ным приглашениям. Темнокожий красавец в строгом костюме сверялся со списком и одаривал любезной улыбкой тех, чье имя отыскалось среди плотно подогнанных печатных строк, тут же пропуская их внутрь. На пригласительной карточке Оливии стояла пометка «Пресса», и ей удалось пройти фейсконтроль без лишних проволочек.
Галерея, представлявшая собой многоуровневое пространство с гладкими стенами и колоннами из необработанного камня, была уже заполнена до предела. Публика оказалась разношерстной: отличить респектабельного коллекционера от восходящей звезды художественного небосклона было практически невозможно. Складывалось впечатление, что гости вечера совершили набег на парижский блошиный рынок, разжившись там совершенно несовместимыми с реальностью нарядами: от камзолов-котарди до шотландских килтов, китовых фижм, воланов и корсетов. Среди этой пестроты Оливии удалось выхватить взглядом знакомую фигуру Марка Портмана, чей щегольской лиловый смокинг навевал мысли о «Лидо».
Пробравшись к дальней стене, к которой был придвинут стол, сплошь заставленный напитками, Оливия подхватила бокал вина и отправилась изучать экспозицию. За право пообщаться с Марком Портманом она обещала Лео написать подробный очерк, сдобрив его десятком высказываний и фотографий – «для полного погружения в атмосферу события».
Чтобы справиться с этой задачей, ей пришлось позаимствовать у Родиона фотокамеру, которая теперь болталась у нее на шее на жестком ремешке. Украшение это, впрочем, не шло в разрез с выбранной одеждой: асимметричная черная рубашка, укороченные брюки и забавные штиблеты, купленные в прошлом году у обувного умельца в Соренто, придавали ей хотя и эксцентричный, но все же рабочий вид.
Прогулка по залу напоминала преодоление полосы препятствий: публика разделилась на небольшие группы, между которыми остались лишь узкие ручейки проходов. Маневрировать по этим каналам с камерой было непросто, но благодаря тесноте Оливии удавалось услышать мнения и восторженных почитателей, и непримиримых критиков. Самая жаркая дискуссия разгорелась возле кролика из нержавеющей стали, восседавшего на мраморном постаменте.
– Да вы только всмотритесь в него повнимательнее, – восхищался тучный коротышка в люстриновом пиджачке, – это же метафора безликости окружающего мира! А в зеркальной поверхности отражается самая его суть: деформированный облик современного человека!
Вглядевшись в искаженное отражение собственного лица в глянцевом боку грызуна, дама в модном парике решила с ним поспорить.
– Называть подобную безвкусицу искусством могут только дилетанты. Она бездушна и лишена какой-либо идеи.
Коротышка вспыхнул, и, сделав глубокий вздох, выдал такую уничижительную тираду, что Оливия предпочла отойти и отправиться дальше.
Однако оказалось, что возле соседнего арт-объекта разгорелся не менее горячий спор.
– И пускай его работа лишена эстетики в традиционном смысле слова, – повествовала старушка в довоенном ситцевом платье, берете и девичьих белых носках. – Но присмотритесь повнимательнее: ведь это отсылка к древним манускриптам, своеобразное послание из прошлого в настоящее. Обращение предков к гибнущей цивилизации!
Заглянув ей через плечо, Оливия обнаружила обычную школьную доску, исчерченную меловыми каракулями. Они напоминали треснувшую в нескольких местах пружину.
– Да если на рисунки моей трехлетней внучки поставить подпись этого мазилы, то выйдет точно такое же послание, – съехидничал кто-то из собеседников дамы в берете.
Та, осадив его презрительным взглядом, тут же нашла, что возразить.
Покружив еще с четверть часа по экспозиции и получив несколько комментариев от посетителей, Оливия спустилась по лестнице вниз. Там оказалось намного спокойнее: перед развешанными на стенах полотнами гости стояли парами или поодиночке, вдумчиво изучая экспонаты. Оглядевшись, Оливия заметила знакомый профиль: это был довольно известный театральный деятель, с которым ей довелось встречаться в Довиле. Она подошла к нему и негромко поприветствовала.
– Вот так встреча, мадемуазель! – шутливо отреагировал мужчина, явно не помня ее имени. – Хотя чему удивляться: похоже, сегодня здесь собрались все ценители искусства. Но я быстро устаю от общения и уединился, чтобы полюбоваться еще разок на работы Соланжа. Каким удивительным мастерством он обладал, только посмотрите! Так соединять цвета, сталкивать плоскости, чтобы они перетекали одна в другую, мог только гений. В его картинах есть что-то гипнотическое.
– Поэтому он и настаивал, чтобы они выставлялись сериями, – согласилась Оливия. – Ему казалось, что этот цветовой симбиоз был способен погрузить человека в транс, вызвать эйфорию. Я знаю только одного мастера, который превзошел Соланжа в этом искусстве…
– Интересно, кого вы имеете в виду?
– Посмею предположить, что речь об Андрее Вишневском, – вклинился вдруг посторонний голос. Собеседники обернулись.
За ними стоял Марк Портман, однако в его напыщенном образе что-то изменилось. Вместо карикатурного фата перед ними был мужчина средних лет с усталым лицом и живыми южными глазами.
