– Еще какое, – усмехнулась Оливия, откидываясь на подушку. – Если Зоя удовлетворяла душевные запросы мецената, то для утех телесных у него нашелся другой объект.
– Интересно…
– Припоминаешь черногривого Эклипса, обрушившего все ставки на скачках?
– А как же! – нахмурился Родион, который до сих пор был огорчен неудачным исходом состязания и собственным проигрышем.
– Его наездницу зовут Клод Монтень. Именно с ней Портман провел тот вечер и всю последующую ночь – этот факт подтвердил и портье, и охрана отеля, в котором остановилась его пассия. Зоя скончалась через час после того, как Портман вошел в номер Клод.
– Об этом тебе рассказал Вилар?
Оливия кивнула.
– Что ж, Вишневская на четверть века старше этого деятеля. У меня было подозрение, что его интерес к Зое объяснялся вовсе не душевной привязанностью…
– Не темни! – Оливия больно ткнула его пальцем между ребер.
– Ты как-то спрашивала меня, что я знаю о Портмане…
– Да, вот только ты отказался рассказывать – мол, все это сплетни!
– Конечно сплетни. Но пару очень громких дел мне удалось раскрыть только потому, что я не стал игнорировать слухи. Проверив их, вышел на серьезную гипотезу.
Оливия улыбнулась в темноту – неисправим! В любую секунду готов переключиться на работу…
– Наш друг Портман, – продолжил Родион, сладко потягиваясь, – обладает настолько колоритной и запоминающейся внешностью, что мне сразу показалось, что я его уже где-то встречал. Ввел его имя в поисковик и обнаружил фотографии со дня рождения одной богатой вдовы, который отмечался в замке Шантийи несколько лет назад. Я тогда оказался в числе приглашенных…
– Какой размах! – восхитилась Оливия, вспомнив, как они прогуливались июльским деньком по роскошному парку, разбитому рядом с замком Шантийи.
– Да, представь себе – прямо напротив замка, рядом с лебединым прудом, установили исполинский шатер. А в нем все чин чином: свечи, канделябры, люстры, крахмальные скатерти. Так вот Портман сидел тогда рядом с виновницей торжества, буквально обволакивая ее вниманием. Кружился с ней в вальсе, провожал за стол под локоток, бурно восхищался, сверкая влажными глазами. Я смотрел и удивлялся: к чему такой дивертисмент? Ведь выглядит абсурдно! Даме исполнялось пятьдесят, и этот сатир с его страстными ухаживаниями смотрелся просто нелепо…
– И что же дальше?
– А дальше в одном из изданий промелькнула информация о том, что мадам передала в дар частному парижскому музею часть коллекции своего покойного мужа. Выступая на открытии экспозиции, она произнесла высокопарную речь, которая сводилась примерно к следующему: «Перефразируя высказывание великого Леона Толстого, искусство должно быть доступно каждому, а не служить забавой для праздного класса людей. Как жаль, что к этому пониманию я пришла так поздно… И все благодаря моему единомышленнику – главе культурного фонда Марку Портману!»
– То есть ты хочешь сказать, что он – профессиональный альфонс?
– Нет, это было бы слишком очевидно. Вишневская была умной женщиной и если и окружала себя юнцами, то вполне осмысленно. Она понимала, что может представлять для них интерес лишь одного свойства, поэтому не попадала ни в какую эмоциональную зависимость. А просто развлекала себя, меняя их, как наряды… Денег на это хобби у нее было предостаточно. К тому же Портман далеко не юн и вряд ли мог увлечь Зою. Думаю, скорее всего, он просто спекулировал на страстной увлеченности искусством и, в частности, творчеством ее отца – единственного мужчины, которого Зоя по-настоящему любит. Черт, – осекся Родион, – говорю о ней, как будто она жива…
Оливия тягостно вздохнула:
– Ты знаешь, у меня до сих пор не укладывается в голове: как все это могло случиться?! За те часы, что мы провели вместе, я целиком попала под ее обаяние. Зоя была умной, рафинированной женщиной и прекрасной собеседницей. Об отце она говорила так искренне, так страстно, как ни об одном другом мужчине – тут ты прав. Сейчас кое-что тебе покажу…
Она выпрыгнула из постели и побежала, едва касаясь пола, в прихожую. Оттуда притащила свою сумку и, усевшись по-турецки на кровати, выудила из нее планшет. Открыв библиотеку видеофайлов, ткнула на один из них.
– Это эпизоды Зоиного интервью. Перекачала их себе с разрешения Аврелия – поклялась ему, что исключительно «для личного пользования», – пояснила она, дожидаясь, когда появится картинка.
– Жандармы забирали у тебя планшет?
– Нет, меня ведь не арестовали, а задержали для дачи показаний. Так что не имеют права. Но они предупредили, что при необходимости могут потребовать отснятый материал. Ох, Габи это не понравится…
– Ну, не ей возмущаться – втянула тебя в такую историю! – мгновенно обозлился Родион, который и без того не сильно жаловал эксцентричную и ветреную Габи.
Тут экран коротко вспыхнул, и пошел видеоряд.
