— Они убьют меня. Теперь они знают, кто я. Они пришлют в клинику убийц, — ответил Марвин. — У этого парня задание убить меня. А где проще всего убить человека? В больнице. Я не хочу проверять это на собственной шкуре. Достаточно воздушного пузырька в шприце — и все. Здесь полно киллеров с дипломами о высшем образовании. Я все знаю. Гонсалес мне рассказал.
— Что он говорит? — неприязненно поинтересовался усталый врач.
— Он боится.
— Боится? Это смешно.
— Я тоже боюсь, — сказала Изабель.
— Даю вам честное благородное слово, что ничего не случится. Я ручаюсь за его безопасность. Переведите, пожалуйста, сеньора.
Изабель перевела. Марвин с ненавистью посмотрел на Гайзеля.
— Скажи ему, куда он может запихнуть свою безопасность.
— У него сильно болит голова, — перевела Изабель.
— Естественно, — доктор Гайзель опустился на табурет и тут же поднялся. — Если присяду, засну, — пояснил он. — Говорю в последний раз: мужчине сделают рентген. Необходимо посмотреть, нет ли у него кровоизлияния в мозг, не приведет ли оно к повышенному внутричерепному давлению, к гематоме… — он продолжал сыпать терминами и названиями болезней. Изабель, запнувшись на несколько минут, продолжила переводить дословно, и врач закончил:
— …и в результате вы можете ослепнуть, оглохнуть, сойти с ума и умереть. Вы этого хотите?
— Да, — ответил взмокший — как, впрочем, и все остальные — Марвин. — Да, я этого хочу. Я страстно желаю стать слепым, глухим, слабоумным и подохнуть от ужасных болей. Ненавижу идиотские вопросы! Ладно, тащите меня туда.
Гонсалес и Боллинг внесли Марвина в рентгеновский кабинет и ни на секунду не оставляли его одного. Аппарат, делавший снимок, был — как это явствовало из маленькой позеленевшей пластинки на корпусе — изготовлен фирмой «Жозеф Хеменер и сыновья» в Манхайме в 1937 году.
Потом им пришлось долго ждать в большом, забитом людьми помещении, пока снимки будут готовы. Через час ожидания Боллинг заявил, что должен немедленно выйти, иначе его стошнит.
— Мне тоже плохо, — шепнула Кати Изабель.
Она вышла следом за Боллингом на улицу и глубоко вздохнула. Ей стало немного легче. И вдруг она с изумлением заметила, что Боллинг, жаловавшийся на нестерпимую тошноту, быстро двинулся по внешней лестнице к телефонной станции, причем явно спешил. Кати забеспокоилась и осторожно пошла за химиком, стараясь, чтобы он ее не заметил. Но он ни разу не обернулся.
На телефонной станции работали три девушки. Кати пристроилась за колонной и прислушалась:
— Speak English?[7] — спросил Боллинг.
— A little,[8] — ответила одна девушка.
— Мне нужно срочно позвонить, — сказал Боллинг по-английски. — Срочно. Молния. Назовите это как угодно. С Гамбургом.
— Что?
— Гамбург. Большой город в Германии. Западной Германии. Гамбурго.
— Связь только через Белем. Надо делать заказ и придется ждать.
— Как можно быстрее, — сказал Боллинг и положил перед девушкой десятидолларовую купюру.
— Как можно быстрее, — согласилась девушка и одарила его сияющим взглядом, — номер, пожалуйста.
Боллинг продиктовал номер, и Кати за колонной записала его. Девушка связалась с Белемом.
— Подождите пять минут. Пожалуйста, предоплата. Сто долларов. Положите их сюда. Таковы правила. Иначе звонить нельзя. Потом посчитаем.
Связь была установлена через шесть минут.
— Третья кабинка. Первая и вторая не работают.
— Но у кабинки нет двери!
— И что тут такого? — искренне удивилась девушка. — У меня на связи Гамбург. Вы будете говорить?
Боллинг вошел в кабинку без двери и снял трубку с допотопного аппарата на стене.
Кати подалась вперед и обратилась в слух. Она услышала, как Боллинг назвал себя, а затем заговорил:
— Господин Йошка Циннер! Быстрее, растяпа!
Йошка Циннер, ошеломленно подумала Кати, наш продюсер с гениальными идеями. При чем тут Йошка Циннер?
— Циннер? — раздраженно заговорил Боллинг. — Мы в Альтамире… в клинике… Марвину делали рентген… видимо, сотрясение мозга… Если где и лишать человека жизни, то только здесь… Нужно срочно…
В этот момент на станцию прибежали два врача, один из них на полном ходу врезался в Кати.
— А вы что тут делаете?
— Хочу позвонить.
Боллинг продолжал говорить, но Кати уже ничего не могла разобрать.
— Телефоны сейчас только для врачей! — заорал врач. Его напарник спрашивал девушку за стойкой:
— Этот, в будке, он что — врач?
— Сейчас разберемся, — сказал первый. — Только этих проклятых гринго нам не хватало.
Он кинулся к Боллингу и за шиворот выволок его из будки. Тот отбивался, но второй врач уже выдернул трубку из его рук.
— Катитесь отсюда, или я вызову полицию! — кричал первый. — Нам нужен телефон. Если этот чертов вертолет с этими чертовыми кислородными баллонами не прилетит, вы же все перемрете!
Боллинг остановился перед второй будкой. Второй врач набирал номер. Химик постоял и двинулся со станции. Кати ринулась вверх по лестнице, назад, в большой зал, где лежал Марвин.
