Если внимательно вчитаться в «Обращение», то станет ясным, что стоящая за ним идеология значительно ближе к газете «День», чем к газете «Правда». Это не коммунистическая государственность, объединяющая народы в империю ради каких — то идеалов, а государственность как таковая, империя как таковая, самодостаточная как культ и самоценная как храм. Такого в истории России тожсе никогда не было.
Был Третий Рим, православная государственность («Смело мы в бой пойдем за Русь святую» — монархический вариант известной песни), была надежда на конституционную государственность, гарантирующую Свободу («Смело мы в бой пойдем за Русь свободную» — кадетский вариант), была, наконец, коммунистическая советская государственность («Смело мы в бой пойдем за власть Советов» — большевистский вариант). Но идти в бой за интеграцию страны и восстановление разрушенных хозяйственных связей никто никогда никого не звал. Это авторская песня ГКЧП.
И даже если в ней есть свои резоны, на штурм Белого дома они не вдохновляют.
То, что ГКЧП не только отпочковался, но и как бы отмежевался от КПСС, — момент принципиальный. Не отмежеваться от мертвой партии хотя бы понарошку заговорщики не могли. Но, отмежевавшись от нее, они повисли в воздухе.
Они превратились в мираж, очень воинственный, с грудой танков и бронетранспортеров, изрыгающий за указом указ, но мираж. Антигосударственный переворот, совершаемый во имя одной голой государственности, — это уж что — то очень парадоксальное.
В 1964 году снятие Хрущева было по — советски легитимизировано пленумом ЦК. Великий, могущественный бог сам снял своего наместника на земле. В 1991 году разжалованное божество, не зная, на какой стул сесть, пребывало в растерянности и не у дел. Отказавшись от советского варианта легитимности и толком не приобретя даже лукьяновского, заговорщики могли уповать только на слово. Самое удивительное, что именно на него они и уповали. Танки, так и не пущенные в ход, видимо, были введены больше для острастки.
Собственно, вся история заговора сводится к двум «Словам». Одно — «Слово к народу», подписанное, в частности, литератором Прохановым, главным редактором газеты «День», и генералом Варенниковым, одним из главных участников переворота. Другое — «Обращение к советскому народу» ГКЧП, в сущности, то же самое «Слово», только переведенное на приличествующий случаю канцелярский язык. Возведя прохановско — варенниковское «Слово» в ранг государственного, поместив его в официальную телевизионную рамку и аранжировав Чайковским, заговорщики почили на лаврах, убежденные в том, что переворот и совершен, и освящен.
По сути дела это был не государственный, не военный и даже не дворцовый, а телевизионный переворот. И, очевидно, прав Кравченко, рассказывающий, какое значение имело для ГКЧП чтение бумажек по телевизору с ранне — го утра вместо «здравствуйте». Воистину, они отнеслись к этому, как к магии. Иначе не объяснишь, почему не был разработан хоть какой — то план дальнейших действий. Не объяснишь и того, почему не арестовали Ельцина, Попова, Собчака и еще двести — триста человек в ночь перед объявлением своего торжества. Почему, позакрывав газеты, не отобрали множительной техники и т. п. Как будто они на самом деле думали, что под воздействием их телевизионных указов оппозиция превратится в соляной столп и рассыплется. Судя по всему, они так и думали. Их представление о легитимности в конце концов сводилось к тому, чтобы закрепить свой статус с помощью телевизионной магии, которая должна покрыть противоречия дворцового переворота, обставленного под похороны генсека да к тому же еще исполненного с перестроечной рефлексией. Здесь ритуал с Чайковским и «свиридовскими» новостями призван восполнить очевидные пробелы смысла и помимо смысла, поверх смысла сообщить, что произошло необратимое. Так, как это было в 1982‑м, в 1984‑м и 1985‑м годах.
За шесть лет мы не приобрели демократического сознания — утверждать так было бы слишком оптимистично. Но за шесть лет мы отвыкли от государственной магии. И за шесть лет появилось поколение, которое выбирает «Пепси», не подозревая о существовании этих позывных и этого кода. Они просто не поняли, что им диктовали необратимость. Публицисты — шестидесятники, ежедневно предрекавшие диктатуру, восприняли 19 августа как осуществившуюся трагедию. За восемью членами ГКЧП они увидели могучий партийно — государственный спрут, неискоренимый в своем бесконечном воспроизводстве. Для поколения, выбравшего «Пепси», это была не трагедия, а пожатие плеч. За ГКЧП они увидели только смешную аббревиатуру и смешных дядек, притворяющихся Кашпировскими, которые, страдая простатитом, ополчились на секс во имя хозяйственных связей. И этот взгляд, наверное, поверхностный, адекватнее тому, что произошло. Гигантская машина подавления, так тщательно копившая силы, тужилась, пыжилась, наконец, взревела и в одночасье заглохла. Тигр оказался бумажным. И, прорвав бумажную завесу, с головокружительностью сна в летнюю ночь жизнь, еще в понедельник откинутая как бы на десять лет назад, уже в пятницу продвинулась как бы на десять лет вперед. Так что, перебирая событие за событием и доходя до случив — шегося всего лишь пятью днями раньше, приходилось от всей души усомниться: «Да полно, а был ли он, в самом деле, этот страшный переворот?»
