— Меня зовут Маркус Марвин. Вот это удача! Я пил кофе с одним журналистом в Бенен-Дикен-Хофе, когда кто-то сказал, что в гостинице снимает номер Филипп Гиллес, а сейчас он пошел на кладбище. Я бросился туда, но там ни души. И мне пришло в голову посмотреть здесь — вы же знали Герхарда. И точно! Действительно очень рад, господин Гиллес! Вы как раз тот человек, который нам нужен. Привет, Валери. Вам все еще плохо?
— Да. И я потеряла контактные линзы.
— Опять?.. Герхард всегда говорил, что нет никого лучше вас, господин Гиллес.
— Потому-то я и упросила господина Гиллеса зайти, — блеснула глазами Валери. — Я надеялась, что вы скоро придете.
Гиллес встал.
— Пожалуйста, пожалуйста, сидите! — Марвин шагнул вперед и решительно усадил его обратно на стул. — Я читал ваши книги, еще когда бегал в школу. Великолепно, просто великолепно! Вы пишете так, что понимает каждый. Нам как раз и нужен человек, который так понимает людей. Господин Гиллес, вы замечательный автор. Без этих напыщенных элитарных уловок… Единственный, кто плюет на литературу…
— Я не плюю на литературу, — возразил Гиллес и снова встал. — Но за комплимент, конечно, спасибо.
— Боже Всевышний! — вскричал Марвин. — Я вовсе не хотел вас обидеть! Наоборот! Мы преклоняемся перед вами. Можете мне верить. Пожалуйста, господин Гиллес! Вы мне верите?
— Само собой, — ответил Гиллес. — А где у вас телефон?
— Минуточку! Минуточку! — Маркус умоляюще воздел руки. — Я вижу, вы читали «Открытое письмо» Питера Боллинга?
— Да.
— И что? Вас не волнует то, о чем он пишет?
— Я должен идти. Мне очень жаль, фрау Рот, что помешал. Для вас это тяжелая утрата.
— Но… но… — запнулась она, — но вы действительно должны написать для нас. Просто обязаны.
— Да, да, — ответил он. — Еще один прекрасный день.
Сделал три шага.
— Господин Гиллес! — закричал Марвин. — Вы прочитали «Открытое письмо» и говорите «Ну и что?»
— Ну и что?
— Господин Гиллес, пожалуйста… Вы писали о нищих духом. Вы подняли гигантскую бурю в Дюссельдорфе из-за больных раком детей, из-за этой старой клиники, и эта буря была так сильна, что даже начали строить новое здание. Вы писали и о торговле наркотиками, и о гонке вооружений… Боже правый, вы просто не можете говорить, что «Открытое письмо» оставило вас равнодушным, господин Гиллес!
— Мне надо идти.
— Но… Пожалуйста, господин Гиллес! — Маркус положил ему руку на плечо. — Послушайте меня еще несколько минут. Всего несколько минут! Если… если я расскажу вам свою историю, вам уже не будет все равно.
— Я не хочу слушать вашу историю.
— Вы нужны нам, господин Гиллес. Нам нужен человек, который пишет так, что люди просыпаются и переходят к активным действиям. Люди должны проснуться. У вас это получится. Это же ваша ответственность.
— Какая ответственность?
— Перед людьми.
— Плевать на людей.
— Нет, нет, нет! Вы не думаете так!
— Именно так.
— Я не верю.
— Верьте, во что хотите.
Чайки, чайки. Они кричали прямо над домом.
— Но вы же не можете безучастно наблюдать, как разрушается мир и все мы подыхаем!
— Нет? — переспросил Гиллес.
— Нет. Вы можете писать. Вы должны писать. Вы будете писать! — бушевал Марвин. Как жалок человек, поменявший веру, подумал он. Изменить всему, во что верил… Но оставались безжалостные, нетерпимые, фанатичные…
— Я уже десять лет не пишу. И больше никогда не буду писать, — спокойно сказал Гиллес.
Сюзанна, подумал Марвин, Сюзанна. Если бы ты сейчас была здесь, этот мужчина прислушался бы к тебе.
— Несколько минут, господин Гиллес. Всего несколько минут!
— Нет.
— Пожалуйста! — Марвин подбирал слова. — Я… Я был в Америке. Видел ужасы… Я расскажу вам…
— Нет.
— И все-таки… Если вы и после этого скажете: «мне все равно», — я отнесусь с пониманием. И даже сам отвезу вас в аэропорт. Честное слово.
Филипп Гиллес не смог бы объяснить, почему он сел и сказал:
— Хорошо, будь по-вашему.
За двадцать семь минут Маркус Марвин, страшно торопясь, рассказал об атомной резервации Ханворда и о том, как умер Герхард Ганц. И когда Гиллес, ничего не ответив, пошел к телефону, он преградил ему дорогу:
— У вас совсем нет совести?
— Да бросьте вы со своей совестью, — огрызнулся Гиллес. — Я старый человек. Что я еще могу сделать для этого мира?
Кто-то поднимался по лестнице, раздался громкий голос:
— Привет! Фрау доктор Рот! — в дверях показался таксист Эдмунд Кеезе. — Дверь был открыта. Прошу меня…
Тут он увидел Гиллеса.
— Ну и дела! Вы тот самый господин, который…
Гиллес оттолкнул Марвина, бросился к Кеезе и потащил его к лестнице:
— Положите сюда линзы! Быстрее, быстрее. Пошли!
— Но…
— Вперед!
За спиной Марвин кричал:
— Вы еще пожалеете об этом, очень пожалеете! Никто не должен так себя вести! Знаете, что я однажды сделал? За это я сейчас наказан. Я потерял все. Вас ждет то же самое.
