— Поздравляю! — произнесла женщина с одним коричневым и одним голубым глазом.
— И все это функционирует практически без энергетических потерь, — сказал Лодер. — Вполне допустима транспортировка большого числа наших аппаратов по железной дороге с юга на север, где солнца крайне мало или нет вообще, а затем обратно на юг, где солнца много, чтобы вновь зарядить системы.
С лужайки вновь донеслись смех и возгласы.
— Смотрите, — сказал Лодер. — Мой отец поставил бутылку шампанского в холодильник рядом с емкостью, наполненной стружками титана. И бокалы. Бокалы и шампанское сейчас холодны, как лед. Именно! Как раз сейчас они и пьют шампанское!
— Все это замечательно, — сказала Валери и опустила голову. — Но только на бумаге. Все эти солнечные системы находятся в стадии разработки…
— Вы не правы! — воскликнул он пылко. — Многие уже работают, в основном, в Америке.
— Но они еще слишком дорогостоящи… они еще не получили признания у специалистов. Вы сами говорите, что в своей работе натыкаетесь на всякого рода препятствия. Это не малодушие, поверьте мне, это реализм, который и заставляет меня задать вам вопрос: не опоздали ли вы со своим изобретением? В 2040 году…
Лодер прервал ее со страстью в голосе, которая заставила всех насторожиться:
— В 2040 году этот мир станет прекраснее, чем был до сих пор!
— Вы на самом деле верите…
Валери умолкла, так как Лодер громко продолжал говорить дальше.
— Прекраснее, да! Мы не у финиша. Мы — на старте. Вы, по-видимому, не знаете, фрау Рот, но вы обязаны знать это: во всем мире, на всех континентах, ученые и целые поколения не запятнанных ни в чем политиков давно уже создали глобальную сеть спасения. Эти люди готовы в любое время поддержать тех, кто из-за своей нерешительности или падении на дно жизни не знают, что делать дальше, и вынуждены отвечать за свою несостоятельность. Эти люди по всему свету прилагают для этого все усилия. Не все удается безукоризненно и гладко. Но они сделают это!
Глаза Лодера сияли, щеки раскраснелись.
— Я же только что сказала вам, что вы идеалист, — сказала Валери Рот.
— Но не фанатик, — произнес он. — Всего лишь один пример: только что в Америке состоялась конференция по энергетике крупных энергетических концернов и властей. Да, но за четыре дня до этого прошла контрконференция — «Зеленая конференция»! И ничего нельзя сделать с нашими зелеными группировками, которые, к сожалению, раздирают противоречия. Первоклассные профессионалы со всего мира встретились здесь, чтобы, фигурально выражаясь, плести сеть дальше. Знаете, что кроме всего прочего решили эти профи? Они хотят выступать в Америке настоящей партией — наряду с республиканцами и демократами. Как полноценная партия.
— И они имели бы самые большие шансы, — сказала Валери, — там, при такой политической неустроенности. Я была в США перед тем, как президентом стал Рейган. И видела сотни, тысячи наклеек и приколотых кнопками везде, где только можно, листовок, на которых было написано: «Don’t vote — you only encourage them!» — не выбирайте, вы только поощряете их! Совершенно ясно, кто подразумевался под местоимением «они». За них проголосовал всего лишь сорок один процент избирателей.
Лодер взглянул на Гиллеса.
— Это должно волновать и вас: показать в своей книге, как устроен этот мир незадолго до падения в бездну — и как вдруг везде появляются другие, новые, разумные люди, которые сделают мир справедливей, лучше, чем он был до сих пор.
— Да, — сказал Гиллес. — Очень острая тема.
С улицы снова раздался хохот. Немцы, японцы и русские еще раз чокнулись бокалами, полными шампанского, охлажденного в магниегидридном солнечном устройстве.
Франкфурт.
Для прослушивания была поставлена другая кассета. Прослушивались…
ГОЛОС МАРВИНА: Эрих, это Маркус. Итак?
ВТОРОЙ ГОЛОС: Послушай-ка…
ГОЛОС МАРВИНА: Я же сказал, что буду сегодня звонить. Ты на почтамте, я тоже на почтамте. Никто не сможет подслушать. Ну же!
ВТОРОЙ ГОЛОС: Итак, они отправили двести сорок. Недостаточно много. Но с двумястами сорока одним они продвинулись вперед. Сильно продвинулись.
ГОЛОС МАРВИНА: Насколько же это сильно продвинулись?
ВТОРОЙ ГОЛОС: Настолько, что они могут ввести это в действие. И критическая масса, действительно, находится значительно ниже плутония.
ГОЛОС МАРВИНА: Ну, дружище! Вот это да!
ВТОРОЙ ГОЛОС: Так и есть на самом деле.
ГОЛОС МАРВИНА: Сейчас они у нас есть. Пока!
ВТОРОЙ ГОЛОС: Пока!
Раздался звук повешенной трубки. Потом слышны были лишь помехи связи. Ритт выключил магнитофон. Перед зеркалом вновь появился Колдуэлл. Давайте послушаем, что скажет парень. Записывающее устройство работало.
Гонсалес взглянул на Маркуса Марвина, бледный, с открытым ртом. Никто не говорил ни слова.
— Ну! — наконец сказал комиссар Дорнхельм. — Это был все-таки ваш голос, господин Марвин — или?
— Это был мой голос, — сказал Марвин.
Он казался очень невозмутимым, почти безразличным ко всему. Нервы, подумал Колдуэлл, наблюдавший за ним. Похоже, что парень нервничает.
— А другой голос? — спросил Ритт, державший в руке отпечатанный лист бумаги.
— Вы же знаете! — сказал Марвин. — Американцы тоже знают это. Чего же вы еще хотите от меня?
— Мы хотим, чтобы вы назвали имя человека, с которым вы говорили по телефону.
Марвин пожал плечами.
— Доктор Эрих Хорнунг. Физик Центра ядерных исследований в Карслруэ. Старый друг с тех времен, когда я работал в органах надзора в министерстве экологии. В годы, когда я был идеалистом. Идеалистически настроенным по отношению к атомной энергии. Довольны?
— Ну, ну, ну, — сказал Дорнхельм. — Никаких причин дерзить.
— Кто дерзит?
— Господин Марвин, этот разговор состоялся двадцать седьмого августа в шестнадцать часов тридцать пять минут среднеевропейского времени. Со сто тридцать пятого почтового отделения в Рио-де-Жанейро, — сказал Ритт. — Это так?
— Я не смотрел на часы.
Вот бестия! — подумал за зеркалом Колдуэлл. Неслыханная бестия этот малый. Ах, что этот малый — все правительство. Подумаешь, обижено. Они не говорят ни одного слова правды. Большое немецкое честное слово!
Ритт посмотрел на листок в своей руке.
— Физик доктор Эрих Хорнунг говорил с сорок третьего почтового отделения в Карлсруэ. Вы часто звонили ему туда?
— Часто! — ответил Марвин. — Несколько раз. Да, именно так. Потому что я, идиот, не подумал, что нас могли прослушивать, если Эрих часто ходил в это почтовое отделение.
— Именно так, — сказал Дорнхельм. — Поскольку американцам было известно, что Хорнунг в Карлсруэ всегда ходил в сорок третье отделение, там прослушивались все разговоры, включая и заокеанские. Компьютер записывал на пленку не все, а только лишь те разговоры, что были зашифрованы под ключевым словом «атом», именами вас обоих и Центром ядерных исследований.
— Да, — с горечью в голосе сказал Марвин, — у американцев по всей ФРГ достаточно подслушивающих устройств, — он зло рассмеялся. — В свое время в министерстве экологии я свято верил в силу атома. Тогда я понятия ни о чем не имел. Если бы тогда мне кто-нибудь рассказал, что происходит в Карлсруэ или где-нибудь еще, я бы влепил ему пощечину. И лишь в Америке, в атомной резервации Ханворда, у меня открылись глаза — я понял все. Дальше — больше. Намного больше, — он наморщил лоб. — Надеюсь, что все, что я сейчас говорю, записывается на пленку, да?
— После чего вы можете принять яд, — сказал Дорнхельм. — Почему?
— Потому что мне сейчас нужно кое-что выяснить: Боллинг, Хорнунг и я уже давно убеждены в том, что может быть создана немецкая бомба. Но у нас было всего лишь убеждение, но никаких окончательных доказательств. Пока никаких.
Это все еще уловка? — думал за зеркалом во вновь подавленном состоянии Колдуэлл. Или я чего-то не понимаю? Я буду, конечно, передавать все. Но я так мало знаю об этом Марвине. Они говорят лишь самое необходимое и отсылают прочь. После этого опять ничего не слышно. Все проходит через каналы, по команде, в служебном порядке. Я хочу делать только правильное, Господи, никому не хочу вредить. Проклятье, думал он, всегда с Германией одно только зло.
— Я думаю, что необходимо в моем рассказе коснуться истории, — сказал Марвин. — Так мне будет удобнее подойти к информации о Карлсруэ, Хорнунге и двести сорок первом трансуране.
— Смелее же! — сказал Дорнхельм.
Марвин встал, подошел к зеркалу и заговорил с ним.
— Итак немного истории, — сказал он. — Уже при Киссинджере правительство Германии сделало все возможное, чтобы ослабить договор о запрещении атомного оружия. Когда в конце 1969 года он наконец-то был подписан, немецкие политики его более чем ослабили. Франц Йозеф Штраус представил договор в самом черном свете, как беду, поскольку он ставил в невыгодное положение правительство Германии. Быть может, вы знаете, что сказал ему его друг Генри Киссинджер? Нет? «You are nuclear obsessed». Вы помешаны на атомной проблеме, — сказал Киссинджер. Сам Штраус рассказывал. Как же выглядел подписанный договор? — неожиданно прямо в зеркало прокричал Марвин.
— Успокойтесь! — сказал Ритт. — Вы должны успокоиться!
— Успокоиться? Я должен волноваться до тех пор, пока мне кто-нибудь не возразит.
Три человека перед зеркалом и один за зеркалом смотрели на него, не говоря ни слова.
Марвин пошел в атаку на Дорнхельма:
— Что? Почему вы так на меня уставились?
— Я размышляю.
— О чем?
— Опасаться ли мне, — медленно сказал Дорнхельм, — что вы сейчас снова начнете буйствовать, господин Марвин. Вы действительно и достоверно найдете доказательство того, что существует атомная немецкая бомба?
— Вы…
— Минуту! Я еще не закончил. Вы говорите, что уже давно убеждены в возможности создания бомбы, однако вы не имеете окончательных доказательств.
— Пока не имею, господин Дорнхельм. Пока нет!