епобеждающий джаз, а в наши дни — кубинская музыка, и т. д., и т. д., все это доказывает, что... «Русская музыка исполнялась в симфонических концертах; венгерские мелодии использовали в своих произведениях великие композиторы; цыгане — изумительные скрипачи, аргентинцы виртуозно владеют бандонеоном, американские саксофонисты и трубачи отличаются редкостным мастерством,— решительно возражал Гаспар.— Фольклорные мелодии, как они есть, в том виде, в каком их поют и играют в местах, где они родились, могут заинтересовать только своих и только у себя. Никто не станет играть на дудке, в которую часами дуют индейцы в Андах, разве что родится новый Луи Армстронг, играющий на индейской флейте, но опять же это не фольклор. Кубинская музыка популярна во всем мире исключительно благодаря профессиональному мастерству ее исполнителей».— «А танцы?» — «То же самое. Народный танец прекрасен в своем контексте, но попробуй поставь его на сцене так, как он есть,— получится длинно, однообразно, скучно. Для сцены придется малость его переделать, ввести в другие границы, приспособить к театральным условиям, чтоб он смотрелся в свете рампы. И выйдет уже не фольклор, а искусство, интерпретация на профессиональном уровне. И исполнители тоже, откуда бы ты их ни добыла, пусть хоть из самой что ни на есть чертовой глуши, все равно, они обязательно станут профессионалами, а это уже дело совсем другое... Нельзя в театре танцевать так, как танцуют там», И Гаспар с несколько таинственным видом указал на другой берег бухты. Он, видимо, подразумевал какие-то обряды синкретической веры, ритуальные танцы и музыку, в -Регле и Гуанабакоа собирались жители деревень то в день святого Лазаря, то в день 248
святой Варвары, а чаще'всего — в день Святой Девы Милосердной дель Кобре. Сохранились еще абакуа сказочные «дьяволята», ведущие свое происхождение от времен народа йоруба, необычайные их костюмы Вера видела на гравюрах художников прошлого века—Миаля и Ландалуса, которые я ей показывал. Она собиралась изучать нашу народную хореографию, и для начала ей очень хотелось посмотреть древние ритуальные танцы. «Даже если ты туда пойдешь, это ничего не даст,— говорил Гаспар.— Там столько народу толчется, танцоров даже и разгля- деть-то почти невозможно. Давка, теснота, сам черт ногу сломит. Вдобавок, если ты вдруг явишься — белая женщина, вроде как полька...» — «Благодарю...» — «Да брось ты! Я просто хочу сказать нездешняя, они, конечно, застесняются. Есть, правда, одно местечко, там ты могла бы кое-что увидеть...» И вот как-то вечером мы отправились в то самое «местечко», переплыли бухту на катере, сели в автобус в Регле возле мексиканской таверны, яркой, будто пончо, где пахло водкой из агавы и салатом из агуакаты, а примерные патриоты вопили, на свой мексиканский манер, поднимая тосты во славу родных мест Халиско или 11енхамо... «Местечко» оказалось домом негра-музыканта, пианиста и певца, под названием Снежный Ком; хозяин был на гастролях в Южной Америке, дом он оставил незапертым, чтобы соседям было где устраивать семейные празднества;* старая его матушка вовсе этому не препятствовала; сейчас она готовила на большой плите ольету — кушанье из кукурузы с «горящими хвостиками», ходила по кухне танцующей походкой, звенела большой ложкой, словно бы музыка уже началась. Сперва все шло обычным порядком, как на любом деревенском празднике, женщины скромно уселись вокруг площадки для танцев; но вот здоровенные молодцы, что днем работали грузчиками в порту, ударили в барабаны, и барабаны зарокотали. Сухая дробь, то редкая, то частая, двойные удары, синкопы, тремоло, одинаковые по силе, но в постоянно изменяющемся ритме, все вместе составляли какое-то единство; барабаны вступали один за другим, вплетались, как голоса в фугу, во что-то целое, спаянное, созданное инстинктивным чувством гармонии. Одна за другой стали выходить в круг пары, к величайшему изумлению Веры, пары не обнимались, мужчины не пытались прижимать к себе женщин, здесь никто не танцевал cheek-to-cheek\ как это принято в европейских дансингах. Люди — и это больше Всего 1 Щека к щеке (англ.). 249
