– За Победу!
– За Победу!
Выпили стоя.
– Но, – выпив, Коля говорит.
А потом – не чокаясь уж: помянули.
Закусили. Фёдор с Колей на скамеечке. Гриша опять улёгся на бушлат.
– Хорошо тут, – говорит Фёдор. – Природа. Чуть бы теплее…
– Ты вроде, Федя, как того?.. – спрашивает у него Гриша, с хрустом откусывая огурец. – Или мне кажется?
– Того, того, – говорит Фёдор.
– А как ты ездишь… за рулём-то?
– А так и езжу.
– А гаишники? – спрашивает Гриша.
– А чё гаишники? – говорит Фёдор.
– Понятно, – говорит Гриша.
– Тоже люди, – говорит Фёдор. – Дети есть у них, покушать просят.
– Кормилец, – говорит Коля.
– Кормилец, – говорит Фёдор. – Да и давно уже не останавливают.
– Честь отдают, когда мимо поста их проезжаешь, – говорит Гриша.
– Вроде того, – говорит Фёдор.
– Я чё-то это… Пойду, – говорит Коля. Встал со скамейки. Добрёл до сосны. Сел под неё, спиной к комлю привалился. Глаза закрыл и тут же задремал – так утомился.
Тучи наползли. Словно раскормленные – тучные, как библейские коровы. Сиренево-свинцовые. Лес задевают будто – грузные. Теперь нагнало их уже не с севера – с северо-запада. Солнце вечернее закрыли – не просвечивает. Ветер спустился ещё ниже, напирает, вершины сосен уже треплет, срывает шишки с них – шлёпают шишки по земле, как град по крыше.
Одна из них, угодив в козырёк кепки, и Колю разбудила. Понял, в чём дело или нет, проснулся Коля, смотрит, слышит:
Гриша лежит, где и лежал. Фёдор сидит, где и сидел. Кемь шумит внизу, под яром, как и шумела. В старице дальней коростель запел заунывно. Трещит отрывисто и звонко щёлкает что-то смолистое в костре – пихтовый сук или еловый – разлетаются во все стороны от костра, как от петарды, искры.
Ну, это чё же…
– Вот, ё-моё, – заворочавшись с боку на бок и оглядывая себя, говорит Гриша. – Не загореться бы, а то поджарюсь. Зря положил…
– Пока не пахнет, значит, не горишь, – успокаивает его Фёдор.
– Да не хотелось бы… так, преждевременно сгореть-то… Нет ни берёзы близко, ни осины, – говорит Гриша. – Те бы не пыхали, как эти.
– Зато красиво.
– Это – да.
– Как на параде… фейерверки.
– Отправил, Гриша, на курорт её, в тёплые страны. Надоела, – говорит Фёдор, нарезая колбасу. – Конина, что ли?.. Может, надеюсь вот, что не вернётся… Одни лишь бабки на уме… Мои, конечно. Как на работу – в магазин, дня не пропустит. Обнаглела. Всё только шмотки, шмотки, шмотки. Ну и пожрать – губа не дура… И жрать-то так, чтоб не толстеть…
– Ну, это сложно.
– С ней говорить-то, Гриша, больше не о чем, всё о покупках, о диетах. По миру пустит… сикельдя!
– А чё женился?
– Бес попутал!
– Тебя, татарина, и бес попутал?
– А он, Гриша, паспорт и национальность не спрашивает, он сразу в печень: шмяк тебе слева – и готов. Роди, говорю, мне наследника. А она: Федя, какой ещё наследник!.. Пожить, мол, надо. Ещё успеем, заведём… Ну. Когда сдохну. С другим каким-нибудь, найдёт себе моложе, заведёт, а мне воспитывай… Сердце – как тряпка – истрепалось. Не веришь? – спрашивает. – А?
– Да верю, верю, почему не верю, – говорит Гриша, но не на Фёдора глядит, а на костёр. – Чё тут такого-то, чтобы не верить? Дело обычное.
– Ну, не скажи. Это тогда, наверное, когда касается кого-нибудь другого, не тебя.
А из машины:
Он вчера не вернулся из боя…
– Высоцкий, – Коля говорит.
– Спи, спи, – говорит ему Фёдор.
– Простынешь, – говорит Гриша. – Шёл бы к костру вот – здесь теплее.
– Да я тут это… ладно мне.
Уснул Коля. Проснулся, слышит:
Плачет Фёдор. Говорит, всхлипывая:
– К отцу на кладбище заехал. Выпил там за него, фронтовика. Поговорил с ним. Ёлки-палки, мать честная…
– Ну а как? – говорит Гриша, шевеля прутом в костре угли. – Естественно.
– Я чё-то это… – говорит Коля.
– Смотри-ка ты, опять проснулся, – говорит Фёдор.
– Шёл бы сюда, ещё примёрзнешь, – говорит Гриша. – Кто тебя будет отдирать?
Смеркаться начало. Ветер унялся. Снег повалил, и уже гуще: Камень за ним не стал проглядывать.
Задремал Коля, спрятав, чтобы не зябли, руки в карманы пиджака и подбородком в грудь себе уткнувшись. Съехала кепка на глаза – в нос козырьком Коле упёрлась.
Прибежал Верный, виляя хвостом, покрутился возле спящего хозяина, обнюхал, что следует, обстановку изучил и убежал опять куда-то. Залаял где-то.
Шум непривычный Колю разбудил. Кепку поднял, глаза открыл он – смотрит.
У костра стоит, возвышаясь, как дерево, Гриша – сучьев принёс, в костёр, ломая об колено их, подкладывает. На скамейке, перед заставленным банками, стаканами и заваленным продуктами обширным, как стол, пнём, сидят Рая и Фёдор. Пустое место между ними – расстояние. Рая в том же, в чём и днём была одета, – в розовой мохеровой шапке и вишнёвом пуховике, – выделяется среди мужчин, одетых в тёмное. На коротком, но толстом бревне – кто-то его откуда-то за это время притащил, – с другой стороны стола-пня, – Электрик и Флакон. Оба в ватных телогрейках. Электрик в серой разношенной шерстяной вязаной шапочке, с прилипшими к ней опилками – дрова пилил, наверное, недавно, – едва глаза не закрывающей, Флакон в облезлой кроличьей ушанке. Похож он, Флакон, чем-то на заблудившегося во времени бойца из отряда национального башкирского героя Салавата Юлаева. В Ялань попал вот только как? И они, Электрик и Флакон, на бревне особо не теснятся – между ними можно усадить ещё кого-нибудь. Свет от огня у всех на лицах.
Наши мертвые нас не оставят в беде, наши павшие, как часовые…
Рая смеётся весело и говорит:
– Фёдор Каримович, дай денег в долг.
– С какой стати? – говорит Фёдор Каримович. – Самой надо зарабатывать, не остарела. Вон ещё баба хоть куда! Вставь только зубы – и на выставку.
– Вот это верно. Как кобылу, – говорит Электрик. – На ней хоть чё можно возить – упрёт, не п….т.
– Молчи в тряпочку, – говорит Рая. – Умник нашёлся. И выражения-то выбирай – не дома. С людьми приличными общаешься.
– Дома бы были, я бы выбрал, – говорит Электрик.
– Гы-гу, – Флакон так отозвался. Голову в плечи утянул, глаза – как щелки. Сидит, как филин, затаился.
– Дашь деньги – вставлю! Золотые. Я верну, Фёдор Каримович! Я ведь такая, – говорит Рая – как будто очередь из пулемёта выпалила – не сказала. Выпить и закусить никак не уловчится – держит уже несколько минут на весу в одной руке ломоть ветчины, в другой – белый пластмассовый стакан, но донести до рта его никак не удаётся ей – от смеха. Ногой за чурку зацепилась, другой упёрлась туго в пень – чтоб со скамейки не свалиться. – Я обязательная, – говорит.
