Для нас забронированы прекрасные номера. Мой расположен рядом с номером Г., окна выходят на улицу, а с балкона над Авенида Атлантика виден пляж Копакабана и море. Пляжная полоса, говорит Г., во время его последнего приезда сюда была ослепительно белой, а вода — чистой и прозрачной. Вода все еще выглядит чистой и прозрачной, и песок ослепительно бел, но портье Кариока Паркас посоветовал ездить купаться куда-нибудь в другое место. Здесь нередки кожные заболевания.
В 1973 году, говорит Г., пляж перед «Мирамаром» был полон веселых людей с разным цветом кожи, — самая причудливая смесь крови и самые красивые девушки. Сейчас здесь тоже можно встретить красивых девушек-метисок любого оттенка, но уже гораздо реже. Эти море и пляж сильно изменились…
Изабель никогда не была в Рио. Доктор Бруно Гонсалес, стоящий в списке Марвина под номером один, понял нас неправильно и уехал с женой на уик-энд. Я взял машину напрокат и показал Изабель город. Мой друг, портье Кариока Паркас сказал, что сеньоре обязательно надо сделать макумбу, и Изабель спросила, что это значит. Паркас сильно постарел с тех пор, как мы виделись в последний раз, — но ведь это произошло и со мной…
Это достаточно необычная афера, говорит портье, здесь все верят в это, самые блаженные католики и те, кто вообще ни во что не верит. Смотрите, моя сеньора, в девственном лесу Корковадо живет много могущественных богов. Если они хотят, они могут жалеть человека. Они могут исполнить также любое желание человека. — Он подмигивает. — Звучит завораживающе, — говорю я и тоже подмигиваю. — Любое желание. Если их удержать в настроении, говорит портье. — А как держать их в настроении, сеньор Паркас? — Сеньор Гиллес знает, он уже делал макумбу. — Это так? — спрашиваю я Г. — Да, — говорит он. — Это так. — И? — И что? — И все, что вы пожелали, исполнилось?
В этот день от меня опять пахло духами Изабель. Что касалось моей первой макумбы, то я уже не мог вспомнить о ней, но о последней в 1973 году — помню. Тогда я пожелал себе через духов девственного леса любовь той женщины, с которой потом я на два года уехал в Америку, и любовь эта закончилась. Отвратительно.
Мсье Гиллес! Он умело отводит от каких-либо тайных мыслей и пристально смотрит на меня, и я спрашиваю еще раз: «Осуществилось ли то, что вы себе пожелали?»
Он выглядит так, как будто хочет сказать: «Нет», но говорит: «Да», и я произношу: «Тогда и я хочу сделать макумбу!»
Итак, мы едем в Коркавадо, который возвышается прямо за городом, нужно немного проехать вверх, где заканчивается улица. Потом мы идем пешком. Г. вспоминает, что здесь был отличный лесной ресторан, и он существует здесь до сих пор. Мы сидим на свежем воздухе под пальмами и гроздьями орхидей, а по кустарникам лазают ручные попугаи и смотрят на нас. Официант спрашивает, не желаем ли мы аперитива, и Г. говорит, что единственным аперитивом, который следует пить перед заходом солнца, является джин с тоником с маленьким лимоном внутри.
В общем, мы пьем Sun downer и немного вина к замечательной рыбе, а когда становится прохладнее, идем туда, где находятся пещеры. Вокруг очень большого кратера проходит узкая дорога, поднимаясь вдоль крутого склона горы. На этом склоне было много маленьких пещер. Кусты, папоротники и деревья покрывали внутреннюю часть кратера по всей глубине. Солнце светит в странный амфитеатр, а я держу в обеих руках бутылочки, сигареты и спички и говорю: «Я с удовольствием сделала бы макумбу в этой пещере, d’accord? — D’accord», — отвечает Г. и проходит чуть-чуть подальше, к другой пещере. Я кладу бутылочки, сигареты и спички, и при этом перед другой пещерой в противоположной стороне кратера вижу темнокожую, я вижу также белых женщин…
Каждый раз я видел здесь белых женщин и размышлял, почему они хотят при помощи своих подарков заслужить дружбу и помощь духов и решил, что они, безусловно, просят о том, чтобы их не оставили возлюбленные ради какой-то другой, а также хотели долго оставаться желанными, с красивой фигурой, хорошей кожей, светящимися глазами, поскольку в Рио было много ослепительно красивых молодых женщин и хорошо выглядящих мужчин.
Когда я положил свои подарки, я отступил на шаг назад и взглянул на ту сторону, где была Изабель. Она стояла перед своей пещерой, очень тонкая в своем костюме цвета хаки, сняв шляпу; светлые волосы переливались на солнце, и я подавленно подумал, что эта женщина могла бы быть моей дочерью или племянницей, если принять во внимание разницу в возрасте. Она стояла, а вокруг кратера гуляли люди, шумели дикие попугаи, и я понял, что охотно узнал бы, чего пожелала себе Изабель.
Наконец она повернула ко мне голову и крикнула:
— Я уже! А вы?
Я кивнул и пошел к ней и во влажном воздухе почувствовал особенно сильно запах ее духов, и сказал:
— Эти духи, должно быть, придуманы для вас.
