— Почему, Боже правый? — спросил Гиллес.
— Потому что у Ризенхубера была грандиозная идея. При помощи американских отходов он хотел проверить, подходят ли соляные шахты Горлебена для окончательного захоронения отходов. Производство работ, транспортировка и проведение испытаний оцениваются в сто восемьдесят семь миллионов марок. Захоронение должно производиться в соляных копях под Вольфенбюттелем.
— Это, конечно, замечательно, — зло добавил Лодер, — поскольку под Вольфенбюттелем шахта имеет совершенно другую структуру, чем в Горлебене, и результаты тестов окажутся недействительными.
— К тому же гермофолог Экхард Гриммель из Гамбургского университета заявил, что соль из-за ее химической и физической стабильности нельзя даже рассматривать, как место захоронения. Более того, захоронения в соли могут привести к чудовищным катастрофам.
— А как же тогда американские отходы? — спросил Гиллес.
— Пока еще в Америке, — яростно ответил Лодер. — Там об этом узнали несколько губернаторов и сказали, что перевозка от штата до корабля слишком опасна, и ее следует немедленно запретить. И тем не менее ядерные отходы будут доставлены к нам, уже все закуплено.
— Безрассудство! — воскликнул Виртран. — Просто безрассудство! Даже если под Вольфенбюттелем ничего страшного не произойдет, это ни в коем случае не доказывает безопасности захоронения в Горлебене. Что-то непременно случится — но этот риск мсье Ризенхубер счел минимальным и не достойным внимания.
— Свыше ста восьмидесяти семи миллионов только на один тест! — с горечью сказал Лодер. — Альтернативные источники энергии, в частности, солнечная, стоимостью всего лишь двести пятьдесят миллионов нашему министру кажутся недостойными!
— Вольф, ты несправедлив! — сказал Виртран. — Налоговые деньги успешно растрачиваются в Ла Хаг для создания видимости уничтожения отходов.
— Это точно, — с горькой иронией подтвердил Лодер. — Видите ли, господин Гиллес, большинство эксплуатационных фирм Союза — это общества с ограниченной ответственностью. Если общество банкротится, то ответственность, падающая на стоящее за ним основное предприятие — в нашем случае, Союз, — очень тяжела. Работы по консервации и сносу предприятий оплачиваются государством в полной мере, — то есть, каждым гражданином.
— Но это же афера, — сказал Гиллес.
— Есть еще более крупные аферы, — возразил Лодер. — Например высокотемпературный реактор в Хамм-Центроппе отключается от сети навсегда. Прекрасно, говорит Союз, предприятие ликвидируется. Но в реакторе, который эксплуатировался несколько месяцев, все не так просто! Энергетики говорят: если вам не нужны атомные станции, тогда пусть остаются руины.
— Но по атомному закону эксплуатационники должны делать миллиардные вклады для ликвидации реакторов! — вскричал Гиллес.
— Должны, — согласился Лодер. — И делали. Это должно делать каждое эксплуатационное общество — как, например, в Америке. Но в Америке фирма такого рода имеет право при уплате налогов считать эти вклады действительными, если они были миллиардными. У нас же разрешено списывать их с налогообложения, как только их отложили. Это первое. Второе. Деньги на защиту окружающей среды и ликвидацию отходов с самого начала возвращались в Союз с каждым счетом за пользование электроэнергией миллионов маленьких людей. И третье. Сейчас эксплуатационникам требуется гораздо меньше денег на вторичную обработку и ликвидацию отходов — ведь скоро все будут свозить в Ла Хаг.
— А что делают великие?
— Они говорят, что каждый из восьми концернов является частью холдинга.
— А что это за холдинг? — спросила Изабель.
— Холдинг — это нечто замечательное, — ответил Лодер. — Это общество, участвующее в самостоятельном правовом управлении и, как правило, главная компания, входящая в концерн с правом голоса. Изменение структуры концернов Союза выходит далеко за технико-организационные рамки. Оно говорит о том, что капитал начинает отворачиваться от энергетики. Этот луг скошен. Можно, конечно, вернуть многие миллиарды из кубышек пользователям электроэнергии, то есть, тем, кто платит за нее по полному тарифу. И в дальнейшем можно было бы снизить цены на электроэнергию, не так ли? Для тех, кто пользуется штепселем и розеткой и платит за это сверх тарифа. Над этим тоже ведь стоит подумать. Но, исходя из символических тарифных скидок, речь об этом не идет. Настолько ограниченным не может быть ни одно общество.
— Значит, крупные энергетические концерны повернутся к другим деловым сферам? — спросил Гиллес.
— Так и есть! — Лодер криво усмехнулся. — «ВЕБА», например, учредитель фирмы Прейсен Электра, купила около шестисот фирм: от речного судна до сырой нефти, от бензина до кремния для производства кристаллов интегральных микросхем. Электроэнергия приносит «ВЕБА» примерно четвертую часть оборота концерна, что составляет свыше сорока четырех миллиардов марок в год. Сосед — Рейн-Вестфальская электростанция — насчитывает около ста пятидесяти участников и владеет собственником второй по величине в Центральной Азии сети автозаправочных станций. Наибольшей популярностью пользуются установки для сжигания мусора. Восемь великанов предлагают их всем коммунам. Коммунам эти установки нужно срочно, так что в перспективе — многомиллиардные прибыли.
Лодер поднялся и, продолжая говорить, подошел к большому окну. Поверх крыш он смотрел на кладбище Монмартра и вспоминал великих людей, похороненных там: Берлиоз, Стендаль, Золя, братья Гонкуры, Александр Дюма и Мари Дюплесси, прототип его «Дамы с камелиями», Оффенбах, Генрих Гейне… Взгляд Лодера скользнул ниже, к бульвару Клиши и «Мулен Руж», ставшему известным благодаря рисункам Тулуз-Лотрека, а потом — еще ниже, к огням ночного Парижа.
— Какой прекрасный город! — сказал он. — И какой поганый мир.
По винтовой лестнице поднялся Марвин.
— Что такое, Маркус? — спросила Моник.
— Это был прокурор Ритт, — сказал Марвин убитым голосом. — Рассказал очень многое. Хочет как можно быстрее поговорить со мной во Франкфурте. Послезавтра утром я должен быть там.
— Из-за Боллинга? — спросил Гиллес.
— Да. Но не только, — ответил Марвин. — Он также попросил прибыть во Франкфурт доктора Гонсалеса. Его просьба — чистая вежливость. Если мы откажемся приехать, он нас арестует.
— Что случилось? — воскликнул Виртран. — Это связано с… Карлсруэ?
— Да, — хрипло ответил Марвин. Он был бледен, руки его дрожали.
— Что связано с Карлсруэ? — спросил Гиллес.
Ответа не было. Марвин и Виртран молча покачали головами.
«Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть деревьев сгорела, и вся трава зеленая сгорела.
Вторый Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью.
И умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла…»
Герард Виртран лежал в постели и читал Откровение Иоанна Богослова. Моник пришла из ванной комнаты, сняла пеньюар и легла рядом с ним.
— Что читаешь, дорогой?
— Так, ничего, — ответил Виртран.
— Что это за книга?
Он попытался столкнуть ее. Она подхватила книгу.
— Ты читал Библию?
— Да.
— А почему именно Апокалипсис, Герард?
— Ну, так…
Моник взяла с ночного столика очки для чтения, села и громко прочитала: «И видел я и слышал одного Ангела, летящего посреди неба и говорящего громким голосом: горе, горе, горе живущим на земле…»
Она прервалась.
— Что случилось, Герард? Что с тобой? Тебя так расстроило то, о чем мы сегодня говорили?
— Все гораздо хуже, — хрипло ответил он.
— Гораздо хуже? Почему? Расскажи мне.
И он рассказал.
8
Комплекс на Герихштрассе все еще перестраивался. Грохотали строительные машины. Повсюду лежал слой пыли. Днем шестнадцатого сентября 1988 года, в пятницу, в вестибюле появились два человека. Они представились вахтеру и сказали, что их ожидает прокурор Эльмар Ритт.
Вахтер позвонил по телефону:
— Здесь господа Маркус Марвин и доктор Бруно Гонцалес…
— Гонсалес, — поправил Гонсалес.
— Просите, Гонсалес… Так точно, он проводит к вам, господин прокурор.
Вахтер положил трубку и закричал:
— Франц!
Из маленькой комнатки вышел чиновник Франц Кулике.
— Да?
— Эти господа к прокурору Ритту. Проводи их наверх, Франц.
— О! Здравствуйте, господа! — Кулике низко поклонился. — Вас уже ждут. Могу ли я попросить…
— Мы дойдем сами, — сказал Марвин.
— Только не это, — Кулике все еще кланялся. — Ни за что! Вы не представляете, насколько у нас все запутано с тех пор, как началась реконструкция! Мы уже сходим с ума от шума и грязи. И лифты опять не работают. Прошу вас!
Он пошел вперед по длинному коридору, продолжая говорить:
— Господин Марвин, Бог мой… Как подумаю о том, что вам пришлось вытерпеть…
— И что же мне пришлось вытерпеть?
— Не надо, господин Марвин. Я в курсе. В Прогнейсхайм вас упекли только за то, что вы поколотили этого проклятого губителя природы Хансена. Браво! — говорю я вам. В приличной стране вы бы получили за это орден. Редкостный бардак! Если эти ребята будут и дальше действовать так же, через сорок лет мир окажется в заднице… Простите! Вы это знаете лучше меня, господин Марвин. Нечего любезничать со свиньями, губящими природу и разрушающими озоновый слой и все такое! Я всего лишь маленький человек, господин Марвин. С нами они могут делать все, что угодно. Но мы должны как-то защищаться! Дрянное у нас правительство! Шенхубер — наша единственная надежда. Он положит этому конец. Но когда это будет… Я могу часами плакать, когда вижу, как эти жадные хищные собаки разрушают наш прекрасный мир. Сейчас, пожалуйста, направо. А все эти новые болезни! Рак кожи из-за ультрафиолетового света — я не знаю, что это такое, знаю только, что эта смертельная штука попадает на нас прямо через озоновую дыру! Вы говорите, не надо загорать. Черт! Я никогда не принимал солнечных ванн! И все-таки мне от солнца досталось. Вот, взгляните, маленькое черное пятнышко у меня на лбу! А над ним еще одно. Я просто счастлив! Рак кожи. У меня. У того, кто никогда специально не загорал. Говорю вам честно, господа: я ошеломлен! Я не хочу умирать. Но если ме… ма… мо…