Врач подошел к носилкам Марвина только через два часа.
— Банкуэро, — представился он. — Доктор Банкуэро.
— А где доктор Гайзель? — спросил Боллинг, вернувшийся сразу вслед за Кати. Изабель перевела.
— Он на операции. Сеньору Марвину крупно повезло. Легкое сотрясение мозга. Четыре дня строжайшего постельного режима. Каждый вечер я буду вас навещать. Гонорар потом.
— Нам нужна сиделка, — сказал Гонсалес. — Нет, две сиделки: дневная и ночная. Круглые сутки.
— Точно, — подтвердил Боллинг. — На целые сутки. В такой обстановочке это необходимо.
Ну и ну, подумала Кати.
— Вы тоже так считаете? — спросила она химика, который смотрел на Изабель.
— Разумеется. Тотчас же. И на столько, на сколько это потребуется.
— Бред! — яростно фыркнул Марвин.
— Заткнись! — ответил Боллинг. — Ты не знаешь, что тут происходит.
Что происходит? Что с Боллингом? Зачем он звонил Циннеру? Что тут разыгрывается?
— Мы настаиваем на присутствии сиделки, — заявил Боллинг. И попросил Изабель: — Узнайте, пожалуйста, сколько будет стоить круглосуточная сиделка?
— Он сказал, четыре дня в постели? — бушевал Марвин.
— Успокойся, — ответил Боллинг.
— Да об этом речи быть не может!
Марвин застонал от боли.
— Может. Очень даже может. Изабель, узнайте, пожалуйста.
Изабель спросила и перевела ответ:
— Пятьсот. За обоих. Разумеется, вооруженных.
— Непременно вооруженных, — подтвердил Боллинг. И, уловив пристальный взгляд Гонсалеса, спросил:
— Почему вы на меня так смотрите?
— У вас красивые глаза, — ответил Гонсалес.
— Вы мне льстите…
— Не волнуйтесь, а радуйтесь, — сказал Банкуэро. — Здесь так.
— Так-то так, — согласился Гонсалес, — но пятьсот — слишком много.
— Четыре дня! — возразил Банкуэро.
— Он ненормальный, — сказал Боллинг. Изабель быстро перевела.
— Не договоримся. Его гонорар — двести долларов.
— С гонораром все в порядке, — сказал Гонсалес. — Но никаких пятисот долларов за сиделок!
— Тогда обследование и рентген прошли впустую, — сказал Банкуэро. — Пятьсот за двух сиделок — специальная цена. Очень мало. Потому что сеньор Марвин — немец. Я люблю Германию.
— Двести, — сказал Боллинг.
Надо как можно быстрее поговорить с Берндом, думала Кати. Здесь что-то не так!
— Четыреста, — ответил Банкуэро.
— Двести пятьдесят.
— Триста. Вы еврей?
— Последнее слово — двести пятьдесят, — уперся Боллинг.
— Я спросил из симпатии. Люблю евреев, — сказал доктор Йезус Банкуэро, убрал двести долларов и ушел. Через четверть часа он вернулся с громилой, которому предстояло быть сиделкой-охранником.
— Это Сантамария. Первый сиделка-охранник. Сейчас поедет с вами. Двенадцать часов. Потом его сменят.
— А где оружие? — спросил Боллинг.
Изабель перевела. Сантамария, проворчав что-то, задрал свою пропотевшую зеленую рубашку. На ремне красовался девятимиллиметровый пистолет. Из карманов брюк охранник выудил три запасных обоймы.
— О’кей? — мрачно поинтересовался он.
— О’кей, — согласился Боллинг.
Они ехали по городу обратно и снова слышали стрельбу и крики. Сантамария сидел впереди, между водителем и Кати.
— Надо поторопиться, — сказал Гонсалес.
Кати оглянулась и увидела, что Боллинг тихо говорит что-то Марвину. Эти двое! Что тут происходит?
Более или менее приличные гостиницы в Альтамире были переполнены. Им удалось отыскать номера лишь в сомнительном заведении под названием «Параисо». В этом «Раю» на двадцать шесть комнат в горячие времена размещались до ста пятидесяти человек. Но портье, получив щедрые чаевые, выделил им отдельный номер с относительно удобными кроватями и душем.
Машина скорой помощи остановилась перед «Параисо». Сантамария и водитель внесли Марвина в небольшой вестибюль, где на них неприветливо посмотрел маленький портье в грязных шортах и рубашке и с сильно набриолиненными волосами. В конце вестибюля находился бар, и немецкие репортеры громко распевали: «У хозяйки была блоха…»
Портье что-то неприязненно проворчал.
— Что он говорит? — спросил Боллинг.
— Он ненавидит всех гринго.
— Я его люблю, — сказал Гиллес. — Потом я его поцелую. Но сначала пусть даст нам ключ от номера сеньора Марвина. От двести пятнадцатого.
— Здесь его нет. Он, должно быть, наверху, — перевела Изабель.
Портье демонстративно уткнулся в порножурнал, всем видом демонстрируя, что не желает, чтобы его беспокоили.
Сантамария и водитель потащили носилки с Марвином на второй этаж. Из-за одной двери в грязный коридор доносились женские вопли:
— А! А! А! Ты убьешь меня! Ты меня убьешь! Продолжай! Еще!
Перевод никому не потребовался.
Они подошли к двести пятнадцатому номеру.