Вечером семнадцатого августа, в среду Гордон, его неприятная собака Хэппи и месье Ольтрамар сидели в баре гостиницы «Бон Аккуэль». Было уже поздно, посетители потянулись к выходу. Оба выпили немного виски. После жаркого дня все еще было тепло. В эти недели, в самый разгар лета у Гордона была масса работы, он много летал на своем шаре и сильно загорел. Месье Ольтрамар налил еще по одной. Он мало говорил, но зато был великолепным слушателем.
— Филиппу просто очень захотелось домой, — сказал Гордон, поглаживая собаку. — Он хочет остаться здесь. Навсегда. Никогда ни во что не вмешиваться. Вам известна история с Рипом Ван Винклом?
— Нет, — сказал месье Ольтрамар и быстро добавил, — извините.
— Спасибо за виски, — произнес Гордон и поднял бокал.
Он выпил и продолжил:
— Один американский автор, Вашингтон Ирвинг, описал события 1820 года. По сути, это был первый американский фантастический рассказ. В США его знает каждый ребенок, а другие авторы лишь подхватывали сюжетную линию и изменяли ее. Так происходит до сих пор. В чем загадка, не понимает никто.
Месье Ольтрамар наклонился вперед и внимательно слушал.
— На самом деле, Рип Ван Винкл — совершенно незначительная личность, живущая абсолютно незначительной жизнью, он дружит с детьми и боится своей сварливой жены, — рассказывал Гордон. — Однажды он отправился на прогулку по окрестностям и попал в совершенно незнакомую местность. Встретил великана, одетого по-голландски. Услышал страшный грохот. Великан пригласил Рипа в гости и привел его к своим друзьям, тоже голландским великанам, играющим в кегли. Они катали непомерно большие шары — вот откуда грохот, понимаете?
Месье Ольтрамар кивнул.
— Потом Рип выпил с этими великанами лишнего и уснул, — продолжал Гордон. — А когда проснулся, никого рядом не было. Он с трудом нашел обратную дорогу в родную деревню, — но там его никто не узнал! Все изменилось, он тоже никого не узнавал… В панике он начал расспрашивать, и оказалось, что с тех пор, как он покинул деревню, прошло двадцать лет. Двадцать лет! «Знает ли кто-нибудь Рипа Ван Винкла?» — кричит он. Никто. Ни один человек. И тогда он теряет рассудок и сомневается сам в себе — он ли это или кто-то другой… Будем, месье Ольтрамар!
— Будем, месье Тревор!
Они выпили.
— Ну вот, — снова заговорил Гордон, — Рип узнал своего постаревшего сына, потом оказалось, что и дочь его жива. Только сварливая жена умерла. Вот так заканчивается жизнь Рипа. Только известие о смерти жены напомнило ему, кто он, — в этом и ирония.
Гордон выбил трубку.
— Месье Ольтрамар, эта история снова и снова повторяется другими авторами. В 1953 году ваш великий швейцарский поэт Дихтер Макс Фриш в романе «Штиллер» заставляет героя рассказать эту сказку своему бестолковому защитнику.
Собака прижалась к Гордону. Уродина любила инвалида, а он любил ее.
— Рип был для Штиллера символом утраченной и вновь возвращенной свободы — возвращенной благодаря тому, что человеку удалось избавиться от личины, навязанной ему обществом. Потому-то Штиллер меняет финал сказки, которую рассказывает своему защитнику. Рип встречает свою дочь, уже молодую женщину, и решает не открывать ей, кто он. «Твой отец умер», — говорит он. Это причиняет ему страдания — но так должно быть.
Гордон начал снова набивать трубку.
— Однако мечта Штиллера избежать нужды через познание мира у Фриша не осуществилась. Штиллер терпит крушение и так же, как и Рип, вынужден играть прежнюю роль. Как раз этого Филипп и не хочет. Не хочет возвращаться в старый мир. Он Рип Ван Винкл а-ля Фриш, но более счастливый Рип. Когда у него умерла жена, он приехал и поселился здесь. В прежнем мире он постоянно был на виду и не мог больше там оставаться. Я бы тоже не смог. Никогда! Поэтому я так хорошо понимаю Филиппа.
Гордон неторопливо поджег табак в трубке и после нескольких затяжек продолжил:
— Мы оба слишком старые, Филипп и я, и очень долго живем здесь. Мы оба — Штиллеры, мечта которых осуществилась. Там, на Силте — мужественные люди. У них так много забот и проблем. Они хотят воспрепятствовать катастрофе. Благослови их, Господи. Конечно, Филипп сочувствует всем, кто считает, что еще можно что-то исправить. Но он не хочет, — нет, он не должен ничего делать вместе с ними, как и Рип. Он умнее, чем в сказке, и немного счастливее, чем у Фриша. Здесь Филипп счастлив — наедине со своими воспоминаниями. Здесь он свободен. Он хочет, как и я, остаться здесь на то недолгое время, что нам осталось.
В офисе Антуана Ольтрамара зазвонил телефон. Он вышел. Страшная собака вздохнула и плотнее прижалась к ноге Гордона.
Ольтрамар вернулся.
— Это звонят месье Гиллесу. Дама. Говорит, что это срочно и что ей обязательно надо поговорить с ним.
— Я схожу за ним, — сказал Гордон.
Он быстро прошел несколько сотен метров от бара до дома Филиппа Гиллеса. Дверь была открыта. Гиллес смотрел телевизор.
— Что случилось? — спросил он.
— Тебя просят подойти к телефону.
— Кто бы это мог быть? Хочу дослушать это сообщение до конца.
— Пойдем! — сказал Гордон. — Это женщина, она сказала, что дело срочное. Ей обязательно надо поговорить с тобой. Сказала, непременно. Пойдем, Филипп!
Гиллес с досадой поднялся и потрусил за Гордоном вниз к гостинице и дальше, через бар в офис Ольтрамара. Женский голос он узнал сразу, едва поднял трубку. Это была доктор Валери Рот.
— Слава Богу, что я вас застала! — сказала она с облегчением.
— Откуда вам известен этот номер телефона?
— Через справочное бюро. Вы же сказали, где живете. В бюро сообщили, что у вас нет телефона, но есть рядом, в гостинице.
— Что вам нужно?
— Маркус Марвин арестован.
— Так.
— Он сидит в камере предварительного заключения во Франкфурте.
— Так.
— Послушайте, господин Гиллес, вы не могли бы сейчас приехать?
— Зачем?
— Герхард спас вам жизнь. Это так?
Гиллес хмыкнул неопределенно.
— Герхард всю жизнь боролся за то, за что Маркус сейчас сидит.
— Так.
— Он избил мужчину.
— Это мило, — сказал Гиллес.
— Парня зовут Хилмар Хансен.
— Какого парня?
— Которого он избил. У него химический завод.
— Очень интересно.
— Он производит санитарно-гигиенические ароматизаторы.
— Что производит?
— Санитарные ароматизаторы. Или вы не знаете, что такое ароматизаторы? Такие голубые и зеленые кубики, которые подвешиваются к унитазам. Они устраняют дурной запах и распространяют аромат лаванды. Или фиалки. Или лимона, или хвои. Даже ландыша.
— Вы выпили?
— Абсолютно трезва. Это случилось во Франкфурте. А я в Любеке, — она заговорила торопливее. — Хансен производит еще и парадихлорбензоловые таблетки, обеспечивающие гигиену покойника в гробу.
— Что?!
Голос Валери зазвучал преувеличенно четко.
— Есть такие таблетки, тоже для ароматизации. На один гроб требуется около 200 граммов. Только в ФРГ ежегодно умирают семьсот тысяч человек. Примерно десять процентов их сжигаются в тридцати крематориях. Парадихлорбензол делает органы обоняния нечувствительными к запахам, однако не устраняет зловония.
— Послушайте…
— И только часть крематориев оснащена примитивными фильтрами. При сжигании трупов выделяются диоксины и фураны, и попадают в атмосферу. А Хилмар Хансен сделал из этой отравы ходовой товар. Диоксины, выделяющиеся при сжигании трупов, способствуют осаживанию парадихлорбензола в жировых тканях людей. А еще дым крематориев содержит кадмий.
— Фрау Рот, мне это уже надоело!
— Именно кадмий! Почки пожилых людей — настоящие склады кадмия.
— Хватит, — рявкнул Гиллес. — Я сыт этим по горло.
— Так, значит, вы не приедете и не напишете об этом?
— Нет.
— Хорошо. Тогда произойдет кое-что другое. И вы будете вынуждены приехать.
— Доброй ночи, фрау Рот.
Гиллес повесил трубку и направился в бар. Гордон и месье Ольтрамар молча смотрели на него.
— Ну? — спросил, наконец, летчик. — Кто это был?
— Та ненормальная. Валери Рот.
— Что случилось?
— Ничего. Абсолютно ничего, — ответил Филипп Гиллес и сел. — Я бы с удовольствием выпил чего-нибудь.
5
Холодным утром 1944 года в седьмом часу утра женщина средних лет ехала в вагоне поезда по берлинской окружной железной дороге на Сименштадт. Было еще темно. Окна закрашены черной краской, а лампы в полнакала едва мерцали, — из-за авианалетов союзников. Вагон был переполнен бледными, измученными людьми, и женщине пришлось всю дорогу стоять. Впрочем, она стояла бы и в том случае, если бы вагон был совсем пустым — ей запрещалось садиться. Она была так называемой «защищенной еврейкой»: ее защищал брак с мужчиной-«арийцем». Но ей приходилось работать и носить на пальто нашитую шестиконечную звезду из желтой ткани, в центре которой черными буквами было написано JUDE — «еврейка».
Женщина выглядела больной. Она вцепилась в свисавшую с потолка петлю, но все равно на поворотах ее мотало из стороны в сторону.
Рабочий в кожаной куртке и защитной каске, с черной повязкой, прикрывавшей правый глаз, поднялся и обратился к женщине:
— Садись-ка, падающая звездочка.
— Вы очень добры, но я не имею права сидеть, — тихо ответила та. — Это запрещено.
— Да плюнь ты на них, — хмыкнул рабочий. — Это было мое место, а теперь твое. Я так думаю, что никто не против.
— Еврейка… — начал было сидевший рядом низкорослый мужчина, но его тут же перебил солдат, судя по всему, приехавший на побывку:
— Заткни-ка пасть, приятель, а то сам встанешь.
И обратился к женщине:
— Садитесь, фрау. Или вас надо умолять?
Еврейка села и тихонько заплакала.
Через несколько остановок одноглазый рабочий вышел. Через пару минут его догнал солдат и протянул руку:
— Оскар Красцански. Вот мой адрес. Никогда не знаешь, что тебя ждет.
Он сунул одноглазому кусок газеты с неровно нацарапанными на полях буквами.