– Только он, рисуя абстракцию, за счет своей неповторимой техники мог добиться звучания картины – как будто бы она состояла не из мазков, а из нот. Постойте несколько минут перед любой его работой – и вы ее услышите. Не верите? Пойдемте, я вам кое-что покажу.
Они миновали последний зал и приблизились к аккуратной нише, напоминавшей альков. В ней, мягко подсвеченная сразу несколькими лампами, находилась всего одна картина. Оливия узнала ее сразу – это была «Весна». Правда, подлинник выглядел значительно насыщеннее той репродукции, которую ей показывала Зоя. В оригинале пастельный, зыбкий мир рисунка не был статичен: он словно двигался и дышал, светился изнутри, окатывая мшисто-древесным духом и завораживая переливами оттенков.
– Слышите? Где-то вдалеке шумит река и звучит райский хор птичьих голосов…
– Да, потрясающе, – кивнула Оливия. – Я видела репродукцию «Весны» в доме Зои Вишневской, но оригинал превосходит ее в разы.
– Вы были знакомы с Зоей? – удивился Портман.
– К сожалению, очень поверхностно… Но она успела рассказать мне историю возвращения этой жемчужины в ее коллекцию.
Театральный деятель, которого явно заинтриговали эти подробности, вынужден был ретироваться – его окликнула пожилая дама со сложенным зонтиком, который служил ей опорой. Скроив кислую мину, он нехотя направился к ней, произнося формальные приветствия.
Портман, сунув руки в карманы штанов, о чем-то задумался, а затем произнес:
– Я оказался тем счастливцем, который обнаружил посылку с «Весной» на пороге дома Зои. Это было накануне ее смерти – словно жизнь, прощаясь, преподнесла ей последний подарок.
Оливия еще раз взглянула на акварель: в правом углу стояла подпись мастера, а левый уголок отсутствовал, уничтоженный огнем.
– Наверное, судьба у рисунка была необыкновенная, ведь столько лет прошло!
– Если верить экспертизе, все это время работа хранилась в достойных условиях, – заметил Портман. – Она явно висела в сухом помещении, вдали от прямых солнечных лучей. Пострадал, как видите, лишь незначительный ее фрагмент. – Он указал глазами на обгоревший уголок. – Специалисты судебно-технической экспертизы, которых мы привлекли, считают, что повреждение получено около года назад.
– А вы уверены, что это подлинник? Ведь столько умелых подделок существует…
Портман сверкнул снисходительной улыбкой.
– Абсолютно. Вишневский написал «Весну» накануне рождения дочери, в сорок четвертом. Все его работы того периода выполнены либо на обрезках полотна, которое он добывал на ткацкой фабрике под Парижем, либо на немецком картоне, который он приобрел на черном рынке в конце сорок третьего. Акварель сработана именно на нем. И потом посмотрите. – Портман протянул руки и аккуратно снял «Весну» со стены. – Вот здесь, на обороте, – цветовая раскладка и аббревиатура кириллицей. Такой «графический код» он оставлял на каждой картине.
– А это что за странная отметка? Ведь тоже кириллица…
Сбоку, у самой кромки, виднелся голубоватый отпечаток – штамп с номером, вписанным от руки, и набором заглавных букв.
– Пример откровенного невежества и дилетантства, – нахмурился Портман. – Видимо, инвентарная отметка какого-то учреждения: музея, выставочного зала или художественного хранилища. Однако разобраться нам не удалось – отпечаток крайне неразборчив. Фонд, конечно, привлек экспертов и попытался…
Тут на лестнице послышался шум и громкие восклицания. Вниз спускалась компания подвыпивших гостей. Одна из дам внезапно оступилась, запутавшись в подоле длинного платья, и потеряла равновесие. Следовавший за ней мужчина не успел увернуться и неуклюже завалился назад, выронив бокал с вином. Тот со звоном скатился вниз и разбился вдребезги о каменный пол галереи. Портман мгновенно водрузил акварель на место и удивительно проворно для своей комплекции подскочил к лестнице, подозвав по ходу смотрителя зала. Пока последний бегал за тряпкой и шваброй, а дама, всхлипывая и икая, поправляла наряд, Оливия позволила себе наглую выходку. Убедившись, что за ней никто не наблюдает – внимание охраны на мгновение сосредоточилось на происходящем, – она сняла «Весну» со стены и сделала снимок оборотной стороны.
Когда Портман все уладил и вернулся к своей собеседнице, она уже стояла вдали от алькова и сосредоточенно рассматривала полотно Соланжа. «Весна» по-прежнему красовалась в нише в мягком акцентном свете.
– А ведь я вам так и не представилась, месье Портман. – Девушка поправила фотокамеру на шее, намеренно уводя разговор в другое русло. – Лео Филипп, мой шеф, связывался с вами насчет небольшого интервью. Наш портал – информационный спонсор этого мероприятия, так что я здесь по работе. Уделите мне еще несколько минут?
XVIIБассейн
Договориться о встрече оказалось несложно – упоминание фонда Портмана и имя Анри Монтеня подействовали на менеджера страхового агентства как гипнотическое внушение. Он мгновенно отыскал в своем графике свободное время и пригласил Родиона заглянуть к ним в отделение с описью имеющихся ценностей.