своими фотоаппаратами, треногами, мольбертами, лампами, окруженный всякими диковинными вещами, которые покупал в скобяных лавках и у старьевщиков; напротив жил чилийский поэт Висенте Уидобро, я частенько заходил поболтать с ним о качествах водки из Писко, о моллюсках, о салате из водорослей; в беседе Уидобро легко переходил от Алонсо де Эрсильи1 к Рабле, от истории Араукании к мемуарам Сен-Симона или к «Облачной шали» Тристана Тцары1 2—поэт отличался широкой культурой, что, впрочем, не редкость в Латинской Америке (взять хоть, например, Альфонсо Рейеса3 4); французы же начали терять это свойство еще с XVIII века и продолжают терять до сего дня. (Сказал же Андре Бретон , в одной из статей в «Ла Революсьон Сюрреалист»: «Иностранные языки приводят меня в ужас...».) Иногда наведывался ко мне Рыжий Ганс и, кое-как аккомпанируя себе йа венесуэльской «четырехструнке», пел оперно-вагнеровским тенором с ужасающим немецким акцентом хоропы и меренги1. Вдобавок, дабы не увядала ностальгия по тропикам, имелась у меня хорошая коллекция кубинских пластинок с песнями о неверных мулатках, о богах племени йоруба и плясках под перестук барабанов жаркими ночами в Мансанильо. 7 Наступил февраль, и языки пламени, охватившего рейхстаг, отразились в зеркалах всей Европы. Хроникеры и раньше описывали пожары, куда более страшные и опустошительные: горели небоскребы, театры, отели, цирки; можно припомнить и ужасающий пожар Bazar de la Charite5, когда доктор Амоедо6 получил возможность испробовать свои инструменты на обгорелых трупах. Однако пожар рейхстага отличался от всех других. 1 Эрсилья-и-Суньига, Алонсо де (1533—1594) — испанский писатель, участник боев и экспедиций в Чили, автор поэмы «Араукана», где с восхищением описывает самоотверженную борьбу индейцев-арауканов протий завоевателей. 2 Тцара, Тристан (1896—1963) — французский поэт, драматург, критик. С 1919 г. возглавлял направления дадаизма, потом сюрреализма. Участник гражданской войны в Испании и французского Сопротивления. • 3 Рейес, Альфонсо (1889—1959) — мексиканский поэт, критик, эссеист. 4 Названия венесуэльских танцев. 5 Благотворительного базара (франц.). 6 Амоедо, Оскар — кубинский врач, изобрел ряд хирургических инструментов в стоматологии. 91
Жертв почти не было, но пламя ширилось в умах зловещим предвестием невиданной апокалипсической катастрофы. Это пламя говорило о том, что нас ждет впереди; о том, что «вышел другой конь рыжий, и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга». Смутились души, омрачились лица, умолк смех на Монпарнасе. Но вот начался в Лейпциге открытый процесс, суд над мнимыми поджигателями, фальшивая трагикомедия, зазвучал голос Димитрова, и миллионы людей рукоплескали ему, не в силах сдержать свое восхищение; ответы подсудимого, ставшего судьей, безжалостно саркастичные, хлесткие, убивали наповал; этот человек рисковал головой, он поставил на карту жизнь, и каждое его слово, брошенное в лицо судьям, било точно в цель, потрясало смелостью. И тут вернулась к нам надежда: нет, не все еще потеряно. Пусть гитлеровские выкормыши устраивают феме 1, пусть средневековым топором обезглавили они несчастного слабоумного Ван дер Люббе, пусть! Есть еще в Европе люди, подобные Димитрову, есть кому отстоять человеческое достоинство... Близилась осень, по всему Латинскому кварталу начали складывать чемоданы и баулы, в каждом скромном пансионе, на каждой мансарде звенел гимн кубинских патриотов. Мы обнимались, поздравляли друг друга, «я уже получил паспорт», «я укладываюсь», «увидимся скоро во «Флоридите», и — последняя вечеринка в Париже, последняя рюмка перно, последняя тарелка navarin-aux-pommes1 2, последняя ночь с любимой, клятвы в верности, самое малое через месяц я возьму тебя к себе, ты увидишь пляж Варадеро и старые дома Тринидада, а любимая спрашивает, не надо ли сделать прививку от желтой лихорадки, и есть ли там такие кремы для лица, какими она пользуется, и не сочтут ли кубинские дамы неприличным купальный костюм бикини, модный сейчас в Вильфранш- сюр-Мер, едят ли там круассаны и бриоши, часто ли идет снег в Сьерре-Маэстре, брать ли с собой лыжи и куртку с капюшоном... Ибо в одно прекрасное, восхитительнейшее утро газеты сообщили: всеобщая забастовка на Кубе, в значительной степени вдохновленная Рубеном Мартинесом Вильеной3, закончилась 1 Феме—объявление вне закона—в средние века полулегальные суды в Германии, выносившие приговоры в порядке секретного разбирательства и в отсутствие обвиняемого. 2 Баранина с яблоками (франц.). 3 Мартинес Вильена, Рубен (1899—1934) — кубинский поэт, публицист и общественный деятель. С 1927 г.— член компартии и ее руководитель. Книга стихов Мартинеса Вильены «Недреманное око» издана посмертно в 1936 г. 92
