самые консервативные позиции, куда правее Буша. Сегодня у среднего класса нет более верных, более преданных рыцарей, чем «наши» в Америке, готовые в любой момент поднять священное знамя погрома против всех этих гнусных меньшинств, против преступных нигеров, против ленивых, наглых пуэрториканцев, против обезумевших феминисток, против вонючих пидарасов, против всего этого национального позора Америки, который прославляют пи — си и покрывает демократическая партия.
Когда 17 марта этого года, в День святого Патрика, первый черный мэр Нью — Йорка Динкинс вышел на демонстрацию вместе с колонной гомосексуалистов, поддерживая своим присутствием их борьбу за права, «наши» задохнулись от возмущения. В своих чувствах они были не одиноки, им вторили «люберы» из Нью — Джерси, один из которых кинул в мэра банкой из — под пива. «Любера» схватили и судили за «хулиганство, вызванное предрассудками». В свою очередь, формулировка эта вызвала в «наших» новый приступ сарказма. Интересно, какие такие предрассудки инкриминирует суд, вопрошали они, — расизм или гомофобию?
Одна невозможность солидаризироваться с заокеанским «Пульсом Тушина», с этим эмигрантским ку — клукс — кланом, с нашей российской ка — кой (назовем для краткости так, по первым буквам слова), — одна эта невозможность заставляет еще раз задуматься над тем, кто такие честные (с ударением) люди и для чего они нужны Америке.
Конечно, не все американские интеллектуалы — пи — си, но, безусловно, все пи — си — американские интеллектуалы, получившие то самое фалло—, логоцентричное или обыкновенное (а не африканское) образование. Если к этому добавить, что пи — си преимущественно белые (более того — wasp, то есть белые, англосаксы и протестанты, которые до сих пор — господствующее население Америки), как правило, не бедные и вовсе не обязательно лесбиянки, то выяснится, что они как раз по всем параметрам могут быть причислены к благополучному большинству, к самому что ни на есть среднему классу.
Права меньшинств, защищаемые пи — си, — одна из фундаментальных ценностей демократии, существование которой гарантирует средний класс. Оппозиция пи — си ненавистному своему классу — это, по сути, оппозиция среднего американца самому себе. Пи — си и средний класс необходимы друг другу, как необходимы правительству шпильки, которые ему всегда готовы при случае подпустить честные (с ударением) люди. Наша боязнь западных левых — комплекс тоталитарного сознания, связанный прежде всего с глубинным внутренним недоверием к среднему классу. И эмигрантская ка — ка порочна не только потому, что расистская. Точнее, она расистская потому, что по старой тоталитарной привычке преувеличивает значение и опасность идей. И готова ввязаться в свой последний — решительный бой с ветряными мельницами. Очевидно, что никакой социализм в Америке не пройдет, сколько бы этого ни хотели пи — си. Не пройдет потому, что сама стабильность среднего класса обеспечивает пределы допустимой глупости. Но в этих пределах, как в стакане воды, должна зреть своя буря. И чем грознее она будет зреть, тем всем спокойнее.
Перенося все это на советскую почву, я бы сказал так. Тень Саддама Хусейна исчезнет с нашего горизонта не тогда, когда установятся реальная многопартийность, рынок, частная собственность и т. п.
И даже не тогда, когда возникнет средний класс, стабильный и процветающий.
Тень Саддама Хусейна, он же Пол — Пот — Сталин — Ленин, исчезнет только тогда, когда мы начнем всерьез, со сладострастием, самозабвенно обсуждать проблему пластиковых пакетов.
1991
Генрих Фюссли. «Титания и Боттом»
Сон в летнюю ночь. Эстетика переворота
Август 1991
Далеко не только Шеварднадзе и Яковлев предупреждали о диктатуре. Об этом без устали писали все пикейные жилеты.
Тема правого путча была всегда в ассортименте наших вещих Кассандр — публицистов — шестидесятников. Новое поколение, которое, как известно, выбирает «Пепси», ни одной минуты не верило в возможность переворота, относясь к такого рода прогнозам крайне юмористически. Думается, события 19–21 августа доказали именно их правоту.
Утром 19 августа произошло то, чего в истории вообще — то не бывает: жизнь как бы вернулась на десять лет назад. Во всяком случае, в телевизоре. И траурная классическая музыка, и казенная спина дикторов, и их левитановский тон, и, главное, то особое, сухое, отрывистое «Горбачев», которое сразу превращает вчерашнего президента в государственного преступника, — все погружало в незабвенное былое.
Не только и даже не столько тексты, а именно этот ритуальный тон, этот набор позывных извещал, что с понедельника началась новая жизнь.
Для новой жизнь слишком походила на старую. Спустя годы снова возникла вытащенная из архива и сменившая TCH омерзительная бегущая строка «свиридовских» новостей, выдаваемых редкими порциями. Между ними «Лебединое озеро», разлившееся по всем программам, вперемежку с экскурсами в Рембрандта — безудержная экспансия культуры, этот вечный атрибут сценария «Похороны генсека».
Новое состояло в том, что генсека хоронили живьем. Он как бы заболел в Крыму на даче. Черное море явно нарушало жанр, соединяя несоединимое, один сценарий с принципиально другим — снятием Хрущева на октябрьском пленуме ЦК в 1964 году. Этот противоестественный гибрид был сгоряча назван путчем, что, строго говоря, неточно.
