тков, и совсем маленьких детей.
«Исроэль Коган, 8 лет, колотые раны туловища.
Маля Авербух, 7 лет, колотые раны лица, воспаление левого легкого.
Симха Штейман, 5 лет, рубленые раны головы с нарушением целостности черепных костей.
Ханя Лернер, 12 лет, рубленые раны головы и левой руки.
Лия Натанзон, 13 лет, колотые раны туловища.
Иосиф Натанзон, 4 года, рубленые раны головы с нарушением целостности черепной кости и выпадением мозга»[1395].
Список этот можно продолжать и продолжать. Конечно, в XX веке будут времена и пострашнее. Погром в Проскурове потускнеет рядом с печами Освенцима. Но все же я должен был процитировать этот документ, чтобы читатель мог представить, что стоит за вроде бы привычным, но все-таки далеким от нас понятием «погром»: маленькие дети и девочки-подростки, проткнутые штыками, изрубленные шашками.
Погром прекратил комиссар Директории Таранович, который не был в курсе планов Киверчука и Семесенко. Бывший сельский учитель просто ужаснулся. Он связался по телеграфу с непосредственным начальником Семесенко, командующим украинскими войсками в Подолии Микитой Шаповалом. Тот велел незамедлительно прекратить массовые убийства. Семесенко ответил: «Хорошо, на сегодня резни хватит», – и отдал приказ трубить отбой. Гайдамаки перестали убивать евреев, поспешили к заранее условленному месту сбора, построились в походную колонну и с пением украинских народных песен отправились на вокзал – к месту дислокации. Резня продолжалась всего три с половиной часа. Погибло около 1650 человек.
Однако на следующий день погром продолжился в местечке Фельштин. Городок был значительно меньше, меньше было и жертв – 445 убитых и умерших от ран. Зато гайдамаки, не связанные клятвой, не только убивали, но и грабили, и насиловали. Время погромов на Украине только начиналось.
Безыдейный национализм
1
Украинский национализм в начале XX века не имел своего «Mein Kampf». Идеология Украинской Народной Республики была далека от всех форм антисемитизма. У петлюровцев не было своего Розенберга. В 1918–1919-м на Украине фашистскими идеями еще и не пахло. Слова Михновского, что «москали», «жиды», поляки и венгры являются врагами украинского народа, на особую антисемитскую доктрину никак не тянут.
Сам главный атаман, очевидно, не был антисемитом. Когда Петлюра еще учился в Полтавской духовной семинарии, его за юдофильство прозвали «жидiвським батько». Трудно сказать, в самом ли деле он был филосемитом, или казался таким на фоне своего семинарского окружения. Тем более не был антисемитом женатый на еврейке Розалии Лившиц Владимир Винниченко.
С другой стороны, антисемитизм на Украине имеет давнюю традицию. В хатах еще висели изображения «козака Мамая», где на заднем плане рядом с оседланным казацким конем стояло дерево с повешенным вниз головой евреем. Поколения украинских селян росли, взрослели, мужали, глядя на эти картинки. Древняя тройная вражда (национальная, социальная и религиозная) с евреями не исчезла. И если религия перестала играть важную роль, то противоречия социальные и национальные никуда не делись. В еврее, пускай и самом бедном, продолжали видеть эксплуататора, мошенника и вообще негодяя. В годы мировой войны добавилось и новое обвинение: евреев начали подозревать в шпионаже. С первых дней рекой полились доносы, порой самые удивительные. Евреи будто бы прячут деньги «в яйцах кур ценных пород» и отправляют их в Германию[1396]. В лазаретах врачи-евреи «прививают солдатам сифилис и промышляют членовредительством»[1397]. Некий солдат М.Чепурной (видимо, украинец) писал родным в Черниговскую губернию: «Австрийские войска сделали подземный телехвон, то наши проклятые евреи всё передают, как наши войска, где стоят и куда движутся, то всё передавали покудова поймали, то их под расстрел и сейчас всех евреев грабим разбиваем и следует за то, что они везде хотят обмануть»[1398]. При этом антисемитизм не был явлением исключительно украинским и крестьянским. Военный врач Лев Наумович Войтоловский в своих воспоминаниях о Первой мировой ссылается на приказ генерал-квартирмейстера Юго-Западного фронта (от 20 марта 1915-го), где речь идет о евреях-шпионах: «Еврейские девушки, занимающиеся шпионажем в пользу противника, снабжены шифрованными документами австрийского штаба, по большей части зашитыми в подвязку, и носят шелковые чулки со стрелками»[1399]. И это писал не малограмотный украинский селянин, а высокообразованный русский генерал. Правда, знакомые Войтоловскому русские офицеры подняли этот приказ на смех.
