между тем (ты, наверное, и не знаешь об этом) у тебя выпадают волосы, повышенное содержание солей в организме, гнилые зубы, дурной запах изо рта, несварение желудка, преждевременная импотенция, врожденная робость, тебе не избежать язвы, несмотря на атлетическое сложение, и break-down 1 уже близка. Ты стареешь. Инфаркт поджидает тебя на каждом углу. Женщины уже не смотрят на тебя. Подумай о семье, несчастный, подумай и застрахуй свою жизнь; жалкое, обреченное, похотливое ничтожество, тебе впору богу молиться, а ты обнимаешь секретаршу, конец недалек, помни, бедняга, небесный суд ожидает тебя... Что до вас, уважаемая госпожа, то хватит вам ходить чучелом на смех людям да демонстрировать коллекцию морщин, довольно выглядеть как гроб повапленный, как мешок хворей! Пользуйтесь нашим кремом, нашими лосьонами, нашим шампунем, нашим лаком для волос... Стоит лишь обратиться к нам, и у вас будет все: красота, молодость, благоухание, стройность, блестящие пышные кудри, кожа как у английской принцессы! Have ап English complexión* 2. Будьте привлекательной, общительной, благоуханной, юной, забудьте о женских недомоганиях и будьте сексуальной — это самое главное. Элизабет Арден, Елена Рубинштейн, Халеа Реаль, Кьютекс, Ягуар, Шевроле, Алька- Зельтцер, Честерфильд, Лаки Страйк, Филипп Моррис, Пальмолив, Камэй, и снова—Шевроле, Пальмолив, Лаки Страйк, Кадиллак, Форд и «Полюбите коку»; о, кока, обворожительная, символическая, национальная, всемирная кока, идут в Мекку караваны с кокой, ее пьют над водным зеркалом, в котором отражается Тадж-Махал, на Юкатане у древних развалин и даже под Эйфелевой башней, где столь долгие годы упорно не хотели ее признавать. Буквы, слова, лозунги, сообщения, вопли, горящие, мигающие, неподвижные, бегущие по горизонтали, по вертикали, многоцветные, одуряющие, они достигают апофеоза, пророческих вершин, доходят до непристойности, до вульгарности на знаменитой Таймс-сквер; но я в своих прогулках старался всегда избегать этих мест—там невозможно ходить по- человечески. Приливы и отливы бесчисленных толп начинаются с самого раннего утра — служащие валят из метро, из пригородных поездов в свои конторы, бегут, толкаются, они способны смести всякого, кто встанет на их пути; в постоянном страхе, v 1 Здесь: трагическая развязка (англ.). 2 Приобретайте английский цвет лица (англ.). 262
только бы не опоздать, только бы успеть сунуть вовремя карточку в машину, чтобы не оказалась на ней позорная красная отметка— опоздал на две минуты. Начнется рабочий день, а суета и спешка будут все те же, разве что цель другая. В полдень— получасовой перерыв, надо успеть проглотить что-нибудь, все равно что, в каком-нибудь shop-sueys\ забежать в лавочку, где можно поесть спагетти или купить в киоске сосиски и апельсиновый сок подозрительно яркого цвета и явно химического происхождения; в огромных стеклянных шарах помешивают сок автоматические лопасти. В сумерки снова катится лавина, начинается rush1 2: снова бегут служащие, измученные, обессиленные, выжатые; глядя на их лица, кажется, что люди эти проклинают тот час, когда увидели свет божий. И так всегда, всю жизнь— завтра, послезавтра, через месяц, через год; они вливаются в дыры подземки и опять толкаются, опять топчут друг друга, сбивают с ног, а сверху, снизу, со всех сторон льется из репродукторов песнь жизни и надежды — начальные такты Пятой симфонии Бетховена, те, что принято называть «Судьба стучится в дверь»; они стали теперь знамение^ времени, не хватает лишь символической буквы «v», составленной указательным и средним пальцами — жест, так удачно найденный Уинстоном Черчиллем в самом начале войны. «V», первая буква слова «виктория» — победа. И я в изумлении гляжу на обложку журнала, на три буквы «V»: «VVV». Журнал этот несколько месяцев тому назад начали издавать по инициативе Андре Бретона сюрреалисты, живущие в Нью- Йорке. «VVV». В первом номере в передовой статье название журнала объяснялось та# «Два V означают, что за первой победой последует еще одна — победа над всем тем, что мешает свободе духа, которая есть главное, основное условие освобождения человека... Если второе V означает возможность взглянуть окрест себя, понять окружающий мир, сюрреализм выдвигает третье V — взгляд внутрь себя, погружение во внутренний мир, в глубины подсознательного». Выглядит «VVV» очень красиво; да, по правде говоря, не только по оформлению, но и по содержанию он намного превосходит любой американский журнал; иллюстрации, репродукции, фотомонтажи, гениальные озарения Дюшана, «Джунгли» моего земляка Вильфредо Лама3—все ды1 Здесь: ресторанчик (англ.). . 2 Час пик (англ.). 3 Лам, Вильфредо—кубинский художник, пейзажист и портретист, в 30-е годы был близок к сюрреализму. 263
