, но образованные люди, конечно, помнили о его козацком прошлом.
Тем более помнили о нем в семье Нарбутов. Они происходили из козацкой старшины, которая получила дворянство вполне заслуженно. В отличие от многих малороссийских дворянских семей, происхождение Нарбутов подтверждено документально. В 1691 году в одном из универсалов гетмана Мазепы упоминается «Хорунжий сотне Глуховской Роман Нарбут», а хутор Нарбутовка появился еще раньше – в 1678-м[1134], при гетмане Самойловиче.
«Можно было бы сказать, что Гоголь и Сковорода склонились над их колыбелью, – писали биографы Владимира Нарбута Нина Бялосинская и Николай Панченко. – <…> Мир “хуторов близ Диканьки” и “миргородов”, воспринятый и возлюбленный нами от Гоголя, дороги, по которым, проповедуя, бродил Сковорода, были все те же или почти те же. Все эти брыли, венки, ветряки и спиванья, гаданья, курганы, все эти семинаристы, жнецы, бандуристы-слепцы, и паны, и русалки, и ведьмы были буднями; ярмарки, вербные, святки, сочельники – праздником. Все это еще было бытом, не литературным – живым»[1135].
Ой, левада несравненная
Украинския земли!
Что мне Рим?
И что мне Генуя,
Корольки и короли?
В косовицу (из-за заработка)
В панские пойду дома.
Спросит девушка у парубка:
– Кто вы?
– Брут.
– А звать?
– Хома[1136].
В отличие от многих городов, Глухов и до революции был по преимуществу украинским. По данным переписи 1897 года, малороссияне составляли 58 % населения, на втором месте шли евреи (около 26 %), русские (великороссы) – только на третьем (15 %). Но украинское окружение и украинское влияние уравновешивались влиянием русской культуры, приходившим не только через гимназию, но и через библиотеку (благо, в Глухове была прекрасная библиотека), а в книжном магазине можно было купить новейшие литературные и художественные журналы из Петербурга.
Георгий и Владимир поехали учиться не в Киев и тем более не во Львов, а в Петербург, где поселились в доме художника Ивана Билибина.
Прощай, Украйна, до весны!
Ведь в череп города я еду,
И будут сны мои грозны,
Но я вернусь к тебе, как к деду[1137].
Оба собирались на факультет восточных языков, но довольно скоро погрузились в мир столичной богемы. Учеба получилась несколько иной. Георгий приехал в Петербург уже преуспевающим молодым художником, чьи картины имели успех на выставках и хорошо продавались. Кроме того, он увлекался геральдикой, графикой и каллиграфией, переписывал бумаги шрифтом Остромирова Евангелия и «Поучения» Владимира Мономаха. В Петербурге Георгий учился у Билибина и Добужинского. А после того как вышли «Басни» Крылова и «Соловей» Андерсена с иллюстрациями Нарбута, он стал знаменитым художником. По словам Билибина, «самым выдающимся, самым большим из русских графиков»[1138].
Тем временем стихи Владимира хвалили Брюсов и Гумилев, в 1911-м он вместе с Анной Ахматовой, Осипом Мандельштамом, Михаилом Лозинским вступает в созданный Гумилевым Цех поэтов.
Братья Нарбуты – часть русского Серебряного века, но оба они помнили о своем происхождении. Искусствовед и художник Георгий Лукомский так вспоминал Георгия Нарбута: «Пышный, розовощекий, крепкий, одетый по-украински, то с улыбкой, а то с суровой деловитостью, Георгий Иванович покорял своим разговором, говором, словцами всякими, остроумием и знаниями, удивлял начитанностью для художника необычной, эрудит был настоящий»[1139].
Осенью 1917-го, в разгар революции, Георгий Нарбут вернулся на родную Украину. Он поселился в Киеве, стал профессором только что созданной Украинской академии искусств. В феврале он станет ее ректором. Нарбут говорил тогда архивисту Якову Ждановичу: «Я Московщину не люблю. Люблю Украину, и ей отдам все силы»[1140]. Украине посвящена одна из самых интересных его работ – иллюстрации к украинской азбуке.
В декабре–январе 1917–1918-го Нарбут получил от властей УНР ответственный заказ – разработать дизайн украинских денег. К 5 января 1918-го был готов эскиз купюры в 100 карбованцев. За работой Нарбут изучал древнерусские монеты, ведь Грушевский и его сторонники начинали историю украинской государственности именно с Киевской Руси. На серебряных монетах Владимира Святославича и Ярослава Мудрого был изображен знак, напоминающий трезубец[1141]. Нарбут сделал этот «трезубец св. Владимира» центральным элементом аверса первой украинской купюры – 100 карбованцев. А художник Василий Кричевский поместил золотой трезубец в центр голубого щита – получился герб Украинской республики, который будет одобрен Малой радой. Однако Нарбут и его друг Вадим Модзалевский считали работу Кричевского непрофессиональной, не учитывавшей традиций геральдики.
При гетмане Нарбут возглавил Экспедицию по заготовлению государственных бумаг и начал работу над новым вариантом государственного герба и над государственной печатью Украинской державы. В центре на голубом поле он поместил изображение козака с мушкетом (самопалом) на плече, давний символ Войска Запорожского. Одежда на козаке желтая (золотая), самопал тоже золотой. Вокруг герба – барочные виньетки, венчает герб трезубец св. Владимира.
Нарбут работал также над эскизами почтовых марок и денежных знаков (карбованцев и гривен). Они сами по себе очень интересны и заметно отличаются от скромного и скучного дизайна купюр, созданных другими художниками. Марки и банкноты вошли в оборот, а герб был готов только поздней осенью 1918-го, когда держава Скоропадского доживала последние недели. На Киев уже наступал Петлюра, правительству было явно не до геральдики.
Люди Украинской державы: министр Василенко
Пост министра просвещения в правительстве Украинской державы занимал Николай Прокофьевич Василенко. «О нем можно сказать, что это был почти единственный человек, который делал свое дело, не увлекаясь ни политикой, ни желая создавать себе никакой славы. <…> Просвещенный, воспитанный и деликатный, он с успехом мог быть министром и в императорской России»[1142], – писал о Василенко начальник личного штаба гетмана генерал-хорунжий Борис Стеллецкий.
Василенко и был почти российским министром, точнее, товарищем министра просвещения в правительстве Керенского. Николай Прокофьевич – украинец с Черниговщины, который бо́льшую часть жизни провел на Украине. Сферой его научных интересов была история Украины. Он написал несколько сотен научных трудов, работал в редакции «Киевской старины», читал лекции в университете Св. Владимира и на Высших женских курсах, состоял в научном обществе имени Шевченко. Николая Василенко хорошо знал Михаил Грушевский. Он даже пригласил коллегу-историка в Центральную раду. Однако Василенко делами Рады почти не занимался, так как Временное правительство сначала назначило его попечителем Киевского учебного округа, а затем пригласило в Петроград.
Осенью 1917-го он вернулся в Киев, а в мае 1918-го стал министром в правительстве Лизогуба. Василенко не переменил скромного образа жизни, к которому привык прежде. «Комнатка ученого, переполненная книгами, – скромная обстановка одинокого человека, всецело отдавшегося научному труду в маленьком очень симпатичном домике на Тарасовской улице»[1143], – так описывал его жилье академик Вернадский. Впрочем, Василенко вовсе не был бедняком. У него в собственности была драгоценная скрипка Амати, и Николай Прокофьевич любил играть на ней в свободное время.
«Правоверный кадет и русский ученый»