Конечно, говорю я и вижу крошечное отражение своего лица в его глазах. От Еменаро.
Мы покидаем кратер. Г. настаивает на том, чтобы я шла со стороны горы, чтобы не свалиться вниз, на большую глубину, и долгое время мы идем молча. Когда мы подходим к парковой площади, он открывает передо мной дверцу машины и, когда едем в город, спрашивает: «Вы загадали многое?»
— Почти ничего, — говорю я.
— Почти ничего? Но вы так долго стояли перед пещерой!
— Это было нечто странное, — говорю я.
— Нечто странное?
— У меня было много желаний, но я должна была думать об этом странном и это так сильно захватило меня, что я пожелала себе совсем немного.
— Я понимаю, — говорит Г. и, конечно, не понимает ничего.
Улица сильно петляет, и он должен ехать очень внимательно.
— А вы пожелали что-нибудь себе? — спрашиваю я Г.
— Нет, — отвечает он. — Я чувствовал нечто похожее на то, что чувствовали вы. Я смотрел на вас, Вы не заметили этого. И я уже больше не мог думать о духах.
— Мне очень жаль.
— Я мог нажелать себе всего, — говорит он. — Эти духи — дело ненадежное. Не признаетесь ли мне, что было тем странным, о чем вы должны были думать?
— О нет, не скажу уж совершенно точно!
И я закрываю глаза, так как вновь машина делает очередной вираж и мерцающий свет заходящего вечернего солнца встречается с мерцающим светом моря, и сильно слепит глаза. Г. едет медленно и острожно, и я только тогда открываю глаза, когда мы едем по кварталам бедняков в предместье с их с их листопрокатными цехами.
2
И это произошло в тот день…
На предприятии по утилизации тел животных в Хорштедке под Хузумом и в Нибюлле, округ Нордфридсланд, переработали около пяти тысяч разлагающихся и дурно пахнущих тюленьих тушек на промышленный жир и корм для скота. Токсиколог профессор Отмар Вассерман из университета в Киле возмущался:
— Утилизация такого рода ядосодержащих трупов на корм для скота и жиры гарантирует, что и без того уже в критической степени перегруженное техническими ядами население будет подвергаться дополнительной и совершенно неизбежной ядовитой нагрузке… Почему в обществе, где властвует промышленность, должно использоваться абсолютно все — даже трупы тюленей, в гибели которых в значительной степени виноваты и мы?
Вопрос его остался без ответа, а скандал — незамеченным средствами массовой информации.
Питьевая вода, одно из самых бесценных богатств человечества, превратилась в опасную смесь. Виновниками номер один в отравлении продуктов питания являются сельское хозяйство и промышленность. Это заявили признанные во всем мире немецкие ученые.
Несколько тревожных сообщений из бесконечного списка:
— Шесть младенцев в Баварии умерли от питьевой воды, отравленной медью.
В Баден-Вюттенберге закрыли двести пятьдесят зачумленных минеральных источников. Вода, содержащая нитраты, повысила процент заболеваемости раком желудка в «Grulle Kreis» в Вехте. Между Пассау и Фленсбургом химики обнаружили в грунтовых водах сорок пять тяжелых полевых ядов разного рода. Из водохранилищной плотины Зезе в Гарце содержащая тяжелые металлы вода переливается в трубопровод, подающий воду в Готтинген. В четырех тысячах шестистах нордхайм-вестфальских колодцах содержится в два раза больше нитратов, чем это допустимо.
Ответственный секретарь по вопросам окружающей среды в Билефельде Уве Лааль клеймил позором с трибуны во время дискуссии государственную экологическую политику:
— Политики бездействуют, у нас организованный дефицит исполнительной власти. Химическая промышленность продолжает осуществлять блестящие сделки, они насмехаются над попытками экологов предостеречь общественность об опасности, которую таят находящиеся в питьевой воде пестициды. На специализированных конгрессах и пресс-конференциях в лучших случаях представители промышленности страны заверяли о полном взаимном согласии со служащими органов защиты зеленых насаждений и сельскохозяйственных палат и высказывают волнение только по поводу «незначительных сверхпризнаков».
На южном побережье Аляски произошла самая большая экологическая катастрофа в истории Соединенных Штатов. Супертанкер «Эксон Валдез», груженный двумястами одиннадцатью тысячами тоннами сырой нефти, в Принц-Виллам-Зунде столкнулся с рифом. Нефтяным ковром была покрыта огромная водная площадь. Миллионы тюленей, рыб и птиц подыхали в страшных мучениях.
Через четыре дня после несчастья на всех биржах цена на сырую нефть по сравнению с предыдущими девятнадцатью месяцами достигла наивысшей отметки.
Севернее Норвегии погрузилась атомная советская подводная лодка с командой из шестидесяти человек на борту, на глубину тысяча пятьсот метров. Можно было спасти лишь немногих. Они выключили реактор, заявили спасшиеся. Эксперты говорили об «атомной бомбе замедленного действия», норвежские ученые напомнили о Чернобыле.
Уже через несколько дней после несчастья больше о нем уже не говорил никто.
После исследований, проведенных союзом «Гринпис», обнаружено, что на дне мирового океана лежат сорок восемь неразорвавшихся атомных боеголовок и одиннадцать атомных реакторов. Представитель «Гринпис» заявил: