– Все пройдет, Олеся…
– Да как мне жить теперь?! Ведь он мой брат! Он меня вырастил! А папа?! Что с папой будет?!
Ее истерику прервал резкий хлопок выстрела и раздавшийся из оврага крик:
– Куда ж вы смотрели, придурки?! Почему никто не обыскал?!
Олеся рванулась было туда, но Мезенцев держал ее крепко:
– Не надо… зачем тебе это видеть?
– Что… что там случилось? – билась в его руках Олеся и никак не могла избавиться от цепких объятий оперативника.
На дорогу вышел сотрудник в штатском, на ходу сообщая в рацию:
– Единственный задержанный застрелился, товарищ полковник. Ну, вот так… да, виноваты, проглядели… ну, кто ж знал-то, что у него пистолет в кармане брюк слева? Да, в накладном… в грудь выстрелил, сразу наглухо… Я понимаю, товарищ полковник… а нам что делать теперь? Ну, это ж сотрудники нашего СОБРа – Жилкин, Самоходов, Калинин и… Вадис. Да, Вадис, товарищ полковник… он единственный в живых остался, да вот такая вышла незадача… я понимаю… да, виноват. Виноват. Но, может, так и лучше? Тут сестра его, кстати. Они на место происшествия ехали с капитаном Мезенцевым…
Больше Олеся ничего не слышала. У нее вдруг стали ватными ноги, в голове зашумело, как в телевизоре с пропавшим изображением, а в какой-то момент и этот звук стих.
Она пришла в себя только в салоне машины Федора и даже не сразу поняла, что происходит, почему она лежит на заднем сиденье. Только поднеся к глазам руку, испачканную кровью, Олеся вдруг вспомнила о том, что произошло. Это была кровь Максима, брата, которому она перевязывала плечо перед тем, как он застрелился из спрятанного в кармане штанов пистолета.
– Ты лежи, Олеся, – не отрывая взгляда от дороги, произнес Мезенцев. – Врач сказал – шок у тебя, сейчас домой приедем, поспишь.
– Я… я не могу домой… не могу, Федор Ильич, там же отец… – простонала Олеся, уткнувшись лбом в подголовник переднего сиденья. – Что я скажу ему, что? «Папа, наш Максим оказался членом банды, убивавшей и пытавшей людей ради денег и золотых монет?» Или о том, что делал он это ради того, чтобы отца в хорошую клинику за границей определить, расскажу? Робин Гуд хренов! Папа не переживет…
– Он все равно узнает об этом, Олесенька, – мягким, уговаривающим тоном произнес Федор. – И будет лучше, если об этом ему скажешь ты.
– Я?! Да это же… все равно что войти к нему в комнату и выстрелить в грудь! Макс – его любимчик, гордость, продолжатель династии! Он же не только отца – он деда опозорил и маму!
– Но ведь есть ты, – негромко сказал Мезенцев, паркуя машину во дворе дома Вадисов. – И как раз носишь фамилию достойно. Как ты держалась сегодня там, у машины… я бы не смог.
– Еще бы! У вас нет такого героического братца!
– Не выкай мне, ладно? – попросил Мезенцев. – Ну, хватит нам вокруг да около, Олеся…
– Федор… – чуть запнувшись, проговорила она и почувствовала, что опять краснеет. – Ты ведь понимаешь, что сейчас вообще не тот момент…
– Момент, может, и не тот. Но я должен быть рядом с тобой, поддержать.
Олеся решительно открыла дверцу и вышла из машины. Однако, прежде чем закрыть ее, она нагнулась и, заглянув в салон, сказала:
– Я должна сделать это сама, ты прав. Но рядом со мной быть не нужно, иначе я сломаюсь. А мне сейчас нельзя, я нужна отцу. Но все равно – спасибо тебе, Федор.
Она захлопнула дверцу и пошла к подъезду, чувствуя, как провожает ее взглядом Мезенцев.
Поднимаясь по лестнице, Олеся все думала, с каких слов начать разговор с отцом, как подготовить его к этой убийственной новости. Но, едва встретившись с ним глазами в коридоре, поняла – отцу нужно говорить только правду. Иного он не примет.
Зажмурившись, она сделала шаг вперед, сняла руку отца с обода колеса, сжала и твердо произнесла:
– Папа, мы должны серьезно поговорить.
Пальцы отца, зажатые в ее ладони, вдруг стали холодными, и он произнес только два слова:
– Это Максим?
– Папа…
– Олеся, скажи мне правду – в той машине был Максим?
– В какой машине? – внутренне холодея, спросила она.
– В новостях сказали, что рано утром при погоне разбились подозреваемые в нападениях на коллекционеров и антиквара Канунникова. Я узнал машину – это «девятка» Славки Жилкина.
– Это не его «девятка», по базе она числится за другим человеком.
– Конечно. Но машина эта – его, просто оформлена на двоюродного брата. Мне Макс рассказывал. Но ты не ответила – он был… там?
– Да, папа, – тихо проговорила Олеся, боясь смотреть в лицо отцу.
– Где он? В изоляторе? – Иван Валерьевич говорил абсолютно спокойно, так, что Олесе на миг стало очень страшно.
– Нет, папа… он… застрелился прямо там, на месте…
– Вот и хорошо, – так же спокойно сказал отец и аккуратно высвободил свою руку из Олесиной. – Вот и хорошо, – повторил он, разворачивая коляску по направлению к кухне. – Ты бы пошла куда-нибудь, Лисенок, – вдруг попросил он жалобно. – Не хочу, чтобы ты меня таким видела. Я напьюсь сейчас.