«Отец любил приключения, – Вишневская повернула голову и с нежностью взглянула на фотографию в рамке. – После смерти мамы мы много путешествовали – он старался отвлечь меня от тягостных мыслей, показать мне мир. Мы объехали всю Европу, дважды побывали в Америке, но меня тянуло домой… не в Париж, а сюда, в Кальвадос. Он видел, что я все глубже погружаюсь в себя, в свои переживания, и однажды решил устроить мне сюрприз. Солнечным октябрьским днем он попросил горничную завязать мне глаза платком и вывести за ограду дома.
Я очень хорошо помню свои ощущения – все рецепторы в тот момент обострились до предела: в саду одуряюще пахло спелыми яблоками, прелой землей и хризантемами. За шершавой калиткой, которую я отомкнула на ощупь, шумели машины, где-то в отдалении разрозненно лаяли псы. Наконец послышался шорох покрышек и хлопнула дверца легкового авто. Сначала зазвучали знакомые ноты ветивера[14], а затем горячая отеческая ладонь обхватила мой локоть: он помог мне забраться в салон, и мы поехали…
В машине играла приглушенная музыка, и я, поняв, что затевается что-то грандиозное, не стала приставать к нему с вопросами. Мы, вообще, любили помолчать: знаете, только очень близкие и абсолютно преданные друг другу люди могут наслаждаться тишиной, не чувствуя себя неловко. Через некоторое время машина притормозила, отец открыл окно и обменялся приветствиями с неизвестным мужчиной.
Вскоре мою голову стиснул неудобный шлем, и, следуя инструкциям, я поднялась на какую-то платформу. Отец чмокнул меня в висок, обхватил за талию руками и, оторвав от площадки, усадил в тесное кресло. Щелкнули застежки ремней, затарахтел мотор. Тугие потоки воздуха ударили в лицо; подо мной что-то задрожало, затряслось. Сквозь дробный перестук колес и яростный свист ветра вдруг донесся голос папы: «Девочка моя, сними повязку!!!»
Я стянула платок вниз и на мгновение зажмурилась, ослепленная солнечным светом.
И тут же ощутила, что мы уже не на земле. Под крылом двухместного биплана полыхал многоцветный океан: охристо-рыжие сады Кальвадоса, окруженные вспененными, все еще зелеными холмами… А за ними, отделенный песчаной каймой, ворочался свинцовый Ла-Манш.
Щурясь, я нащупала рукой авиационные очки, которые были прикреплены к шлему плотной резинкой. Натянув их, посмотрела на отца. Тот сидел впереди, за прозрачной перегородкой, и по застывшей позе я поняла, в каком он напряжении. Еще до войны папа посещал аэроклуб и даже сдал квалификационный экзамен, совершив сотню учебных полетов. Но мое присутствие на борту этого ненадежного аппарата вызывало у него беспокойство.
Вдруг отец выпростал руку и указал куда-то вниз. Мы пролетали над нашим домом, который с высоты напоминал пряничный теремок: точно такой мама пекла для меня под Рождество. Но вместо эйфории, – Зоя опустила заблестевшие глаза, – меня охватило чувство горькой безысходности. Словно только там, в небе, в полном отрыве от реальности, я осознала всю непоправимость случившегося…»
Оливия прервала просмотр, нажав на паузу, и перевела глаза на Родиона. Он не нарушал тишины – ждал, что она скажет.
– Понимаешь, все эти дни меня не покидало ощущение, что между Зоей и матерью что-то произошло. Какое-то роковое событие, которое Вишневская тщательно скрывала от посторонних. Ее исступленная любовь к отцу, ее постоянное кружение вокруг темы их обоюдной привязанности – есть в этом что-то болезненное.
– Ну, теперь-то мы уже точно не узнаем, что там стряслось, – заметил он. – Да и какое это имеет отношение к Зоиной смерти?
Оливия отложила планшет и вытянулась рядом, обвив его рукой.
– Пока не знаю… Тут много странных обстоятельств, которые я не могу между собой связать. Например, позавчера Зоя рассказала мне про акварель под названием «Весна», которую Андрей Вишневский написал в конце войны. Этот рисунок исчез в сорок четвертом при непроясненных обстоятельствах. Зоя тщетно его искала, но он будто канул в Лету. А несколько недель назад она получила анонимную бандероль. Угадай, что в ней находилось? Та самая «Весна»!
– Любопытно… – протянул Родион. – И что же, оказался оригинал?
– Да! Зоя сразу отдала ее Портману на экспертизу – это ведь Марк обнаружил таинственную посылку на пороге ее дома.
Скептически хмыкнув, Родион откинул одеяло, встал и подошел к окну. Отыскав на подоконнике сигареты, он приоткрыл створку и жадно затянулся.
– Сплошные загадки! Картина Зоиной смерти, конечно, смутная: преступного умысла вроде как нет, но налицо множество нестыковок. Двери нараспашку, ковер, залитый шампанским, разбросанные по полу вещи, треснувший телефон… И теперь еще эта акварель. Ладно, я уверен, что скоро все прояснится. Давай-ка лучше собираться, Иви. Так хочется уехать отсюда и поскорее вернуться в Париж!
XМонмартр
Билеты в «Театр Мариньи» – вот что заставило его заглянуть в электронную почту в ту субботу вечером. Родион приобрел их заранее и накануне спектакля решил наконец скачать в телефон.
В списке непрочитанных писем оказалось сообщение от агента по продаже недвижимости, которое ждало своей очереди уже несколько часов.