В 1917 году атмосфера была уже такой, что евреи со дня на день ожидали погромов. Между тем ни русские либералы (кадеты) и социалисты, ни украинские эсеры, социал-демократы, социалисты-федералисты не были настроены антисемитски. Черносотенные партии были ликвидированы, Марков и Пуришкевич перешли на нелегальное положение.
Более того, Центральная рада ввела на Украине «национально-персональную» (экстерриториальную) автономию для евреев и других национальных меньшинств. Идею такой автономии разработали австрийские марксисты Отто Бауэр и Карл Реннер, а Украина стала первой страной, где ее решили воплотить в жизнь. Сразу после своей победы украинская Директория восстановила национально-персональную автономию. Украинцы этим до сих пор гордятся, хотя воплотить в жизнь идею политического и культурного равноправия национальных меньшинств было тогда просто невозможно. Либеральнейший закон особенно выделялся на фоне исторической реальности, что все больше напоминала времена Хмельнитчины и Колиивщины. Дмитрий Дорошенко писал, что уже осенью 1917-го украинские деревни были охвачены «аграрным движением погромного характера». Создание в правительстве УНР особого министерства по еврейским делам (во главе с евреем Пинхасом Красным) не могло спасти положения.
Андреа Грациози, один из крупнейших специалистов по истории Гражданской войны на Украине, находит в идеологии одной из украинских партий – у социалистов-самостийников – «протофашистские» идеи. К этой партии принадлежали известные и влиятельные люди – министр Иван Липа, генерал Осецкий, полковник, затем генерал Александр Шаповал. Однако реальное влияние социалистов-самостийников на народ стремилось к нулю.
Украинский антисемитизм в годы Гражданской войны не был идеологическим, политическим. Это был именно народный бытовой антисемитизм. Его носители не писали мудреных книжек, не разбирались в иудейской догматике, ничего не слышали о расовой теории. Они просто знали, что «жиды» – это враги. Евреев убивали так же, как убивали их далеких предков гайдамаки Гонты и Зализняка, козаки Хмельницкого и Кривоноса.
2
Трудно найти было на Украине тех лет силу, вовсе не запятнавшую себя антисемитизмом. Даже немецкие колонисты на юге Украины одно время сражались с «еврейским правительством Одессы»[1400].
Если украинский национализм не был антисемитским официально, то анархо-коммунизм махновцев и подавно: «…я воспитал в себе глубокую ненависть к антисемитизму еще со времен 1905–1906 годов»[1401], – утверждал сам Нестор Махно. Он не только декларировал интернационализм, но и внедрял его насколько мог энергично – винтовкой и шашкой. Еще когда Махно только вернулся в Гуляй-Поле, он столкнулся с явно антисемитскими настроениями. Местные евреи были на стороне гетмана и немцев, потому что им нравились мир и порядок, безопасность и борьба с погромщиками. Крестьяне же считали «жидов» предателями. Махно пришлось немало потрудиться, разъясняя землякам преимущество интернационализма. Да и евреев ему тоже удастся привлечь на сторону повстанцев.