– Папа!
– Не бойся, Лисенок, все будет в порядке. Но ты уходи. Я должен этот позор пережить в одиночестве. За меня не волнуйся. У меня есть дочь, ради нее я это переживу.
Иван Валерьевич запретил хоронить сына рядом с отцом и женой. Он так и сказал Олесе:
– Не хватало еще.
И она подчинилась, попросила найти место подальше от семейного захоронения. Спустя год поставила там небольшой памятник, хотя отец возражал, чтобы их фамилия значилась на могиле убийцы. Олеся решила по-своему.
С Федором Мезенцевым они собирались пожениться, тем более что Иван Валерьевич испытывал к будущему зятю почти родственные чувства.
О Максиме они никогда не говорили, и только однажды, приехав на кладбище убрать могилы матери и деда, Олеся решила навестить брата. К ее удивлению, на могиле Максима кто-то сидел. Подойдя ближе, она увидела знакомую широкую, чуть согнутую спину – это был отец. Его костыли, при помощи которых он передвигался уже больше полугода, лежали рядом, прислоненные к оградке.
Олеся замерла, не зная, что ей делать, но потом, присмотревшись, поняла, что отец плачет. Она подошла ближе, села на лавку рядом и взяла его за руку. Иван Валерьевич, прикрыв второй рукой лицо, попытался отвернуться:
– Не суди меня, Лисенок…
– А я не сужу, папа.
– Какой бы ни был – он мой сын. Моя кровь. И моя вина на всю жизнь.
Олеся промолчала, хотя не была согласна с этими словами. Отец воспитывал их одинаково – так почему Максим решил преступить закон, который призван был защищать? Они выросли вместе, но в конце концов, оказались по разные стороны этой реки. Олеся, как и отец, считала, что Максим совершенно верно оценил ситуацию и в последний момент сумел выйти из нее единственно правильным способом.
Осуждать отца не имело смысла – да и права такого у нее тоже не было. Единственное, что могла Олеся Вадис, – оказаться достойной своей фамилии и не сворачивать с того пути, что выбрала для себя еще в детстве вслед за дедом и родителями.
Галина РомановаВ трех шагах от счастья
Глава 1
– Анюта, детка, не надо употреблять мороженое сразу после огненного чая. Это вредно для эмали зубов…
Укоряющий голос ее бабушки из забывающегося прошлого всплыл так явственно и отчетливо, что она даже испуганно оглянулась.
Нет, не было за спиной бабушки. Ее уже давно не было. За спиной в два ряда стояли крепкие дубовые столы с такими же крепкими дубовыми стульями. А за рядами столов и стульев – окна от пола до потолка.
Огромные голые стекла холодно поблескивали, транслируя белоснежную картину ледяной зимы. Снег не просто лежал на земле, укрывал дома курортной деревни, горы и деревья. Он, не останавливаясь, сыпал с неба уже несколько дней. И с того места, где она сидела у барной стойки с мороженым и огненным чаем, не было видно вообще ничего: ни гор, ни деревьев, ни лыжной трассы, ни канатной дороги. Ничего!
– Называется, приехали отдохнуть, да? – посочувствовал ей бармен, натирая полотенцем сверкающие чистотой пивные бокалы. – На лыжах покататься. Какие уж теперь лыжи!
Аня молчала. И не потому, что бармен казался ей навязчивым. Вовсе нет. Он был славным малым. О его доброте ходили легенды, передаваемые из уст в уста отдыхающими. Нет, бармен был ни при чем.
Зубы! У нее страшно заныли зубы! Бабушка знала, о чем предупреждала, запрещая горячий чай вместе с мороженым.
– Вот, возьмите. – Бармен пододвинул ей блюдце, на котором в слюдяном прозрачном фантике лежала круглая конфета медового цвета. – Очень хорошо снимает зубную боль. Если, конечно, это не воспаление или что-то посерьезнее.
Она кивком поблагодарила, развернула леденец и сунула в рот. Там сразу сделалось холодно и остро, так, что выступили слезы.
– Не помогает? – Парень смотрел на нее с искренним сочувствием.
Аня прислушалась к ощущениям. Зубы не ныли. Показав ему оттопыренный большой палец, она сползла с высокого табурета и пошла к выходу. У самой двери сняла с вешалки пуховик, быстро надела, застегнув по самый нос высокий толстый воротник. Натянула шапку, поверх нее капюшон, стянула вокруг лица шнурком и толкнула входную дверь.
Ледяной ветер тут же свел на нет все ее старания. Промерзла она мгновенно, словно вышла из кофейни абсолютно голой. Погрозив кулаком небесам, Аня медленно двинулась в сторону коттеджа, который занимала вместе со своим новым другом.
Правильнее сказать, другом Саша был старым и своим в доску. А вот в роли ее парня выступал вторую неделю.
– Как-то так вышло… – туманно пояснила она отцу, задавшемуся вопросом: с чего вдруг?
Она тогда еще подумала-подумала и добавила:
– Так бывает.
– Как – так? – вытаращил на нее отец круглые, как у совы, глаза.
– Вот так, – не добавила она конкретики и неопределенно повела руками. – Как у нас с Сашей.
К слову, с Сашей у них складывалось так себе. Ей неожиданно стало казаться, что друзьями им было комфортнее. Она совсем не замечала, приезжая к нему на квартиру, ни его разбросанных носков, ни того, что в душе он в последний раз был позавчера вечером. Грязной посуды в раковине не видела, а сама добавляла туда кофейные чашки или тарелки из-под заказанной на дом еды. А сейчас…