поразило Веру — танцевали, чтобы танцевать, сам танец как таковой доставлял им удовольствие, приносил радость; женщины трясли плечами, покачивали бедрами, извивались всем телом, иногда, если мужчина подходил слишком близко, женщина отскакивала, как бы пыталась спрятаться, он настойчиво преследовал ее, а она, полная лукавства, соблазнительно вращала бедрами; и тем не менее все дышало чистотой древних обрядов, где даже эротика подчинялась законам гармонии и была исполнена архаического сакрального смысла. Потом был перерыв, из кухни принесли кастрюли с кукурузой «с горящими хвостиками», от них шел адский аромат индейского перца; когда поели, Гаспар поговорил с барабанщиками, и Веру усадили на почетное место, напротив женщин, собравшихся кучкой в глубине двора. «Учти,— сказал Гаспар,— для тебя сделают то, что ни для кого не делают: явится дьяволенок абакуа, .только без костюма, на таком празднике ему в костюме нельзя». Снова зарокотали барабаны — совсем в другом ритме, чем прежде,— и вдруг, словно несомый каким-то бешеным смерчем, ворвался танцор, с немыслимой быстротой кружился он на левой ноге, правой вращая над самым полом, промчался через двор и встал, выпрямившись, перед Верой, неподвижный как статуя, тесно сдвинув ноги, сцепив руки. Потом нахмурился сердито и стал бросаться то на одного, то на другого; если человек не отшатывался, танцор останавливался внезапно, делал вид, будто бьет его по голове воображаемой палкой, потом он, снова вертясь, пересек двор и исчез, словно растаял в вихре собственного вращения. Вера, восхищенная, принялась аплодировать. «Перестань,— сказал Гаспар.— Здесь тебе не шоу. Сейчас будет самое лучшее, теперь это очень редко можно увидеть: танец арара»... Четверо мужчин встали по углам патио. И вдруг начали прыгать на месте, не спеша, медленно, один вслед за другим, без всякого усилия, словно на невидимом трамплине, они прыгали все выше и выше, при каждом прыжке поднимая и выставляя вперед согнутые в локтях руки. С каждым разом все меньше касались они земли, а едва коснувшись, снова взлетали. И наконец, мы увидели нечто невероятное — четыре человека парили, в буквальном смысле парили в воздухе, не опускаясь на землю. «Вот это элевация, черт побери!» — вскрикнула Вера. Впервые в моем присутствии она позволила себе грубое выражение. Лоб и щеки ее горели, ошеломленная, потрясенная, смотрела она на танец, изредка сжимала ладонями виски, как делала всегда в минуты крайнего изумления и восторга. Ей хотелось, чтоб чудо продолжалось всю 250
ночь, но танцоры, кажется, уже показали лучший свой номер; измученные, они вернулись с небес на землю и потребовали самого крепкого белого рома; однако пить не стали — каждый принялся растирать себе ромом грудь, спину, руки, блестевшие от пота. И снова праздник пошел своим чередом — обычный, веселый, немного провинциальный семейный праздник; ничего особенного больше не происходило. «Пойдем,— сказала Вера,— дальше уже неинтересно. После того, что мы видели... знаменитые прыжки из «Видения розы» — ерунда, а «Икар* Лифаря кажется просто жалким...» Опять плыли мы через бухту на катере. Вера сказала: «Если бы у Нижинского были такие танцовщики, когда он впервые поставил «Весну священную», он бы не провалился. Музыка Стравинского требует именно этого, гут нужны танцоры из Гуанабокоа, а не женоподобные дохляки из труппы Дягилева...» Мы приближались к молу Де-Лус; на фоне изъеденной солью черно-зеленой бронзы белела крашеная, в