свержением Мачадо. Диктатор прибыл в Нассау, там, в отеле, ветер с шумом захлопнул окно, об этом ветре еще Шекспиру было кое-что известно, обезумевший от страха, Мачадо свалился в нервном припадке — трясся, бился, кричал... Кончилось страшное время, не будет больше полиция устраивать ночные налеты, арестовывать людей ни за что ни про что, вешать крестьян на деревьях, по трое на одной веревке, бросать рабочих акулам. (Венесуэльского поэта Лагуадо Хайме тоже приговорили к такой казни — любезная полиция ныне свергнутого диктатора не могла отказать генералу Хуану Висенте Гомесу1 в таком пустяке...) Я, как и другие, запасся паспортом, я думал вернуться туда со второй или третьей партией репатриантов, но вдруг усомнился — куда я денусь, неустроенный, не уверенный в себе, одинокий? Те, с кем больше всего хочется сблизиться, смотрят на меня с подозрением, из-за моей фамилии, из-за друзей, которых мне приписывают, из-за дома, в котором я жил, и т. д., и т. д. Я колебался, прислушивался к вестям с родины, потом решил не спешить, подождать немного, всего каких-нибудь несколько месяцев. (Разумеется, существует непримиримое несоответствие между временем человека и временем Истории. Коротки дни человеческой жизни, но долго, очень долго тянутся годы Истории. Зарождается новое, начийает свое существование, на наших глазах, но проходит шесть, семь, восемь лет, слетают в корзину листки с календаря — фазы луны, рассказы о подвигах святых, забавные истории,— и мы видим, как мало сделано, как медленно тянется время, сколько еще предстоит труда и как несовершенно то, чего удалось достичь.) Потом начались всякие препятствия, я изнемогал от нетерпения, рвался на родину. А там кончился праздник, утихло веселье, замолкли песни; настало утро, туманное, исполненное смятения. После долгих лет самовластья, страшных преступлений, жестокости и деспотизма, когда лилась кровь невинных и взывала к отмщению, настала пора вернуться к нормальной жизни; это оказалось совсем непросто, процесс шел мучительно медленно, трудности вставали на каждом шагу; центральной, всеподавляющей власти («Мачадо Первый...») больше не было, противоречия раздирали общество, всюду — на углу улицы под фонарем, в университетской Большой аудитории — спорили, судили, рядили и тут только поняли, как правы были 1 Гомес, Хуан Висенте — венесуэльский политический деятель, президент Республики с 1903 по 1930 г. 93
те, кто утверждал, что очень важно «все остальное».,. Выходцы из буржуазных семей, участвовавшие в свое время в революционных действиях, решили теперь, что «все остальное» означает отступление; в сущности, они стремились сохранить свою собственность, свое имущество и прибегали ко всяческим ухищрениям, стараясь сдержать развитие революции, твердили хором о спокойствии, о терпении, о благоразумии и умеренности в рамках восстановленной законности. И слишком уж часто наведывались эти вчерашние нонконформисты в посольство Соединенных Штатов, поспешили вспомнить свои посещения студенческих городков Гарварда и Иелля. Возродились старые политические партии: «генералы» и «доктора» прежних времен. А через несколько месяцев в университете перед лицом студентов, представлявших «левое крыло», которые смело и решительно стояли за подлинные перемены, прозвучал голос культурнейшего интеллигента, знатока Ортеги-и-Гассета, человека, весьма часто бывавшего в доме моей тетушки; тогда я считал его чрезвычайно передовым — ведь в своих разговорах он свободно оперировал такими именами, как Пикассо, Унамуно1, Кокто и Жюльен Бенда1 2. Теперь из его уст сыпались мрачные предостережения: «Конец левому крылу,— кричал он.— Тем, кто хочет развесить красные флаги и портреты Ленина, нет места в нашей стране». Я никогда не ходил с красными флагами и портретами. Я пытался помочь своим товарищам по университету, прятал и разбрасывал листовки, движимый всего лишь врожденным отвращением к произволу, к злоупотреблению силой; если можно так выразиться, абстрактным стремлением к справедливости, и это нисколько не объединяло меня с так называемыми «массами», с «пролетариатом». Но достаточно было попытаться запретить мне ходить с красным флагом, как я тотчас же ощутил неукротимое желание развесить красные флаги везде и всюду, хоть и не верил в возможность построить социализм в девяноста милях от американского побережья. Надо было, следовательно, искать «третье решение», но, разумеется, ни о каких разновидностях нацизма или фашизма не могло быть и речи. Я не знал, где найти это «третье решение», и мои соотечественники там, на смятенной моей родине, тоже, видимо, не могли его отыскать. Вот почему решил я выжидать. Не находя ответа на вопросы, которые меня 1 Унамуно, Мигель де (1864—1936) — крупнейший испанский писатель и поэт, всемирно известный своими произведениями. 2 Бенда, Жюльен (1867—1956) — французский писатель, поборник свободы интуиции и чувств. 94
мучили, я предпочел неведение, старался уклоняться — не знать, не спорить, не думать, не читать газет. Все «интеллектуальное», в общепринятом смысле этого слова, стало мне ненавистно. Опротивела живопись, исполненная эротических видений, надоела сюрреалистическая поэзия, атональная музыка, «изысканные мертвецы», манифесты, литературные кафе, Надьи и Градивы, «Трактаты о стиле», вопли Рамона Гомеса де ла Серны1. В кино я признавал теперь только ковбойские, гангстерские фильмы («Scarface»1 2) или порнографические («Голубой ангел»). И вот как-то вечером я вошел в дом номер сорок два по улице Фонтэн; но не думайте, что