ВТОРОЙ ГОЛОС: Хорошо.
ПЕРВЫЙ ГОЛОС: Мы не хотим создавать огромный арсенал атомных бомб. Но Бразилия должна иметь бомбу. Нам не нужно состязание в беге, бомба должна служить сигналом устрашения: если вы будете нас провоцировать, то мы взорвем ее. Предположим, начнется новая мировая война. Двадцать девять процентов бразильской внешней торговли осуществляется при помощи флота. Что произойдет? Либо Бразилия вступит в войну и США выступят в качестве защищающей державы — но они будут защищать прежде всего свои собственные интересы. Тогда мы должны сказать: «Господа, мы не хотим ввязываться в эту войну, но свой торговый флот мы будем защищать, мы будем конвоировать свои корабли. Оставьте, пожалуйста, наши корабли в покое, иначе мы нанесем удар!» Я думаю, что это достаточно логично.
ВТОРОЙ ГОЛОС: Достаточно логично!
ПЕРВЫЙ ГОЛОС: У меня еще вопрос.
ВТОРОЙ ГОЛОС: Пожалуйста.
ПЕРВЫЙ ГОЛОС: Как далеко отсюда Карлсруэ?
ВТОРОЙ ГОЛОС: Я не понимаю…
Марвин поднялся и внимательно посмотрел на колонки громкоговорителей по обеим сторонам киноэкрана.
ПЕРВЫЙ ГОЛОС: Вы, конечно, понимаете!
ВТОРОЙ ГОЛОС: Я на самом деле не понимаю вас…
— В начале девятнадцатого столетия, — приблизительно в это же время говорил Вольф Лодер, — в Англии существовал еще детский труд, например, на горных заводах. Штольни в то время строились настолько высоко, что работать в них могли только дети. Довольно часто вода затапливала штольни, и их осушали при помощи паровых машин. Дело это было рискованным, так как машины часто взрывались и многие дети погибали. Этот факт взволновал сердце благочестивого человека пастора Штирлинга. Пастор Штирлинг сказал не как Карл Маркс: «Надо изменить систему», но: «Необходимо изменить машины, чтобы не так много детей отправлялись к Господу Богу раньше, чем это им предписано».
— Вы циник, — сказала Валери Рот. — Кто бы мог подумать?
— Я не циник, фрау Рот.
— Но, может быть, идеалист, господин Лодер?
— И что тогда?
— Очень часто идеалисты и циники — смертельно опасные люди. Вы же — нет. Вы радостный идеалист. Самое время для того, чтобы мы оказались у вас. Я бы даже сказала драматургически точно, что вы и солнечная энергия появились как позитивный момент в истории именно в этом месте осмысления событий. Рассказывайте же дальше о добром пасторе Штирлинге, господин Лодер!
— Доброму сердцу пастора Штирлинга, — сказал физик с блестящими голубыми глазами, — были близки то ли дети, то ли владельцы шахт. Всякий раз его протест против использования паровых машин в штольнях оставался неуслышанным, но в 1816 году ему удалось, хвала Господу, создать нечто новое. Его устройство было простым. Оно состояло из заполненной газом трубки и двух колб. Один конец трубки сильно нагревался, другой — сильно охлаждался. Таким образом, создавалось повышенное и пониженное давление, и колбы двигались туда и обратно. Эти движения передавались на коленчатый вал. Во времена доброго пастора коленвал соединяли с насосом, который полностью высасывал воду из затопленных штолен. Сегодня коленвал можно, к примеру, соединить с генератором, и он…
— …будет вырабатывать ток, — закончил Гиллес. Лодер улыбнулся ему.
— Именно так! Если от большого солнечного зеркала собранные в пучок лучи направить на конец трубки мотора Штирлинга, то он нагреется. И если другой конец охлаждать, то непосредственно получается электрическая энергия, безо всяких окольных путей, из солнечной энергии. Даже без водорода. Это было бы идеальным решением. Но таким, к сожалению, не является.
— Так как функционирование предполагает, что солнце светит всегда, — сказала Валери.
— Верно. Но мы беспредельно счастливы, что добрый пастор Штирлинг изобрел свой мотор. Сейчас я объясню вам почему.
С улицы доносился смех. На большой парковой лужайке стоял пожилой седовласый мужчина, окруженный группой сотрудников.
— Мой отец, — сказал Лодер. — Сейчас он демонстрирует наше изобретение. Сегодня — для русских и японцев. Почти каждый день к нам приезжают политики и ученые со всего мира, убежденные в том, что, согласно современному уровню знаний, только солнечно-водородная технология гарантирует не ограниченный во времени и экологически безопасный источник энергии.
Валери Рот сказала:
— Послушайте, господин Лодер, я немного в курсе проблем солнечной энергии. Несколько лет вместе со своим дядей профессором Ганцем я работала в Физическом обществе Любека. Ну, поскольку я обязана заменять Боллинга, то я более интенсивно занялась вопросами солнечной энергии. И при этом мне показался ясным еще один момент: безразлично, каким способом вы высвобождаете с помощью солнечной энергии водород и преобразуете его в солнечную энергию — вам постоянно будет требоваться водород.
Лодер, улыбаясь, взглянул на нее.
— Я знаю, что выгляжу смешно, — сказала она с легкой агрессивностью.
— Что?
Лодер был обескуражен.
— С одним карим и одним голубым глазом, — сказала Валери. — Вы все заметили это. Но никто об этом не говорит. Чрезвычайно тактично. Это случается с такой рассеянной и суетливой бабой, как я! Как только я услышала, что вы уже сегодня ждете меня, в страшной спешке я собрала вещи и уехала. В спальном вагоне до Базеля. Проснувшись утром и вставляя линзы перед зеркалом, я обнаружила неприятность. Собираясь в дорогу, спеша и волнуясь, я схватила линзы разного цвета. — Она рассмеялась. — Кинулась в Базеле к одному оптику, прежде чем взять такси до Бинцена. Вечером будут готовы контактные линзы одного цвета. Голубые. Я говорю это для того, чтобы никто из вас не подумал, что я сошла с ума.
Она вновь громко рассмеялась.
Изабель тихо сказала Гиллесу:
— Что же это за человек, который носит контактные линзы разных цветов и может менять цвет своих глаз по собственному разумению?
— Однажды я уже сам задавал себе этот вопрос, — прошептал он. — Что это за женщина?
Мать этой женщины была очень красива и в Третьем рейхе очень несчастна, потому что ненавидела нацистов так же, как и ее родители. Родители жили в Мюнхене. Маргот, так звали мать родившейся в конце войны Валери, работала физиком в институте Кайзера-Вильгельма в Берлине. У нее было несколько любовников, но ни одного из них она не любила, потому что среди них не было ни одного, кто также ненавидел бы нацистов, с кем она могла бы совершенно открыто говорить о своей печали и о своем гневе.
В одной компании она повстречала мужчину в униформе стрелка вермахта Германии, выглядевшего жалким, бедным и растерянным, с перевязанной головой и правой рукой на повязке. Это была шумная компания, где было много кавалеров «Рыцарского креста», руководителей оборонной экономики и молодых женщин. Хозяйка дома, довольно подозрительная дама, часто устраивала подобные вечеринки. Офицеры и бюрократы от партий и профсоюзов всегда приносили с собой изысканные деликатесы, шампанское и французский коньяк, даже в 1944 году.
Одна подруга взяла Маргот с собой, она больше не могла смотреть, как та пряталась в своей лаборатории. Вечеринка, конечно, была для Маргот катастрофой — из-за мужчин, к которым она испытывала отвращение. До тех пор, пока не обратила внимание на жалкого стрелка в запятнанной форме, которого привел друг. Постепенно они разговорились. Его звали Франц Рот. Два года назад его мать-коммунистку повесили в Плетцензее, он появился здесь прямо с улицы принца Альберта. Там, в гестапо, он пробыл в заключении три недели, подвергаясь постоянным допросам и пыткам.
Франц Рот сказал:
— Может, пойдем к вам?
— Да, — произнесла Маргот.
В эту ночь не было британских бомбардировщиков, и им удалось послушать в квартире Маргот информационную передачу радиостанции «ВВС» на немецком языке, и когда мужской голос объявил: «Говорит Лондон! Говорит Лондон! Говорит Лондон!» — Маргот была счастлива с избитым мужчиной, разделявшим ее взгляды, как никогда в жизни до сих пор. С этой минуты началась ее самая большая любовь. Любовь так многообразна в своем проявлении!
С тех пор оба не расставались больше ни на один день. Офицер, занимавший высокий пост в берлинской территориальной комендатуре, друг семьи Рот еще со счастливых времен, добился того, чтобы Франц остался в Берлине. Маргот позаботилась о том, чтобы он отдохнул и вновь обрел силы. Лишь через три месяца после знакомства они начали спать вместе. Любовь стала еще сильнее. Но началась она в ту ночь, когда они вместе слушали Лондон.
Франц рассказал, что работал режиссером и до 1939 года ставил на театральных подмостках спектакли. После войны он хотел бы опять начать работать по профессии. Маргот очень этому радовалась. Любовь помогла ей пережить боль, когда в конце 1944 года при бомбежке погиб ее отец. В 1945 году она месяцами скрывала Франца в разных местах, потому что его разыскивало гестапо. В ночь с восьмого на девятое мая они опять сидели перед радиоприемником в квартире Маргот и слышали, как диктор сказал: «Рейх Германии безоговорочно капитулировал. Война закончена!»
Потом слушали в этой передаче «ВВС» Девятую симфонию Людвига ван Бетховена. И, плача от счастья, держали, друг друга за руки.
Летом 1945 года Маргот и Франц поженились в разрушенном Берлине. В начале сентября она сообщила ему, что беременна. В то время голода, руин и эпидемий рожать ребенка было опасно. И Маргот спросила своего мужа, надо ли рисковать. На ее счастье, он сказал: «Ты должна родить ребенка! Наш ребенок, подумай только, Маргот! Сейчас, когда война закончена… Если ты избавишься от него, я больше никогда не взгляну на тебя». Ребенок умер во время родов. Маргот пережила тяжелый сепсис.
На грани жизни и смерти, с температурой выше сорока одного градуса на больничном подоконнике она часами беседовала с каким-то скорняком о том, сколько может стоить ее единственная шуба. Ей нужны были деньги, чтобы врачи могли купить ей на черном рынке пенициллин. Скорняк, в конце концов, заплатил лишь ничтожную часть от истинной стоимости шубы. На эти деньги врачи купили на черном рынке пенициллин, и пенициллин спас Маргот жизнь. Прошли месяцы, прежде чем она вновь почувствовала себя здоровой, и годы, чтобы она снова могла позволить себе забеременеть. В 1949 году родилась Валери. Как счастлива была тогда Маргот! Началось новое время, у нее был муж, которого она любила, ребенок, которого она любила, Францу снова было разрешено работать режиссером, ах, прекрасная жизнь, прекрасный мир!