– Я не считала… Много.
– Много… Посчитай!
– Хатынь-то, – Коля говорит. Только никто его не слышит.
Костру – как вечному огню… вот.
– Гы-гу… А мне по барабану, – говорит, встрепенувшись, Флакон. – Рейх так рейх, не всё равно? Четвёртый, пятый. Чем наша власть немецкой лучше?
– Смотри, очнулся!.. Ну, ты и сволочь! – говорит Фёдор. Резко вскочил, пошёл стремительно к машине. Светло в салоне – свет не выключен. Там что-то ищет.
Не ухнет уже бронебойный, не быть похоронной под дверь…
– Но, – говорит Коля, чуть не в огонь засовывая руки. – Уже не ухнет…
Сам с собой о чём-то гневно разговаривая, не качаясь, не заваливаясь, вернулся Фёдор Каримович с литровой бутылкой водки, с какими-то железными плоскими банками и с палкой колбасы – в охапке держит. Суёт тут же всё это сидящему на бревне Электрику в руки и говорит:
– Вот вам от фюрера подачка! Валите, дома пейте и закусывайте! Мне с одноклассниками надо пообщаться… Ему, говну, по барабану!
– Фёдор Каримович, – говорит, принимая подачку – прежде всего в бутылку уцепился – и вскакивая с бревна, Электрик. – Да он же пьяный без ума. Завтра и помнить ничего не будет.
– А мне плевать, пьяный, не пьяный, будет он помнить или нет, больной, здоровый, кривой, глухой, безграмотный или учёный, – говорит Фёдор Каримович. – Чтобы я вас не видел больше! На отступление даю минуту! Я не ручаюсь за себя! До трёх считаю. Кто не успеет, я не виноват. Никто вас сюда, мартышек голозадых, хорьков пронырливых, не звал, сами припёрлись, вот и, пока я добрый, сами убирайтесь! Пьяный, не пьяный, раз говорит такое, значит – гнида!
Сорвалась Рая со скамейки, шапкой мохеровой мелькнув, как метеором, под руку взяв Электрика, к нему прильнула. И говорит:
– Витя, пойдём. Пора. Темно уже. Фёдор Каримович, я деньги вам верну, – серьёзной стала – не смеётся.
– Засунь куда-нибудь себе их! Чтобы не выпали, зашей!.. И вонючку эту забирайте, – говорит Фёдор Каримович, рукой показывая на Флакона. – Нам тут не нужно!.. Воздух портит! В рейх бы его, дерьмо, на мыло бы пустили. Тоже нельзя – дерьмом и мыло будет пахнуть. Уф, сасек, у ля мин хазер!.. Терпит земля – живут такие… О морду пачкаться не хочется, а так разнёс бы!
Опустив, как плети, руки – в рукавах укрыл ладони, – склонив низко голову, молчит Флакон – ни слова от него, только сопение. Лицо – за шапкой. Из телогрейки будто испарился – ноги его лишь выдают, а так ищи бы. В тазу котёнка искупай, на пол поставь его – так же примерно будет тот смотреться – жалко. Уже забыл, что только что и ляпнул, что происходит, не поймёт – так притворился. Или не притворяется – не помнит.
Рассовал Электрик подарки Фёдора Каримовича по карманам телогрейки, то, что в них не вместилось, Рае в пуховик пихнул. В руке бутылка – с ней не расстаётся.
Подняли они, Рая и Электрик, Флакона, почти бездвижного и обессилившего вдруг, с бревна, под локотки его, шаткого на ногах, подхватили.
– Всего вам доброго!
– Катитесь!
Не по тропинке двинулись – та совсем близко к кромке яра, можно и свалиться, – а на дорогу вышли сразу, в потёмках скрылись.
– Телевизора насмотрятся! – негодует Фёдор Каримович. – Потом из них – как из помойной ямы! – Нацедил, тряся нетерпеливо бутылку с гремящим в горлышке шариком, полный пластмассовый стакан водки. Себе только. Выпил разом. Не закусывает. – Мозги у всех уже перекосило. И в телевизоре – у тех. У тех-то – ладно, те – продажные. Этих-то кто вот покупал?! Просто придурки, ум пропили.
– Не только ум, – говорит Гриша.
– И совесть, – говорит Фёдор.
– Ты ж отрицал её, буржуй, – говорит Коля.
– Мало ли что я отрицал! – говорит Фёдор.
– Ну, вот, – говорит Коля.
– Душу только не пропьёшь, – говорит Гриша.
– Быват, – говорит Коля.
– Да ладно?! – говорит Гриша.
– Ну их на хрен! – говорит Фёдор.
Совсем стемнело. Снег перестал валить. Но звёзд не видно. Птиц не слышно. Только собака где-то лает – Верный.
На барсука, наверно, на бобра ли…
Сели все за стол-пень: Фёдор и Гриша – на скамейку, Коля – на бревно.
Разлил Гриша терпеливо по стаканам. Сидят, молчат. Потом уж – выпили.
Но разговор уже не вяжется.
И холодно: костёр угас почти – не греет.
– Идти пора, – говорит Гриша.
– Но, – говорит Коля. – То чё-то это…
– Довезу, – говорит Фёдор.
– Завтра, – говорит Гриша, – приберусь тут. И может, утку подстрелю где… Один хрен, спать не даст похмелье, поднимет рано, – уж самому себе, наверное, бормочет, не кому-то.
Встал Гриша. Догорающий уже костёр затоптал, снегом его закидал. И говорит:
– Не разгорится?
– Нет, конечно, – говорит Фёдор.
– Да ну, – говорит Коля. Ветер как будто сильный налетает – Колю клонит.
Пошли к машине. Диск давно уже закончился – молчит Высоцкий, никто другой его не подменяет.
Сели: Гриша – рядом с водителем, Коля – на заднее сиденье. Прилёг.
Сдав резко назад, чуть развернувшись, Фёдор поехал почему-то прямо. В сосну ударился, уткнувшись бампером в неё.
– Вот, ёлки-палки!
– Не торопись, – говорит ему Гриша. – Успеем.
– В гости к Богу, – говорит Коля.
– Не каркай, – говорит Гриша.
Опять резко стал сдавать Фёдор – об ствол другой сосны, как о верею ворот, свернул левое боковое зеркало.
– Ну, мать честная! Ещё не лучше! – говорит. Ёрзает за рулём – как на гвоздях будто сидит, на раскалённой сковородке ли – не на сиденье мягком и удобном.
– Осторожней, – говорит Гриша.
– Хрен с ней, – говорит Фёдор. – Отремонтирую.
– Зачем ломать-то?
– Я же не нарочно.
Развернулся, подмяв мелкие сосенки. Поехали.
Задремал Коля – как умер.
Тут же вроде его будят – оживляют.
– Выходи, – говорит Гриша. – Приехали.
– Куда? – спрашивает Коля.
– Куда надо, – отвечает ему Гриша. – Только не утони… Куда ты собирался?
Гриша и Фёдор не в машине – возле.
– Плотно, – говорит Гриша. – Колёса крутят вхолостую.
– Безнадёжно, – говорит Фёдор. – Тут бы и танк не проскочил, на днище сел бы.
– Левее надо было, стороной, – говорит Гриша. – Как-то туда же ты проехал.
– Я и хотел левее, но стянуло.
– И не пытался, я же видел.
– Как ты мог видеть, если спал?
– Да я когда успел уснуть-то?
Вышел и Коля из машины. Оглядывается – как на чужбине.
– Мы где? – спрашивает.
– Тут, – отвечает ему Гриша.
– А! – говорит Коля.
И Фёдор громко продолжает что-то говорить, глядя на джип, но среди его тарабарщины разобрать можно лишь несколько понятных русскому слуху слов – им здесь не место.
