Дарована тоже ожила: лицо ее стало не таким бледным, как было в час приезда, на щеках появился легкий румянец, глаза заблестели, как настоящее золото. Темная туча, так долго висевшая у нее над головой, задрожала и сдвинулась, давая дорогу солнечному лучу; он был еще робок, далек, слаб, но его увидело сердце Дарованы, и этот луч освещал ее изнутри. Она ехала чуть позади, рядом с мачехой и Рьяном, но почти не сводила глаз с Громобоя и прислушивалась к его словам. Она и раньше надеялась на него, но смутно, не представляя даже, чем он может ей помочь; его присутствие, ощущение его огромной горячей силы подбадривало, поддерживало ее и придавало мужества для этой страшной обратной дороги. Но теперь она узнала, что он собирается сделать, и была полна несокрушимой веры в его скорую победу. Громобой возвысился в ее глазах настолько, что она, княжна, выросшая в почете и приученная к гордости, с благоговением смотрела на угловатого парня, выросшего в семье кузнеца и не умеющего ни в палаты войти, ни поклониться, ни поздороваться. Все это стало неважным: в нем было нечто большее, гораздо большее. Названая дочь Макоши, получившая свою жизнь прямо из рук Великой Матери, Дарована яснее всех прочих чувствовала в Громобое это «большее», и ей все время виделся у него на лбу огненный знак Перуна.
– Тебе, видать, в поединщики Изволода дадут! – говорил по пути Ратибор, младший сын тысяцкого Смелобора, ехавший возле Громобоя с другой стороны.
– Это еще кто?
– А это у нас был парень. – Ратибор кивнул на дружинный строй, имея в виду, что будущий противник Громобоя раньше был среди дружины. – Самый лучший у нас боец был… Ну, из молодых, кроме Милована, Бистара, Ветрилы и…
– И тебя! – улыбаясь, добавила Дарована, и Ратибор покраснел от удовольствия, обернулся и благодарно улыбнулся ей в ответ, а все вокруг дружно расхохотались.
– И то Ветрилы – это еще как сказать! – закричал один из кметей, рослый и румяный, с молодой светлой бородкой, золотой серьгой в левом ухе и ясно блестящими зелеными глазами. – Это если…
– И Милована – это как посмотреть! – тут же задорно закричал другой кметь, ловкий и длинноволосый, и ясно было, что эти двое как раз и делят честь лучшего бойца в дружине.
– Он в Далибор ходил, там три года в Свентовидовом храме прожил и в тамошней Свентовидовой дружине всякой хитрости научился! – продолжал рассказывать Ратибор. – И как вернулся, так уже никто его побороть не мог. Мы думали, он в тысяцкие метит. А он возьми и захворай – Огневуха[48] на шею села. Сколько ни лечили его, все одно помирал. И пришел к нему Повелин и сказал: если пойдешь служить богам, боги тебе жизнь оставят. Сам Изволод уже в беспамятстве был, за него мать пообещала, и он вскоре уже встал. И пошел он в Озерный Храм. Вообще-то в храм с двенадцати лет берут учить, но раз уж сами боги выбрали… Ну, наверняка его тебе в поединщики дадут.
– Ты сам-то хоть чему учился? – спросил Рьян. – Кто тебя учил?
Громобой пожал плечами.
– Отец-то меня больше в кузнице учил, – он ухмыльнулся. – Да только у нас в Прямичеве не бывало, чтобы хоть кто меня побивал. Хоть ученый, хоть неученый…
Кмети переглянулись. На лицах появилась тревога. Воины, с семи лет посвятившие себя обучению искусству оружного и рукопашного боя, не могли поверить, что в этом деле можно хоть чего-то достичь без этого многолетнего труда. Не бывает так.
– Ничего! – подала голос княгиня Добровзора. – Боги помогут, кто им любезен. Тут науки не надо.
С холма, на который вела дорога прямо от Озерных ворот, озеро уже было видно: даже сейчас, среди снегов, оно оставалось не замерзшим и серовато блестело, как серебряное блюдо.
– Видишь – круглое! – Ратибор издалека обвел озеро сложенной плетью. – Как город стоял, так под воду и ушел!
Громобой кивнул. Ему уже неоднократно успели поведать сказание о Храм-Озере: и кощуну спели, и своими словами рассказали. В древние времена, как выходило по преданию, столицей смолятичей был другой город – Стрибожин, стоявший в двух верстах от Велиши. Посреди города возвышалась священная Стрибожья гора, а на горе был храм, в котором хранилось священное кольцо Небесного Огня – оберег всего племени, дарованный самой Макошью. И однажды пришли к Стрибожину враги-велеты, племя дикое, злобное, роста великаньего, бьющееся дубьем и камением, в шкуры звериные одетое. Обложили они город черной тучей, так что никому не было ни проходу, ни проезду, и требовали непомерной дани: триста коров, триста коней, триста молодых девиц и кольцо Небесного Огня в придачу. И стояли они целых три года, и все запасы в городе истощились, и не было сил у стрибожинцев защищать свой город. И Макошь ответила на мольбы их: опустила она город Стрибожин под воду, и стало на его месте озеро, и скрыла вода навек и город, и храм, и сберегла навсегда священное кольцо Небесного Огня. Ушло племя велетов ни с чем, а город Стрибожин по се поры под водой живет и кольцо священное в храме на Стрибожьей горе хранит.
– А еще бабки говорят, что велеты дикие теперь вернутся, – прибавила Дарована, когда рассказывала об этом Громобою. – Вернутся и нашей землей завладеют.