И в окружении Махно встречались евреи, вспомнить хотя бы его легендарного начальника разведки Льва Задова[1402]. Поколения русских читателей хохотали над фразой: «…я Лева Задов, со мной брехать не надо. Я тебе буду пытать, ты будешь отвечать…» Между тем «пытать» по-украински значит «спрашивать». Лев Задов (Лейба Зодов, Лев Николаевич Зиньковский) мало чем напоминал образ одесского уголовника, сочиненный Алексеем Толстым. Даже внешне ничего похожего. Герой Алексея Толстого был «пышно кудрявый», а Задов на сохранившихся фотографиях – огромный детина, бритоголовый или с короткой стрижкой. Был он не одесситом, а родился на Донбассе, в еврейской земледельческой колонии Веселая, в бедной многодетной семье. Работал на металлургическом заводе (в доменном цехе). Стал анархистом, участвовал в «экспроприациях», попал на царскую каторгу.
На службе у Махно Задов создал агентурную сеть, в которую старался вовлекать тех, кто менее всего вызывал подозрения: молодых девушек, подростков, стариков[1403]. Девушке, ребенку, старику было нетрудно проникнуть в деревню, занятую белогвардейским или красноармейским отрядом, подсчитать, сколько бойцов, есть у них артиллерия, где стоят пулеметы.
Помимо Задова в рядах махновцев воевало еще немало евреев. И Нестор Иванович их ценил и защищал. Откуда же взялась дурная слава махновцев, мало в чем уступающая «славе» петлюровцев?
Эдуард Багрицкий в Красной армии служил с апреля по июнь 1919-го, Махно в это время был еще верным союзником большевиков. Вряд ли поэт видел, как махновцы били «жидов и коммунистов». Писал Багрицкий свою «Думу про Опанаса» в те времена, когда имя Махно стало столь же одиозным и ненавистным для советской пропаганды и массовой культуры, как имена Деникина и Колчака. Объективности от Багрицкого ждать просто смешно. Но вот свидетельство человека, который сражался и с махновцами, и с большевиками, – воспоминания белогвардейца Сергея Мамонтова: «Махно выдумал лозунг: “Бей жидов, спасай Россию”. Но никого он не спасал, а жил разгульно, в свое удовольствие»[1405]. Почти то же самое передает и Михаил Пришвин в своем дневнике: «Говорят, что между солдатами нашей 42-й дивизии очень распространено “учение” Махно: “Долой жидов и коммунистов, да здравствует Советская власть”»[1406]. Жители Екатеринослава, который махновцы ненадолго отбили у петлюровцев в декабре 1918-го, весьма своеобразно хвалили соратников батьки: это, мол, «не петлюровцы, жидами купленные»[1407].
Удивляться здесь нечему. Как ни старался Махно, он не мог контролировать действия многочисленных отрядов, воевавших на огромной территории от Донецкого бассейна до Правобережья Днепра. И многие атаманы, называвшие себя махновцами, не имели никакого отношения к интернационализму анархо-коммунистов.
Белоэмигрант Н.Я.Рощин, увидев в Париже Махно («худого человека с бабьим лицом»), припомнил бронепоезд, захваченный белыми у махновцев где-то в Донбассе: «Теплушки были пестро размалеваны всяческими лозунгами не столько анархического, сколько просто разбойничьего, против всего и всех, содержания, а на самом видном месте нарисован был повешенный еврей, и надпись под рисунком гласила: “За каждого жида три пуда муки!”»[1408]
Махно с антисемитизмом боролся, как мог. В апреле 1919-го он издал воззвание от имени «исполкома Военно-революционного совета Гуляйпольского района», где призывал активно бороться с погромщиками: «Еврейская беднота стала истекать кровью от грязных рук сознательных и бессознательных контрреволюционеров. На светлом фоне революции появились несмываемые пятна запекшейся крови бедных мучеников-евреев. Величественная драма революционного повстанческого движения омрачена безумной, дикой вакханалией антисемитизма, священная идея революционной борьбы поругана, оплевана чудовищным кошмаром зверского издевательства над еврейской беднотой, влачащей жалкое, рабское, нечеловеческое существование. <…> Ваш революционный долг – пресечь в корне всякую национальную травлю и беспощадно расправляться со всеми прямыми и косвенными виновниками еврейских погромов. Все лица, сеющие национальную травлю, точно так же, как и те бандиты, которые вырезывают мирных еврейских обывателей, являются врагами трудящихся и революции. Они должны быть сметены с лица земли самым беспощадным образом»[1409].