Путч — это свержение средним эшелоном власти, пребывающим в тени, ее эшелона высшего, находящегося на поверхности, когда никому не ведомые «полковники» становятся «генералами». Путч, в котором участвуют знакомые все лица, те же самые генералы в полном составе, во все времена назывался дворцовым переворотом. И здесь спор не о терминах, а о сути.
Люди, устроившие заговор, книжек не уважают, и знания у них сугубо эмпирические. В своей жизни они видели две модели смены власти — дворцовый переворот 1964 года и смерти генсеков 1982–1985 годов. Согласно первой модели генсек отдыхает на море, в Москве плетется заговор и, когда все готово, едут за именинником, свергают его на пленуме и устремляются в светлое будущее. Согласно второй модели народ три дня мучают Чайковским, генсека не осуждают, а, наоборот, с почетом хоронят и устремляются опять — таки вперед.
На этот раз обе модели бездарно соединились в одну, видимо, для взаимной подстраховки. Заговор в Москве сплели, за генсеком на море отправились, но почему — то там его и забыли. Брошенного генсека объявили больным, но устроили ему похороны с Чайковским. Доброго слова не сказали, в верности не клялись, но и худое говорили с опаской. Утром выяснилось, что политика перестройки завела нас в тупик, а уже вечером Горбачев стал лучшим другом Янаева, обещавшего на своей пресс — конференции твердо идти курсом, начатым в 1985 году. С такой диалектикой в светлое будущее не двинешься даже на танках. Но было еще одно противочувствие, подкосившее заговорщиков.
Пытаясь объяснить, почему провалился переворот, «так называемые демократы» вместе с так называвшим их Горба — чевым выдвигают версию, которая слишком хороша, чтобы быть правдой. Версия гласит о чудесной метаморфозе, случившейся с нашим народом, вдруг приобретшим за шесть лет то, что он не мог приобрести более чем за шесть веков, — демократическое сознание. В этой мифологеме есть доля правды. Но относится она к заговорщикам по — своему, так же, как и к победителям.
Странный этот путч был более всего озабочен своей легитимностью, которая нормальный человеческий путч волнует в последнюю очередь. Обеспечить легитимность призвали главного законника страны Анатолия Ивановича Лукьянова. Его решительное «Заявление» о Союзном договоре, никак вроде бы не связанное с документами ГКЧП, недаром повторялось все утро 19 августа. Это «Заявление» стало несомненным вступительным словом к перевороту. Но за ночь с посланием Анатолия Ивановича произошла любопытная перемена. Поменялась дата под опубликованным двадцатого утром текстом. Оказывается, «Заявление» было написано аж шестнадцатого августа: надо думать, Анатолий Иванович поспешил на всякий случай обезопасить себя хотя бы цифирками.
Лукьянов был не одинок в своих метаниях. Метался Павлов, фактически ушедший двадцатого в отставку. Метались Язов с Крючковым, слинявшие вместе с премьером с пресс — конференции, хотя заговорщикам по всем правилам путча ли, дворцового переворота полагается демонстрировать свое единство. Дружно метался весь ГКЧП, все усиливая и усиливая грозный тон своих антиельцинских посланий, исполненных мольбы о признании. Метался верный ГКЧП Кравченко, как бы случайно пропустивший в первый же день переворота репортаж о «Белом доме». Метался Янаев, двадцатого вечером поклявшийся, что на «Белый дом» не будет ни при каких обстоятельствах совершено атаки. И вослед Янаеву метались по Москве танки, то посылаемые на «Белый дом», то отзываемые назад. Метались еще и потому, что за отсутствием карт не знали дороги, которую спрашивали у прохожих.
Вместо заблудившегося трамвая, некогда пригрезившегося Гумилеву, заблудившийся танк, обезумевший в поисках маршрута, — образ, по — моему, ключевой для понимания эстетики переворота. Трудно сказать, что здесь важнее, что символичнее — само метание или отсутствие карт. Но ни то ни другое никак не укладывается в еще одну мифологему, созданную победителями, согласно которой члены ГКЧП предстают сказочными бармалеями времен «большого террора». Если бы это было так, нам бы не пришлось гадать о них на страницах журнала. Но так — слава богу — не было. В ГКЧП собрались не железные, а плачущие большевики апрельского 1985 года призыва, вялые, половинчатые и сильно подпорченные игрой в общечеловеческие ценности. Шесть лет «перестройки и демократизации» повисли на них тяжким бременем.
В истории России не было военных переворотов в том смысле, что военные никогда не устраивали переворот ради самих себя. Они привыкли получать карты и ими руководствоваться. ГКЧП таких карт не сдал. Сразу после победы в сдавании карт обвинили коммунистическую партию. Это так и не так. Так потому, что члены ГКЧП были членами ЦК, потому, что структуры, на которые они опирались, были государственно — партийными, потому, что партия лелеяла этот заговор и душой на него отозвалась. И вместе с тем не так. Хотя бы потому, что в программном документе ГКЧП — «Обращении к советскому народу» — нет ни одного слова о партии, ее коммунистической перспективе и даже о простом социалистическом выборе. КПСС было впору обидеться. Дело не только в том, что ГКЧП в поисках популярности решил отмежеваться от скомпрометированной партии. Дело еще и в том, что сам ГКЧП играл несколько другую партию.