– Вот ё-моё, – говорит Гриша.
– Я чё-то это… – говорит Коля.
Ельник кругом – мрачный, непроглядный, вершины в небе тёмном скрыты. В грязи джип – по самые двери. Фары выключены, в салоне темно. Сзади его чернеют колеи, спереди – снег блазнит, никем нетронутый.
– Пешком пойдём, – говорит Гриша. – Нестеров Володя завтра вытащит.
– А у него трактор на ходу? – спрашивает Фёдор.
– На ходу, – говорит Коля, проснувшись окончательно.
– Ну, тогда завтра, – говорит Фёдор. – За ночь он, жеребец, не убежит отсюда никуда, застрял по самые…
– Куда он денется, – говорит Гриша.
– Но, – говорит Коля.
Пошли пешком.
Идут. Бредут – снег по щиколотку. Друг за другом – цепью – как гуси. В вожаках – Гриша, замыкающим – Коля. Разговаривают – словом-другим лишь перекидываются – Гриша с Фёдором, Коля молчит.
Не отбеливал бы снег, тут, в густом ельнике, и ничего не разглядел бы. Ладно, что близко.
На тракт выбрались. Ялань на виду – к ней и направились. Огни редкие горят – в окнах. И фонари зажглись – мерцают. Вокруг Ялани ельник древний, рослый – мрачно высится.
Об асфальт ногами дружно постучали – сбили с них грязь и снег – брели пока, так и налипло.
– Пусть только сунутся, попробуют, – говорит Фёдор.
– И тех расколотили, – говорит Гриша, – и любому другому не спустим! – а кулаком грозит при этом почему-то Коле, под самый нос его кулак подставил.
– Но, – говорит Коля.
– Чем пахнет? – спрашивает Гриша.
– Порохом, – отвечает Коля.
– Не порохом, а смертью!.. Страшно?
– Страшно.
– То-то.
В Ялань вступили. Городским краем – шеренгой уже, не нарочно, по нетвёрдости походки, плечом в плечо толкаясь, – прошли.
Стоят теперь на перекрёстке.
– Может, ко мне, ребята, двинем? – спрашивает Гриша. – Есть у меня, и не маленько. Запасся. Выпьем, поговорим. Там хоть тепло. Печку, – говорит, – затоплю. Спать только негде – одна койка. А пол завален барахлом.
– Не-ет, – говорит Фёдор. – Завтра.
– Зря, – говорит Гриша.
– Но, – говорит Коля.
– Пока нам хватит, – говорит Фёдор. – Отметили.
– А мы костёр не затушили? – спрашивает Гриша.
– Вроде затушили, – говорит Фёдор. – Снег кругом же – не опасно.
– Так это я на всякий случай, – говорит Гриша.
– Пожарник, он и на пенсии пожарник, – говорит Фёдор.
– Не пожарник, – говорит Гриша, – а пожарный, – и говорит: – Бывших пожарных не бывает.
– Это верно, – говорит Фёдор.
– Но, – говорит Коля.
– Ну дак, – говорит Гриша.
Пообещав друг другу, что бы ни случилось за ночь в Ялани и во всём мире, утром встретиться, всё же простились.
Пошёл Гриша к себе, запел песню:
Там вдали за рекой засверкали штыки, в небе ясном заря догорала…
Собаки залаяли. Гришины, наверное. И не только. В разных краях отозвались – не дремлют.
– Красноармеец, – говорит Фёдор.
– Но, – говорит Коля.
– А мне куда, Коля, податься? – спрашивает Фёдор. – К тётке Галине-то нельзя?
– Нет, – говорит Коля. – Туда нельзя. Там полный табор.
– Вернуться, в джипе ночевать?..
– Ну, не выдумывай.
– У Гриши тесно.
– Не люди, что ли… Да, там кого – не повернуться.
– Луша, – говорит Фёдор. – Не пустит.