Август 1991
Генрих Фюссли. «Три ведьмы»
Пузыри земли
Земля, как и вода, содержит газы, и это были пузыри Земли.
Для всякого, кто хоть немного знаком с газетой «Коммерсантъ», очевидно, что три источника, три составные части «Ъ» — это макет, заголовки и политические комментарии Максима Соколова. На всех, в том числе на советскую прессу, большое впечатление производят заголовки. Поэтому о них скажем в первую очередь.
Влияние коммерсантских заголовков на «Московский комсомолец» или на «Независимую газету», трогательно зависимую от стилистических оборотов «Ъ», столь же неоспоримо, сколь неплодотворно, потому что воспроизводятся одни обороты, а не мышление, их породившее. Воспроизводится введенный «Коммерсантом» тип повествовательного ироничного заголовка, например, «Попов велел мясу дешеветь.
Мясо не хочет». Освоив это поприще, можно достигнуть немалых успехов, и та же «Независимая», и тот же «Комсомолец» их несомненно достигли — одна по части повествовательности, другой по части иронии. Но и только.
Мышление какое было, такое и осталось. Согласно этому мышлению, свойственному не одной «Независимой» или «Комсомольцу», а всей нашей советской прессе, и автору этих строк, разумеется, тоже, заголовок есть нечто непременно обобщающее, место, где сводится воедино все в статье сказанное и даже несказанное, оставшееся за скобками. Факт, или сумма обстоятельств, или даже соображение, не существуют для нас, взятые в отдельности. Они обязательно имеют следствия и обязательно — глобальные. Отсюда вечный апокалиптический тон нашей печати, как бы все время плачущей, причитающей даже в иронии, даже в простом изложении.
Главным и обескураживающим отличием «Коммерсанта» от всей остальной прессы с первых же его номеров было отсутствие надрывной апокалиптики. Заголовок типа «Попов велел мясу дешеветь. Мясо не хочет» примечателен прежде всего точкой посередине фразы. Точка эта в коммерсантских заголовках разделяет не два предложения, как это бывает везде и всюду. Она разделяет одно предложение надвое. Последнее — принципиально. Если вся советская пресса стремится к апокалиптическому обобщению, то «Коммерсантъ» старается избежать даже грамматического. И это относится равно к мясу и к путчу. Есть факт мяса, а есть факт путча. И множество других отдельно взятых фактов, одинаково достойных нашего внимания. Они могут складываться в цельную картину, а могут и не складываться. Из них проистекают самые разные следствия. Но чаще — не бывает никаких; мир, как видите, стоит и до сих пор не рухнул. Отношение к факту в «Коммерсанте» заведомо двойственное. С одной стороны, он освобождается от всякой случайной эмоциональной окраски, становясь самодостаточным и самодовлеющим. С другой — самодостаточность эта довлеет весьма умеренно, зная отведенное себе место, очень, в сущности, скромное. Словно ничто не в состоянии изменить мира, благословенного в своем спокойствии. Словно мы живем не в мутном 1991‑м, а в безмятежном 1911 году. Так что, случись и впрямь конец света, «Ъ» по привычке бу — дет столь же сдержан в своих суждениях, все взвесит, все разделит и вынесет в заголовок: «Конец света. Воду и газ, кажется, тоже выключат».
Как в старой толстой британской газете, обстоятельность тона здесь подразумевает вековую стабильность жизни, размеренной и отлаженной, расчерченной на столетия.
И эта стабильность утверждается «Коммерсантом», хоть и исподволь, и без всякого пафоса, и вроде ненароком, но неуклонно и последовательно. Стабильность мало утверждать. Ее нужно еще и чем — то обеспечить. Для этого как будто специально призван главный политический обозреватель «Ъ» Максим Соколов.
«Коммерсантъ» начал выходить с января 1990 года, когда московских интеллектуалов «левые» уже раздражали почти так же, как и «правые». «Мне нравятся очень обои», — говорил всеми своими комментариями Максим Соколов, и это было и внове, и кстати. В прогрессивных наших изданиях тогда не принято было писать без вытаращенных глаз и высунутого языка, без всей той велеречивой патетики, которая неизбежно сопутствует Говорению Правды. Максим Соколов стал первым политическим обозревателем, манкировавшим этой обязанностью. Из номера в номер он безучастно излагал и комментировал события. Впоследствии некоторые журналисты переняли флегматичность Соколова, хотя время от времени на них накатывают приступы пафоса, как то случилось сразу после путча, когда по страницам наших газет замелькало торжественно повторяемое бонмо Адамовича, сгоряча назвавшего события 19–21 августа «революцией с лицом Ростроповича».