Слово с делом у Махно не расходились, антисемитов-погромщиков он безжалостно расстреливал. Так, в мае 1919 года Махно казнил крестьян деревни Успеновка за погром, который те устроили в еврейской земледельческой колонии Горькая[1410]. Но побороть древнюю юдофобию, обостренную к тому же красным террором и действиями продотрядовцев на Украине, было не в его силах[1411].
Даже большевики, чей интернационализм не вызывал сомнений, долго не могли справиться с антисемитизмом. В марте 1919 года Антонов-Овсеенко инспектировал советский украинский полк имени Тараса Шевченко (не путать с полком и куренем имени Тараса Шевченко, созданными в 1917-м еще Центральной радой). Командиром полка служил некто товарищ Живодеров – «моряк в кожаной куртке, бородатый и увешанный оружием»[1412], человек «грубый и политически безграмотный». Сам полк состоял из «политически темных крестьян-повстанцев». «Настроение бодрое, революционное, но недружелюбное в отношении евреев»[1413], – заключил товарищ Антонов-Овсеенко. Понятно, что такой красный полк мог бы сравнительно легко трансформироваться в махновский и даже петлюровский отряд, и действовал бы он ничуть не лучше.
Осуждал погромщиков и Петлюра. Он грозил смертной казнью «погромщикам и провокаторам»[1414], но перекладывал ответственность за погромы на большевиков. Последние-де не только мучают еврейское и украинское население, но и подло клевещут на украинское войско: «Наши палачи – большевики – распространяют повсюду слухи, будто украинские повстанцы уничтожают еврейское население. Я, Главный Атаман Украинской Армии, не верю этому. Не верю, ибо знаю украинский народ, который, сам угнетаемый грабителями-завоевателями, не может притеснять другой народ…»[1415]
Петлюра призывал беспощадно карать «коммунистов и других бандитов, которые устраивают еврейские погромы и уничтожают людей». Что до погромов, устроенных его собственными подчиненными, то Петлюра их просто отрицал: «Погромов <…> в действительности не было»; «О погромах, массовых грабежах и убийствах я ничего не знаю и даже не допускаю, чтобы это действительно могло быть»[1416].
Только ли это пропаганда, или еще и самообман, утрата связи с реальностью? Или, обманывая во имя интересов Украины, он и сам в свою ложь поверил?
Впрочем, атамана Семесенко Петлюра наказал, хотя и с большим опозданием. После проскуровского погрома атаман был арестован, но не осужден. Посидев некоторое время в тюрьме Каменец-Подольска, Семесенко при не совсем ясных обстоятельствах вышел на свободу. Уехал в Галицию, женился там, снова вступил в петлюровские войска. Весной 1920-го создал отряд имени гетмана Дорошенко, но вскоре вынужден был распустить бойцов по домам. Семесенко узнал, что Петлюра велел его арестовать, и попытался бежать в Чехословакию, но был схвачен на границе. Военно-полевой суд петлюровской армии приговорил его к расстрелу. Однако расстрел не получился. Семесенко очень хотел жить, «голосил и брыкался <…> как кабан, которого закалывают». К стенке (в его случае – к скале, дело было в предгорьях Карпат) его не удалось поставить. Он кидался на конвоиров и стискивал их «такими железными объятиями, что не было физической силы его оторвать». В конце концов Семесенко повалили на землю и просто забили до смерти[1417].