новоорлеанском стиле решетка Испанской Трансатлантической компании. Зашагали по улице Меркадерес, она шла параллельно или пересекалась с улицами, названия которых в моем представлении связывались всегда с Гойей или с Вальдесом Леалем: улица Благочестия, Инквизитора, Скорби, на углу ее стоял еще большой крест, сохранившийся, наверное, от тех времен, когда проходили здесь на святой неделе процессии, изображавшие шествие на Голгофу. Вера удивлялась, почему женщины не участвуют в танце apapá — пусть бы не прыгали, могли бы просто вести хоровод вокруг танцоров. «Это мужской танец,— отвечал Гаспар,— религиозный». Во многих других танцах — Гаспар стал перечислять их — и в том, которым открывается праздник—он представляет собой, в сущности, самую обычную румбу,— женщины принимают участие наравне с мужчинами, потому что танцы эти — развлечение. «А религиозные танцы все мужские, без единого исключения?» — «Исключения есть. Церемония посвящения в абакуа — след, по-видимому, очень древней африканской традиции — это пантомима, изображающая возникновение секты; в ней действуют три Великих Вождя и Колдун; главное в пантомиме — жертвоприношение: женщину, называемую Касика- некуа, убивают, ибо она знает тайну, которая никому не должна быть открыта, а женщина, как известно, не способна хранить тайну. Впрочем, женщине удается вовремя улизнуть,— продолжал Гаспар, смеясь,— вместо нее приносят в жертву белую козочку». Я читал книгу о водуистах Гаити, там рассказывается о весьма сходных обрядах: унси-кансо, то есть Избранница, одетая 251
в белое, участвует в ритуале в качестве жертвы, и ее тоже заменяют в конце белой козочкой. «Женщины участвуют также в обрядовых танцах сантерии, где изображают святых, которые в то же время и оришас, то есть существа, живущие одновременно и здесь, и там», «Не понимаю»,— сказала Вера. «Ну, у них двойное существование, в двух верах, Святая Дева де Регла — она же Огун, Святая Дева Милосердная дель Кобре — она же Йемайа; святой Лазарь—Бабайу Айе; святая Варвара—здесь, правда, дело сложнее, потому что она становится мужчиной — Чанго». «Чанго,—:сказал я,— он красный, в странной такой митре, вроде двойного топора, меня всегда поражало вот что: ведь двойной топор, точно такой, какой мы видим здесь в алтарях, был в критской культуре символом царской власти, атрибутом Миноса. Голова кружится, едва подумаешь, что какая- нибудь святая из Реглы может объявить себя дочерью Миноса и Пасифаи. Как героиня Расина»,— заключил я, смеясь. Но Вера не смеялась. В эту ночь в Гуанабакоа мы приобщились к самым древним обрядам человечества, говорила она. «Вертикальный танец», мужской, с прыжками, издревле сопровождал церемонии поклонения солнцу. Гаспар рассказал, как приносят в жертву девушку или женщину и как заменяют ее каким-либо животным; так ведь случилось и с Ифигенией, Агамемнон принес ее в жертву богам, а в последний момент Артемида ее похитила, и Агамемнон зарезал вместо нее косулю (там была косуля, а не коза). «В этих делах женщине всегда плохо приходится»,— смеясь, заметил Гаспар. Вот ^именно, плохо приходится, это верно, отвечала Вера: дочери Йефты, которая так весело танцевала под звуки тамбурина, тоже плохо пришлось—отец принес ее в жертву, чтобы добиться победы над аммонитами. Досталось и Афродите — пришлось ей пролить кровь, чтобы освободить Адониса из тьмы долгой ночи и наполнить мир красными розами. «Вот также и Избранница, я о ней без конца думаю последнее время; ее кровь нужна была, чтобы вновь цвел и плодоносил мир»... Мы подходили к дому. Вера спросила еще, бывает ли, что женщина одна танцует сантерии. «Ну, да. Бывает. Если на нее «дух снизошел».— «Как же ты, марксист, веришь в такое?» — спросил я коварно. «Я не верю. Я рассказываю, что они говорят. Может, это внушение, может, при