Лишь в этот момент он до конца осознал, что пятнадцать человек против двадцати ― это весьма опасно, даже если прибавить Юлиуса; и в особенности в бою против местных уроженцев. Кстати, самого Дориа Николас так и не видел, ― только слышал его голос. Тот держался в тени, наблюдая за ходом сражения. Фламандец пытался пробраться к нему, но так и не сумел.
Теперь большинство бойцов дрались пешими, разбившись на группы. Земля под ногами была предательски скользкой, но упасть означало погибнуть под ударами клинков и тяжелых дубинок. Юлиуса Николас больше не видел; голова у него гудела от последнего удара, который он не сумел отразить. Вовремя вернув равновесие и оборотившись, он обнаружил, что к нему примериваются еще двое врагов, и один из них уже занес свой клинок. В этот момент Юлиус выкрикнул:
― Этого я беру на себя! ― и Николас успел вовремя вскинуть щит, а другой выпад отразить мечом. Нападающий на мгновение растерялся, и это позволило фламандцу замахнуться и пронзить его насквозь. При этом он попытался развернуться, чтобы оказаться между Юлиусом и вторым нападавшим. Но там, где только что было двое врагов, теперь их оказалось шестеро. Он успел еще мрачно подумать, что похоже, Дориа где-то в темноте успевает выращивать новых солдат… В порыве ярости он даже выкрикнул:
― Мессер Пагано! Тут один мальчишка хотел бы встретиться с вами лицом к лицу!
Николас успел заметить, как тень посреди дороги сдвинулась с места, и блеснули белоснежные зубы. Затем и тень, и лагерь, и пылающий огонь заслонила огромная широкоплечая фигура, державшая дубинку в обеих руках. Николас еще успел заметить, как Юлиус обернулся и с криком попытался броситься на помощь, и тут дубина опустилась. Глядя на нее, он не успел даже испугаться, лишь ощутил мимолетную печаль. Я проиграл… Подвел тебя… А потом был удар, и он погрузился во тьму.
Сперва Николас решил, что он мертв, но затем осознал, что чувствует себя слишком скверно для мертвеца. То и дело теряя сознание и вновь приходя в себя, он постепенно осознал, что едет куда-то, привязанный, словно тюк с зерном, к крупу мохнатой горской лошадки. Судя по стуку копыт, доносившемуся со всех сторон, лошадей вокруг было немало. Под ногами виднелась широкая тропа, похожая на дорогу в Байбурт, но куда более крутая. Не будь он привязан так крепко, ― давно скатился бы с крупа лошади. Путы отчаянно резали тело, болью отдаваясь при каждом толчке. Одежда вся заскорузла от крови.
В какой-то момент Николас вспомнил о Юлиусе и закричал, ― и тут же получил жестокий удар по голове, но прежде успел услышать ответный вопль и еще несколько знакомых голосов. Значит, вместо того, чтобы уничтожить их всех на месте, Дориа решил куда-то отвезти пленников, оставшихся в живых. Насколько Николас мог судить, он потерял половину своего отряда, и уцелевшие были едва ли в лучшем положении, чем он сам. Вот вам и тщательно спланированная операция. Какой же он болван! Кто-то должен был вовремя остановить его, и отшлепать как мальчишку… Конечно, Юлиус помешал… Конечно, у врагов был численный перевес. И все равно, он выставил себя полным дураком.
Но он был жив! Николас из последних сил прохрипел:
― Юлиус, если увидишь этого ублюдка Дориа, выбей ему все зубы!
Он еще успел услышать смех стряпчего, прежде чем дубинка вновь ударила его по голове. После этого сознание надолго покинуло Николаса, хотя временами ему и казалось, что он лежит на земле, а не едет на лошади, а временами ему, кажется, давали воды и даже чего-то поесть, но глотать он не мог. Юлиуса он больше не видел и не слышал.
Наконец, Николас пришел в себя в походном шатре и обнаружил, что лежит на каком-то тряпье. С него сняли плащ и кольчугу, выставив жалкие останки на всеобщее обозрение. Впрочем, единственным зрителем оказался паренек, даже моложе самого фламандца, с гладко выбритой головой и в длинной рубахе без ворота, который молча сидел напротив, скрестив ноги. Когда Николас пошевелился, он поднялся и взглянул на него, не скрывая отвращения. Судя по внешнему виду, молодой человек не был в родстве с горцами, пленившими отряд, но он также не походил и на генуэзца.
― Кто ты такой? ― спросил его Николас по-гречески. ― И где я?
Незнакомец безучастно посмотрел на него, а затем сплюнул и вышел вон.
Попытавшись пошевелиться, фламандец обнаружил, что связан по рукам и ногам, ― однако он мог вертеть головой. Он огляделся. Шатер был совершенно пуст, и вовсе не походил на обычное жилище кочевника Неожиданно полог откинулся, и внутрь в сопровождении давешнего юноши вошел еще один незнакомец, в точно таком же наряде, и с выражением лица как у Алессандры Строцци, когда она была в скверном расположении духа. Без единого слова незнакомец указал на пленника. Николас открыл было рот, чтобы заговорить, но человек знаком велел ему молчать. Затем он посмотрел на юношу.