Ближайший к Глиногору берег озера был обрывистым, а над ним стояло святилище – просторные длинные дома с храмом в середине. Оградой служила цепь крупных черных валунов, наваленных в беспорядке, но так, что между ними не оставалось ни малейшей щелки.
– Это – велеты! – Ратибор снова показал плетью. – Еще говорят, будто Макошь, когда опустила Стрибожин под озеро, велетов превратила в камень. Может, правда, не знаю.
Свободное пространство внутри святилища уже было полно народа, но всем места не хватило, и толпа гудела вокруг стены из черных валунов. Издалека она казалась темной тучей, как будто предсказание бабок сбылось и дикие велеты уже вернулись осаждать священный город. Многие ждали на том холме, с которого как раз съезжала княжеская дружина, – внутреннее пространство святилища отсюда было хорошо видно.
Завидев князя, народ закричал, в воздух полетели шапки, но взгляды были устремлены к Громобою и Дароване. В людях заметно было лихорадочное возбуждение, волнение, нетерпение, нерешительность. Никто не знал, чего желать: то ли победы Громобою, то ли поражения, то ли гибели княжне, то ли спасения. Трудно было решить, что приведет к общему избавлению: одни уже готовы были видеть в Громобое спасителя и даже будущего князя (как говорится, «княжну в жены и полкняжества в придачу»), другие его считали смутьяном, который только разгневает богов своей дерзостью. Вместе с судьбой княжны здесь решалась и судьба каждого: неудивительно, что в Глиногоре остались по домам только безногие, а все собравшиеся у Храм-Озера были возбуждены и ошарашены.
Оставив коней у ворот святилища, князь со всеми своими людьми пошел внутрь, и навстречу им из храма показался Повелин. Теперь на нем был красный плащ и золоченый пояс, золотые браслеты блестели на обоих его запястьях, а ступал он медленно и важно, опираясь на свой посох с коровьей головой и золотым кольцом навершия. Следом за ним, среди волхвов, шел молодой рослый мужчина с короткой темной бородкой. Только глянув на него, Громобой сразу узнал в нем своего противника. Широкие плечи, сильные руки, крепкий стан обличали незаурядного бойца. На нем одном, вместо плаща, поверх темной рубахи была накидка из косматой медвежьей шкуры – знак воинственных стихийных сил.
– Изволод! – шепнул Ратибор, и Громобой кивнул.
Сам Изволод на него не смотрел; его лицо казалось бледным, взгляд был устремлен куда-то вдаль. Все в нем говорило о внутренней сосредоточенности и отрешенности от всего происходящего вокруг.
А Громобой, едва лишь его увидев, ощутил толчок внутренней силы. Этот человек в звериной накидке тоже был воином из племени велетов, когда-то давно желавших завладеть кольцом Небесного Огня и тем отнять у смолятичей благословение богов. Кровь закипала от желания скорее разделаться с ним, стереть это темное пятно с лица земли; Громобой ощутил уже знакомый прилив стихийной силы и весь подобрался, чтобы дотерпеть и не выпустить ее наружу раньше времени. Ему стало жарко, и он сбросил кожух прямо на снег. На него смотрело Храм-Озеро, средоточие священной тайны, и вдруг показалось, что поединок с Изволодом решит сразу все, все!
Волхвы во главе с Повелином и воеводы с князем Скородумом расположились широким полукругом; напротив них был обрыв, ведущий прямо к серой воде озера. Позади них темнела притихшая толпа, а из-за спин толпы смотрели окаменевшие велеты, обреченные вечно взирать на недоступный им священный город, скрытый под водой.
Повелин и князь вышли к самой воде, а между ними стояла княжна Дарована. Громобоя слегка подтолкнули в спину, и он сообразил, что должен встать за спиной князя, как Изволод встал за спиной Повелина. На своего противника воин Озерного Храма так и не глянул.
– Славьтесь, боги великие, отцы и матери рода человеческого! – заговорил Повелин, простирая руки с посохом к озеру. – К тебе, Храм-Озеро, к тебе, Стрибожин-город, к тебе, кольцо Огня Небесного, принесли мы мольбы наши! Привели мы к тебе, Мать Макошь, девицу княжеского рода, что собой хороша, как солнце ясное, как лето красное. Если люба тебе сия девица, то впусти ее в город твой, в храм истинный, и пожалуй ей кольцо Небесного Огня, чтоб разбила она им тучи темные, ворота железные, выпустила весну-красну в белый свет, роду человеческому на радость! А если по-иному рассудишь ты, Мать Всего Сущего, то раствори ворота воину, прими к себе ясна сокола и поведи его за род человечий с черной гибелью биться.
Громобой слушал волхва, глядя в воды озера, где в глубине находился тот «истинный храм», и сердце его стучало так сильно, что в ушах шумело и в глазах мелькали огненные пятна. Всей кожей он ощущал, как вокруг него сгущается какое-то горячее облако. Все окружавшее его уходило куда-то вдаль, таяло, зато взамен из-под покровов бытия выступала иная суть: серая вода озера казалась все темнее и темнее, но сквозь нее откуда-то из глубины, со дна, пробивалось золотистое сияние. Сначала бледное, желтоватое, оно с каждым словом Повелина становилось все ярче и ярче. Золотой луч пронзал темную воду, как будто солнце силилось пробиться сквозь сумрачную зимнюю тучу. Хотелось шагнуть ему навстречу, разорвать руками плотную пелену облаков, дать дорогу золотому свету небес.