– Когда вернёшь?! – спрашивает Фёдор Каримович. И говорит: – Выпей уж, что ли, не маячь.
– На том свете! – говорит Рая. – Я выпью, выпью.
– Вот уж где дура-то так дура! – говорит Электрик.
– Сам такой! – говорит Рая.
– А там они откуда у тебя возьмутся?! – спрашивает Фёдор Каримович. – Где ты там денег-то найдёшь? Что всё смеёшься?
– Да она дура!
– И мне они там, может, не понадобятся.
– Фёдор Каримович, найду!
– Ну, помолчала бы немного!
– Гы-гу.
– Получишь ссуду, что ли, в банке?! Да?.. Ты вон и тут-то не работаешь, – говорит Фёдор Каримович. – А там тебя и вовсе не заставишь… Кто тебе выдаст, хоть и под проценты?
– У кого здесь что есть, там того не будет, – говорит Рая. – А у кого здесь чего нет, то будет там, Фёдор Каримович.
– Да ну?! – говорит Фёдор Каримович.
– Закон такой! – говорит Рая.
– Сучка! – говорит Электрик.
– Гы-гу, – говорит Флакон.
– Кто такой закон придумал?
– Высшие Силы.
– Пасть заткни.
– Сколько тебе? – спрашивает Фёдор Каримович.
– Пятнадцать, – говорит Рая.
– Чего?
– Рублей.
– Я думал, тысяч… Ладно, пятнадцать тебе дам. А почему только пятнадцать?
– Спирт, – говорит Гриша, – у Колотуя столько стоит. Полбутылки.
– А, ну понятно. Дам тебе тридцать. На бутылку.
Выпила Рая. Передёрнулась. И ветчиной стала занюхивать. Опять смеётся, рот закрывая ветчиной.
– Как она там тебе вернёт? Не вернёт, – говорит Гриша. – Ты на другом же свете будешь – на татарском. Не давай.
– По электронной почте перешлю!
– Вот уж дура-то так дура!
Задремал Коля. Теперь от холода проснулся. Встал. Трясётся, как Каин. К костру приблизился, на корточки присел к нему – отогревается.
Нам и места в землянке хватало вполне…
– Я чё-то это… – говорит. – Или мне выпить?
Никто его, Колю, не слышит, налить ему никто не предлагает. Сам не попросит.
Окоченел.
Уже стемнело. Земля белеет – снег её покрыл.
– Хрен им нас, русских, победить! – говорит Фёдор Каримович. – Кишка тонка! Как бы ни пыжились!
– Ни за что! И никогда! Полезут, – говорит Гриша, – облезут! Так надавали – долго будут помнить.
– Но, – Коля говорит, к огню склонившись. – Пусть тока сунутся – получат.
– Уже, наверное, забыли! – говорит Фёдор.
– Напомним, – Гриша говорит.
– Да лучше бы они нас победили! – говорит Рая. – Порядок был бы, и жизнь нормальной бы была. И пиво пили бы нормальное…
– Заткнись, власовка, – говорит Электрик. – Пасть беззубую свою запри, рожа бандеровская, недобитая!
– Имею право мнение высказывать, – говорит Рая. Смеётся. – Свобода слова! Не затыкай мне рот, родной!
– Тебе заткнёшь, дыра собачья! – говорит Электрик. – Лохань твою!.. Тамбовский волк тебе родной!
– Чушь-то не городи, на самом деле, – говорит Гриша. – Тебя в Освенцим бы – чтобы одумалась. Зубы-то там тебе вернули бы.
– Ну, ёлки-палки, чё городишь?! – говорит Фёдор. – Ты же из Белоруссии, если не врёшь?
– Из Белоруссии, – говорит Рая. – Из самой настоящей.
– Из настоящей! – говорит Фёдор. – Так что ж тогда ты?! Курица безмозглая?.. Сколько в войне погибло белорусов?!