Тот, в свою очередь, походил на сына Алессандры, Лоренцо, тоже в скверном расположении духа. Сделав шаг вперед, он опустился на колени и на миг лбом коснулся земли. Затем поднялся, покосился на мужчину, и тот сделал резкий жест рукой. Юноша подошел к выходу из палатки и что-то коротко рявкнул. Язык не походил ни на греческий, ни на итальянский, ни на арабский. Затуманенный разум подсказал Николасу, что незнакомец говорил на иврите. Наступило затишье. Старший из незнакомцев избегал смотреть на пленника, и казалось, что он молится. Затем в палатке неожиданно появились четверо человек, которые несли бадью, наполненную горячей водой. Ее они поставили на землю, вышли и вернулись с большой жаровней. После этого в шатре появился стол и два складных стула. Стопка белья и ящичек, из которого достали и выставили на стол несколько предметов. Последними появились плетеная корзина и еще один столик. Николас молча ждал, взирая на пустую столешницу. Все, кроме первого незнакомца, удалились, и тогда появился давешний юноша с кувшином роз, расставленных с неподдельным изяществом. Их аромат заполнил шатер, перебив все прочие запахи. Николас удивленно распахнул глаза, и незнакомец наконец обратился к нему.
― Вы понимаете меня?
― Я вас понимаю, ― подтвердил Николас.
Человек чуть заметно переменился в лице.
― Я лекарь. Я должен вас спросить: если мы перережем ваши путы, не попытаетесь ли вы совершить насилие?
― Обещаю, ― тут же отозвался фламандец.
― Мы не имеем никакого отношения к вашим ранениям. Мы хотим лишь их исцелить. ― Лекарь подал знак своему спутнику. Тот опустился на колени с ножом в руке и тронул веревки, стягивавшие запястья пленника.
― Но для кого? ― спросил Николас. ― Кто нанял вас? И где я нахожусь?
― Не могу сказать, ― ответил незнакомец. ― Запомните правило: вы должны хранить молчание.
Но фламандец не желал хранить молчание.
― Мой друг… Его зовут Юлиус.
Он тут же ощутил укол ножа. Лекарь что-то прошипел своему помощнику, и юноша с недовольным видом отпрянул.
― В следующий раз мы уйдем, ― пообещал старший. ― И можете дальше лежать в грязи.
Николас покорно замолк. Лекарь с помощником, морщась от отвращения, принялись срезать с него одежду. Затем они губкой обмыли и осмотрели раненого. Больше всего его тело походило на воплощенную совместную грезу Коларда и Хеннинка: темно-синие кровоподтеки и надрезы цвета императорского пурпура. Некоторые раны были довольно глубоки, но кости уцелели, Николас даже не смог бы сказать, что болит сильнее всего: он ощущал единую боль во всем теле. Неизвестно, сколько длилось его путешествие… Скорее всего, его напичкали какими-то снадобьями. Наверное, опасались, что он вскочит на ноги и поубивает их голыми руками, ― но на самом деле сейчас он не смог бы шевельнуть и пальцем. Даже к ванне его пришлось подтаскивать волоком.
В горячей воде он заснул, ― такое с ним случалось и прежде. Кажется, кто-то затем вытащил его из бадьи, перевязал раны мягкой тканью с целебной мазью и на землю вместо грязного тряпья подстелил свежий тюфяк с настоящими простынями, подушкой и одеялом. Затем лекарь чем-то напоил его и позволил заснуть.
Пробудился Николас от боли в мышцах, но с ясным рассудком. Шатер был залит нежным желтоватым светом: пока он спал, сюда принесли свечи. Бадья с водой исчезла, но жаровня осталась, и розы тоже. Сбоку на ковре обнаружилась сложенная стопкой одежда.
Слава богу, платье было не его собственным… Чуть слышно ругаясь, Николас уселся и принялся рассматривать свой новый наряд. Мягкие туфли, узкие штаны на шнуровке, рубаха длиной до середины бедра, туника с короткими рукавами и тонким расшитым поясом с серебряной пряжкой. Никакого оружия, разумеется, и никаких личных вещей. И, хвала небу, никакого головного убора. Сейчас даже воздух давил на затылок слишком сильно… Преодолев слабость, Николас поднялся и стал одеваться. Он почти закончил, когда ощутил какое-то движение у входа в палатку. Там послышался звук шагов, и звон скрещенной стали. Тут же шум прекратился; мужской голос произнес его имя, и полог шатра откинулся в сторону. В темноте Николас видел лишь блеск островерхих шлемов и незнакомых доспехов. За спинами воинов во множестве виднелись такие же палатки, как его собственная, но гораздо просторнее; и все они были ярко освещены.
Идти пришлось совсем недалеко. При этом молчаливый эскорт окружал его так плотно, что Николас почти ничего не смог разглядеть вокруг. Все его спутники были среднего роста и носили кольчугу поверх туники с разрезами, а также сапожки для верховой езды. Под шлемами виднелись смуглые, ничего не выражающие лица с густыми черными бровями и коротко подстриженными черными усами. У входа в самый большой шатер их окликнули, и эскорт остановился.
Николас молча ждал, вдыхая аромат непривычных кушаний, прислушиваясь к незнакомым звукам и голосам. Из шатра доносилась мелодия струнного инструмента и негромкая речь. Шатер был закреплен на кольях с помощью тонких цепочек, которые в отблесках костров блестели, подобно золоту.
Какой-то человек вышел из шатра и, нахмурившись, застыл на пороге. В руках его было нечто, напоминающее кусок меха. Он протянул руку вперед, и, выждав немного, с сердитым видом взмахнул ею в воздухе. Николас, догадавшись, чего от него хотят, принял то, что ему дали. Это оказалась фетровая шапочка, отороченная мехом. Точно такую же носил человек, стоявший напротив него. Приглядевшись, Николас опознал в нем евнуха.