шит атмосферой тех давних дней, когда я уезжал воевать в Испанию. Прошлое где-то далеко-далеко, страшно далеко, и все-таки оно здесь, рядом, до ужаса близко, ведь тогда я считал себя взрослым, зрелым человеком, а на самом деле все еще оставался юношей — затянувшаяся юность! Но отречься от своей юности не дано никому. И я спрашивал себя, так ли уж я вырос с тех пор, несмотря на жизненный опыт, полученный в Интернациональных бригадах, я и сейчас-то студент, старый студент; однако, прочитав новые статьи Андре Бретона, я понял, что все-таки стал другим: «Быть может, в душе моей слишком много Севера, вот почему я не в силах до конца раствориться в общем...» «Совершенно необходимо убедить людей в следующем: когда достигнуто общее согласие по какому-либо вопросу, то сопротивление личности есть единственный ключ, открывающий двери тюрьмы». Опять «нет». Вечное «нет»! «Нет» тому, другому, третьему! «Нет» интеллектуала тем, кто говорит «да», даже когда это «да» — единственно возможный, необходимый и правильный выход; он боится, видимо, показаться таким, как все, включиться, выразить свое согласие, поплыть по течению. Его «я» кричит «нет». Пресловутое отчуждение. Ницше в Сильс-Марии. Писатель, поэт вечно au dessus de la melée1. А в те дни, когда Андре Бретон снова определил свою позицию отрицания, в Германии, в Италии поднимали руку на манер древних римлян, твердили до хрипоты «да, да, да» и уничтожали тысячи людей в концентрационных лагерях; названия этих лагерей знал уже весь мир, хотя об ужасах, творимых там, еще далеко не все было известно: Бухенвальд, Дахау, Освенцим, Треблинка, Терезин. «Да, да, да, да!» — вопили чернорубашечники и коричневорубашечники. «Да, да, да, да!» — орали гаулейтеры, подпевалы, охранники, тюремщики. И в эти дни, когда не определился еще исход Сталинградской битвы, сказать «нет» своим! Невозможно, безумно, полная неспособность понять, разобраться, на чьей ты стороне! Говорить «нет» в такое время да еще уверять, будто это единственный ключ от дверей тюрьмы, громадной всемирной тюрьмы, где над нашими головами нависла опасность... Нет, я не пойду за Бретоном, неверный это путь, тут-то я и понял, что все же повзрослел. И закрыл журнал «VVV»; он стал мне чужим. Я пришел в «Гран Тичино», заказал эскалоп по-милански и полбутылки кьянти. Взглянул на календарь на стене с видом Неаполитанского залива — 2 февраля. Я доедал еще свой эскалоп, 1 Над схваткой (франц.). 264
когда по всем радиостанциям передали сообщение (тут же появились и экстренные выпуски газет): немцы потерпели поражение под Сталинградом, фон Паулюс капитулировал, впервые в ходе этой войны разгромлена целая фашистская армия. Всеобщий восторг, шум, торжество. По радио целый день играли «Большую пасхальную заутреню» и «Богатырские ворота» Мусоргского, звенели торжественно колокола в мутном небе над Ныо-Иорком, мощные победные аккорды плыли над городом. 23 Как раз в разгар русофильских восторгов (я говорю «русофильских», а не «советофильских», ибо по радио здесь чаще говорили о «России», чем о «Советском Союзе», но ведь, в конце концов, «Россия» — это вечно, это относится и к современности и к прошлому, к Шостаковичу и к Чайковскому, к Шолохову и к Толстому и Пушкину, да вдобавок дикторы постоянно заикались, произнося «Ю-АР-ЭС-ЭС», и по поводу «Ю-Ар» — you аге—: любители каламбуров вечно изощрялись в остроумии,— так вот в самый разгар русофильских восторгов я вернулся как-то днем с почты, отославши Вере партитуру «Карнавала» (я купил два экземпляра, но второй оставил пока у себя, на случай, если этот не дойдет). В дверь постучали, влажные губы прижались к моей щеке, а потом прижалась ко мне и сама Тереса, * закутанная в меха, дрожащая: «Холодище какой сволочной... Дай-ка виски. Только не «Четыре розы», не знаю, зачем ты покупаешь эту пакость, одни директора страховых компаний могут пить такое... Давай «Хэйг и Хэйг», вон оно у тебя стоит... Побольше налей, разбавлять не надо». Тереса только что приехала. Вещи ее понесли в номер 215.— «Это, кажется, suite1»,— заметил я.— «Ладно, там увидим. В отелях все номера похожи один на другой. Была бы кровать, телефон да биде, больше мне ничего не надо». Согревшись с помощью виски, Тереса взглянула на мое все еще удивленное лицо и принялась рассказывать. Причина неожиданного ее появления в Ныо-Иорке объясняется следующим образом: до тетушки дошла весть о разгроме фон Паулюса, на страницах журнала «Лайф» она увидала фотографию—руины Сталинграда, а среди руин советские солдаты берут в плен немцев, те — худые, изможденные, в бинтах и повязках.... тетуш1 Роскошный номер в гостинице (англ.). * 265
ка страшно встревожилась, вообразила, что потеряет деньги, лежащие в американских банках. «Ерунда, конечно, но ты же знаешь тетушку...» Господин испанский посол сообщил ей, что Франклин Делано Рузвельт сблизился с большевиками, его дружба со Сталиным представляет угрозу для людей, поместивших в банки или вложивших в предприятия стран Севера свои капиталы. Вдобавок внук графа Романонеса слышал по немецкому радио заявление Гитлера: в скором времени в его распоряжении будет бомба, способная в несколько минут уничтожить Нью-Йорк вместе с Метрополитэн-опера, Уолл-стрит, Кони-Айленд и всем прочим. Короче говоря, тетушка надумала взять свои капиталы из «Нэшнл Сити» и «Чэйз Банка» и завести открытые счета в разных странах. Только... в каки