— Со мной уже не произойдет, — ответил Гиллес. — Я уже все потерял.
— Что… — начал было таксист Кеезе.
— Ничего не слушать! — ответил Гиллес. Он тащил Кеезе через сад на улицу, к такси.
Чайки, чайки. Огромная стая шумела над домом.
— Прочь отсюда! Прочь, прочь, прочь! — Гиллес толкнул Кеезе к рулю, сел на сиденье рядом с водителем. — Сначала в Бенен-Дикен-Хоф.
— Послушайте, так дело не пойдет, — запротестовал Кеезе.
— Нет, нет, все нормально. Поезжайте.
— Я знаю фрау Рот. Господина не знаю. Что у вас с ним было? Что случилось? Я вызову полицию.
— Нет!
— Да. По рации. Что-то произошло.
— Ничего не произошло.
— Я вам не верю.
Гиллес сунул ему две купюры по сто марок. Тогда Кеезе поверил ему, и машина тронулась. В Бенен-Дикен-Хофе он даже принес из его апартаментов в такси маленький чемодан. Гиллес оплатил счет, заплатил за венок Фриде Леннинг, которой так шла бы улыбка, если бы она улыбалась, и дал ей чаевые.
— Счастливого пути, господин Гиллес. Мы надеялись, что вы прогостите у нас подольше.
— К сожалению, должен уехать. Большой привет господину Ехансену.
Затем он сел в машину, и они направились в Вестерланд.
— Ничего не понимаю, — сказал Кеезе.
— Недоразумение между друзьями, — ответил Гиллес. — Почему именно вас отправили за линзами? Ведь на острове так много такси.
— Да, — сказал Кеезе, — но в Кайтуме всего два, — и, вспомнив о двухстах марках, добавил, — я дам вам мою визитную карточку на случай, если вы приедете снова. Или что-нибудь вам понадобится. Меня можно найти днем и ночью. Вот мой номер телефона.
Он протянул визитную карточку, записную книжку и шариковую ручку в пластиковом корпусе.
— Это не подарки. Берите спокойно. И не потеряйте карточку. Никогда не знаешь, что тебя ждет.
Над последней фразой Гиллес задумался.
В аэропорту ему сказали, что в последнем самолете на Гамбург свободных мест нет. Но есть несколько поездов, ближайший из которых отходит через полтора часа. Кеезе отвез Гиллеса на вокзал. Филипп сдал чемодан в багаж и расплатился. Таксист перекрестил Гиллеса, что-то пробормотав при этом.
— Что это?
— Шалом, — ответил Кеезе. — Разузнал. Это на иврите.
Гиллес подумал, что отдыхающие на Силте, должно быть, собрались со всех концов земли. Во всей Германии вряд ли наберется больше тридцати тысяч евреев, и здесь, на севере, приветствие Кеезе выглядело весьма странно.
— Шалом! — ответил Гиллес и проводил отъезжающего Кеезе глазами. Возле вокзала было много машин и еще больше людей, и поскольку у Гиллеса до отхода поезда еще было время, он пошел вниз, к побережью Вестерланда.
— Их могли задрать хищники, — сказала женщине в желтом купальнике своей подруге в красном бикини. С ними было пятеро детей, все не старше десяти лет. Двое плескались на мелководье, трое отплыли подальше. На расстоянии тридцати метров лежала огромная груда водорослей, прибитых к берегу.
— Но, — продолжала женщина в желтом, — они же подыхают в море, и сюда их приносит течением, правда?
В тот день, как Гиллес узнал позже, на пляжах Силта нашли триста сорок восемь дохлых тюленей. Это много, но до рекорда дня было еще далеко.
Дама в красном бикини вообще ни о чем не задумывалась.
— Да что будет? — спросила она и кивнула в сторону детей. — Мои могут купаться так долго, пока им не надоест. Все мы, в конце концов, умрем. Это как с инфарктом. Один переживет, другой нет. Муж моей подруги Лотты умер от инфаркта, а ему было всего сорок шесть лет.
В те жаркие летние дни 1988 года мор тюленей не был сенсацией только для Силта. Ежедневно все телевизионные каналы передавали сообщения. Миллионы людей испуганно, возмущенно, потрясенно говорили о том, как сильно отравлено море. Звери всегда трогают душу, подумал Филипп Гиллес. Люди есть люди, их не жалко, но животные, эти бедные, невинные и беззащитные твари Божьи — их страдания и смерть ранят сердца каждого.
С ним заговаривали незнакомые люди.
Мужчина сказал:
— Вчера к берегу перед гостиницей «Туле» волнами прибило тюленя. Он выглядел так ужасно, что никто не решился его сфотографировать. Потом люди два часа обходили гостиницу стороной.
— И никто не купался, — добавила женщина.
— Там нет, — ответил мужчина. — А немного подальше отсюда купались. В конце концов, люди здесь отдыхают.
Силт был переполнен туристами, на пляжах было полно народу. Гиллес видел, что почти все купались, только некоторые оставались сидеть в плетеных пляжных шезлонгах. Три дамы из Рура (так они представились Гиллесу) нашли необычный компромисс.
— Мы заходим в воду только по пояс, — сообщила одна из них, — если появится сыпь, всегда сможем надеть колготы. А тампоны у нас, конечно, у всех.
Рядом мать натирала ребенка одеколоном, в тени пятнадцатилетняя красавица поливала себя спреем от загара и бросала на собравшуюся толпу огненные взгляды.
Два маленьких мальчика пробежали мимо. Один из них на бегу крикнул другому: