— Нет, — ответил Гиллес.
— Ну, ничего, — сказал Кеезе. — Но разве я не прав с этими политиками? Они удалены от проблем на много миль. Не хотят ничего делать. Не могут ничего делать. Монарх, — продолжил он мечтательно, — лучше бы в стране был монарх. Жаль, что это утопия. Вот еще какое слово! Монарх не болтает чепуху, он повелевает. Уф, наконец-то Тиннум. Скоро доберемся до места. Если только эта белокурая бестия впереди захочет ехать!
Филипп Гиллес увидел загородное кафе «Стрикер». Этому ресторанчику уже более трехсот лет. Они часто заходили сюда с Линдой перекусить. Как-то они ели там омаров, которых каждый день готовили иначе, это продолжалось до тех пор, пока у Линды не началась сильнейшая аллергия. Пришлось даже вызвать врача, который поинтересовался, откуда столь дикое желание съесть невероятное количество омаров.
— Вы могли бы поплатиться жизнью, сударыня.
— Господин доктор, — ответила Линда — я, так или иначе, поплачусь своей жизнью за все…
— Да, — безнадежно продолжал водитель Кеезе, — могу представить себе, как канцлер и парочка наших парней приволокут к ведомству дохлого тюленя. Я так и представляю: незадолго до этого мимо Енгхолма прошел бы охранник, они пили бы с ним кофе и болтали о детях, и потом совершенно дружелюбно сказали бы, что очередные подводные лодки вовсе не обязательно должны сходить со стапелей Киля… Это, конечно, версия. Но примерно так все и бывает. Ясно, что можно организовать людей, собрать подписи. Только ничего это не даст. Нужно вести переговоры. Срочно. Иначе море просто умрет. А что происходит? Министр разрешает вредное производство. Все равно что давать больному яд и ждать улучшения! Сейчас только десять минут, господин. Если бы не эта крашеная впереди… Нет, мне совершенно не положено рассуждать о братьях в Бонне. Иначе пришлось бы заблокировать налоговые счета. Канцлер? Давно бы мог уже что-нибудь сделать. Для этого он и выбран, верно? Но он не может. Промышленность! Но если этот грозный слуга не соответствует занимаемому посту, он должен уйти. Но у нас никто не уходит. Никогда. Он может быть осужден. Иметь судимость. Но он только делает неплохую карьеру. Знаете, господин, что я всегда говорю?
— Что вы всегда говорите? — спросил Филипп Гиллес.
— Лучше слепой, писающий из окна, чем остряк, который разъясняет ему, что тот находится в туалете. Знаете, кто эти остряки? Это те ребята, которые продолжают действовать, даже когда мы уже в дерьме по самую шею. Хитрые парни, которым хорошо живется в достатке, молят Господа, чтобы это продолжалось еще долгое время. Слепой, который не видит, что происходит с миром, ни о чем не догадывается. Остряки, которые все смекают, совершенно точно знают, что нас ждет, что нам предстоит, — неожиданно Кеезе заговорил тихо. — По большому счету мы сами виноваты в этом. Кто бережет энергию? Кто ездит на велосипеде и пешком поднимается на пятый этаж вместо того, чтобы пользоваться лифтом? Кто моет посуду холодной водой, не включает несколько ламп сразу, не стирает рубашки так тщательно, что они линяют? Вы делаете так? Никто так не делает.
Молодая женщина, видимо, очень жизнерадостная и веселая, не смеялась. Напротив, она очень участливо говорила:
— Господин Гиллес, вы разговаривали по поводу номера с моей коллегой, Неле Штарк. Она знала вас раньше. Очень радовалась, что вы приехали снова, очень волновалась и поэтому не спросила у вас ни адреса, ни номера телефона.
— У меня нет телефона, — ответил Гиллес. — Я звонил из гостиницы.
— Но Неле этого не знала. Она не знала и того, что вы больше не живете в Берлине. Мы справились в картотеке. В последний раз вы были здесь с супругой 12 лет назад на Рождество. Неле, конечно, знает вашу жену. Мы позвонили в Берлин. Но там, в Грюневальде, живут другие люди, которые ничего о вас не знают. В адресном столе Берлина — тоже.
— Тю, — сказал Гиллес.
— Мы действительно ничего не могли сделать. Неле передала им оговоренное время: сегодня, пятница, 12 августа, 14:00. А потом они все изменили, я не знаю, почему, и решили похоронить профессора Ганца на день раньше — вчера. Мы не могли сообщить вам об этом.
Итак, он опоздал на день. Его друг Герхард уже лежал в земле. И здесь, в Бенен-Дикен-Хофе ничего не знали о смерти Линды. Бывает. Двенадцать лет…
— Венок, который Неле заказала по вашей просьбе в фирме «Блюмен-Фридрих», доставлен в срок — вчера. На могиле было много венков. Ваш был самым красивым. Я была в церкви и на кладбище. Ведь у профессора был дом здесь, в Кайтуме. Вчера было много народу. Даже министр из Киля. Понятия не имею, как они там разместились. Может быть, в Вестерланде. Что будем делать, господин Гиллес?
Она коротко рассмеялась. Ее звали Фриде Леннинг, как значилось на табличке, стоящей на столе регистратуры.
— Я хотел бы прилечь ненадолго, — сказал он. — Жара, перелет. Может быть, немного посплю. Потом схожу на кладбище.
— Господин Ехансен сказал, чтобы вам оставили апартаменты, в которых вы всегда останавливались. Номер 11.
— Спасибо. Класс здесь?
Класс Ехансен был владельцем Бенен-Дикен-Хофа.
— Вынужден был срочно выехать во Фленсбург. Передавал большой привет.
Гостиницу перестроили. Полы были застелены белыми шерстяными коврами, отдельные гостевые домики соединены друг с другом длинными застекленными переходами. Повсюду стояли овцы — манекены, а не чучела, — много белых и две черные. Теперь это огромная туристическая база с сауной и плавательным бассейном, все выдержано в белых и пастельных тонах.
Через большие стеклянные двери Гиллес посмотрел на луга и дорожки, по которым часто гулял с Линдой. Отара тощих овец с цветной маркировкой и несколько лошадей щипали траву во дворе. В переходах ему навстречу попадались веселые дети и довольные взрослые.
Апартаменты под номером одиннадцать, где они всегда останавливались с Линдой, представляли собой двухэтажное бунгало. Жилая комната была внизу, а кухня, спальня и ванная — на втором этаже. Они и здесь поменяли интерьер, поставили корзину с фруктами и цветы, и Гиллес неожиданно ощутил запах духов Линды. Потрясенный, он сел. Я старик, подумалось ему.
Спустя некоторое время ему стало лучше. Он поднялся по лестнице наверх, долго купался и, не одеваясь и не вытираясь, лег на кровать. Через открытое окно доносились голоса, стук колес поездов на Хинденбургской дамбе и едва слышная музыка. Гиллес думал о том, как счастлив был здесь с Линдой, потом заснул и вспоминал об этом уже во сне.
Давным-давно, когда мечты могли стать явью, местные жители охотились на китов или нанимались капитанами на суда к датским торговцам и гамбургским купцам, получали хорошие деньги и, разбогатев, возвращались на Силт. Они строили красивые дома и мирно доживали свой век. К 1600 году в Кайтуме было уже около тридцати домов, позже названных Капитанской деревней. Жители считали делом чести построить дом краше, чем у соседа. Эти дома стоят и до сих пор. Многие — не только Филипп Гиллес — считают Кайтум самой красивой частью острова.
Около половины четвертого он шел по песчаным дорожкам мимо вековых деревьев вниз по Зюдерштрассе, через Вайдеманвег, мимо знаменитого ресторана Фиша Фитеса, краеведческого музея Силта и старого красного фрисландского дома. Время от времени он останавливался и смотрел на увитые плющом капитанские дома, на поросшие мхом белые стены, голубые двери и наличники. Он прошел мимо большого рынка и ярко-желтой телефонной будки, мимо тысячелетних валунов, принесенных ледником, по дорожкам, ведущим на побережье. И повсюду были цветы, много цветов и много веселых людей. И Линда шла рядом с ним — ему казалось, что она идет по дорожке рядом.
Он стоял на вершине дюны и смотрел, как прилив достигает своего пика, и волны захлестывают тут и там асфальтированную дорогу и камни дамбы, и море играло, блестело и ослепляло ярким бликами. Он вспомнил, как зимой они с Линдой, одевшись потеплее, натянув шапки-ушанки с кисточками, теплые шарфы, сапоги, куртки на подкладке и вельветовые брюки, объехали внизу все. Они пробирались мимо сырого тростника, берегового мусора, морских водорослей. После отлива оставалась громадная полоса тины и ила, в которой вязли ракушки, моллюски, медузы и маленькие рачки. Их старательно склевывали птицы.
Когда они приехали сюда во второй раз, Линду уже знали почти все. Тогда она прочитала ему нравоучение:
— У тебя все происходит внутри, ты никогда не описываешь природу. Это позор, критики так говорят. И читатели в письмах спрашивают: «Почему вы никогда не пишете о красоте природы, господин Гиллес?» А ты? Ты на нее плюешь. Тебе она безразлична. Тебе больше нравится описывать бары и залы отелей, аэропорты… Это тебе нравится, но не мне! Вот, слушай внимательно и с благодарностью: в этом птичьем раю — не смейся! — есть крачки и кулики, зуйки, поганки, гаги, обыкновенные дикие утки и дикие гуси, — Линда ускоряла шаг, — щеголи, веретенники, сабленосы, серебристые чайки и чайки обыкновенные…
— Мне все еще нельзя смеяться?
— Тебе нет, только чайкам. А ты знаешь, что в одном квадратном километре прибрежной почвы живут от сорока до пятидесяти миллионов червей? Ничего ты не знаешь о созданной Богом природе, потому-то и не можешь писать о ней. Беда с этим мужланом!
Не мы ищем воспоминания, они разыскивают нас. Так было и в тот летний день, когда Филипп Гиллес — и Линда рядом с ним — шел к церкви, на север, а вода все прибывала.
Церковь святого Северина, старый храм мореплавателей, была построена в позднероманский период. Орнамент на гранитной чаше, видимо, ирландского происхождения — похожий рисунок они с Линдой видели в декоре старых бретонских церквей и на гербе Бретани. И Линда рассказывала ему легенду, которую ей поведала пожилая женщина, а он собирался записать:
— В Санкт-Северине два карлика, Инг и Дум, построили колокольню, а в стене замуровали двух подкидышей. Можешь так начать?..
После смерти Линды перед его мысленным взором часто вставали эти подкидыши. Но теперь он шел к свежей могиле. Еще не было никакого памятника, только простой деревянный крест с надписью: Герхард Ганц, 1924–1988. И снова Линда стояла рядом, и он вспоминал, как Герхард спас ему жизнь.