— Конечно, будет судебный процесс, — сказал доктор Келлер. — Но ничего из этого не выйдет, определенно. Кроме большой болтовни в средствах массовой информации. Вот поэтому я и позволил себе договориться с самыми лучшими адвокатами, какие только существуют.
— С какими же?
Он назвал три имени.
— Отлично, доктор.
Элиза еще раз улыбнулась ему.
— Оба доверенных фирмы, естественно, будут осуждены.
— Естественно, — сказала Элиза и обратилась к Хилмару Хансену. — Есть температура? Посмотри сейчас же!
Осторожно тот высвободил из рубашки градусник, который чуть торчал из подмышки.
— Покажи-ка!
Он протянул ей термометр.
— Тридцать семь и восемь. Повышенная температура. После чая ты ляжешь в кровать!
— Конечно, мой самый любимый человек, — сказал Хилмар Хансен.
— В семь часов зайдет доктор Тастил.
— А вот это совсем ни к чему…
— Это просто необходимо. Ты же знаешь, с какой тщательностью мы должны следить за своим здоровьем — в этом все еще слабом состоянии твоего организма. — Она взглянула на Томаса. — Я каждый день буду звонить тебе по телефону, сокровище мое. Ежедневно я должна слышать твой голос.
— И я всегда тут в твоем распоряжении, — сказал доктор Келлер.
— У нас достаточно времени, чтобы подумать, в какую гимназию отдать тебя, — сказала Элиза. — Может быть, даже за границу. В Англию, во Францию. Ведь время проходит так быстро. Ты будешь изучать химию. Ты ведь этого хотел.
— Да, мама. Живопись всего лишь хобби.
Она поцеловала его.
— Что за замечательный у меня сын! Придет время, и ты будешь руководить концерном «Хансен-Хеми». Доктор Келлер уже позаботился о том, что все принадлежит тебе и ничего не может быть конфисковано. Нет никакой судебной ответственности всех членов семьи за деяния, совершенные одним из членов. Доктор Келлер поможет тебе, мой любимый.
Бутлер Ульрих разлил по чашкам чай.
— В Германии не проходит ни дня без нарушений. Но заводы продолжают работать, как и раньше, — сказала Элиза Хансен. — Не заботься ни о чем. Все уладит доктор Келлер.
— Никто не осмелится их закрыть, — сказал генеральный поверенный. — Сколько рабочих мест будет тогда потеряно!
— Ты слышишь это? Все продолжается. Но сейчас ты останешься у своей мамочки на месяц.
— Нет, — сказал Томас.
Элиза Хансен все еще смеялась.
— Что нет, сердце мое?
— Нет, я не останусь с тобой, — сказал Томас и серьезно посмотрел на мать.
— Ты…
Элиза Хансен, потрясенная, внимательно изучала его.
— Больше никогда, — возразил ей сын.
— Но почему нет, любимый мой? — воскликнула она. — Почему нет, ради всего на свете?
— Потому, что я хочу вернуться назад, к Тези, — сказал Томас.
— Это экономка? — спросил доктор Келлер изысканного господина Хансена.
— Да. Фрау Тоерен, — ответил тот.
— Ты хочешь вернуться к фрау Терезе? — спросила Элиза Хансен, и голос ее неожиданно сделался беззвучным.
За пару секунд она постарела на двадцать лет.
— Да, мама, — сказал Томас. — И я хочу остаться у Тези. Позвони ей, пожалуйста, по телефону и скажи, чтобы она сразу вылетала забрать меня отсюда!
Внезапно в зале воцарилась тишина.
Корова медленно встала, покачалась и упала. Пара других из стада тоже поднялись, страшно скрюченное животное не могло встать. И те, что поднялись, тоже упали.
Компания, думал Маркус Марвин, который в то время, когда в зале большой виллы на озере Уракай в Парагвае вдруг воцарилась мертвая тишина, проезжая в «лендровере» мимо от атомной резервации, мимо земли Рэя Эванса и его ущербных зверей по направлению к небольшому городку Меса. Образовывались все новые компании. Здесь я уже однажды был. И все это видел. Как будто вечность прошла. А ведь побывал здесь только в марте. Всего семь месяцев тому назад. Что произошло за эти семь месяцев? После моего приезда сюда все, что я здесь увидел и услышал, изменило мою жизнь. Они выбросили меня из министерства экологии в Хессинге. Я оказался в Физическом обществе Любека. Моя любимая дочь Сюзанна мертва, расстреляна в бразильских джунглях. И другие люди были убиты. Где же был все время я?
За Марвином, во второй машине, ехали Бернд Экланд, Кати Рааль и Валери Рот. Рядом с ним сидела Изабель, на заднем сиденье — Гиллес. Им нужно было провести последние съемки. Они засняли этих животных и атомную резервацию Ханворда, разговаривали с жителями и представителями власти, задокументировали, какие беды принесло атомно-плутониевое хозяйство. Теперь они еще раз хотели съездить в Мессу, в кафе, принадлежавшее племяннику Рэя Эванса Тому.
Компания. Опять образуется компания, подумал Маркус Марвин. Следуя за второй машиной, он ехал вниз по улице Месы Main Street. И здесь мы уже снимали, подумал он. Для остальных все в новинку. Бензозаправочные станции, кинотеатры, магазины, банки, лавки, несколько высотных домов, слабое движение автотранспорта.
И люди, подумал Марвин. Все выглядят подавленно. Никто не смеется. Даже дети, и те серьезные. Совсем немногие из них играют. Но и в игре они печальны. Большинство из них сидят или стоят в кружке. Как скот на пастбище Эванса. Здесь стало еще скучнее.
Он увидел кафе и прижал «ровер» к обочине дороги, машина, ехавшая за ним с Экландом за рулем, последовала его примеру. Здесь, подумал Марвин, Рэй Эванс пел своим надтреснутым голосом, сейчас припомню точно…
«Ahm tired of livin’ An’ feared of dying. But Ol' man river he jes keeps rollin’ along…»
Я боюсь жизни и смерти, но Ol' man river, старый дружище Ток спокойно течет, все дальше, дальше и дальше.
Ничего не изменилось в кафе.
Та же длинная стойка, за которой на высоких табуретках, ели и пили. Те же разноцветные ниши с цветными столами и стульями из пластика. Рядом — лавочка, торгующая безделушками, аптека, магазин парфюмерно-галантерейных и аптекарских товаров, универсальный магазин, аптека.
Едва Кати вошла в аптеку, лицо ее приняло желто-зеленый оттенок, и она помчалась в женский туалет. И только Валери заметила это во время взаимных приветствий. Через несколько минут она пошла вслед за Кати и застала ее в предбаннике, выложенном белым кафелем, с двумя белыми зеркалами над раковиной. Дрожа, Кати стояла перед раковиной и полоскала рот. Вид ее был жалок. Под глазами — темные круги.
— Бедная моя, — сказал Валери и сочувственно положила ей руку на плечо. Кати испуганно вздрогнула. — Не надо! Я вам ничего не сделаю, дорогая моя. — Валери озабоченно сказала: — Я наблюдаю это с тех пор, как мы вылетели из Бонна. Уже там вам было плохо достаточно продолжительное время. И в баре аэропорта в Париже. Какой у вас срок беременности, дорогая моя?
Кати не понимающе взглянула на Валери.
— Между нами, женщинами! В конце концов, это не катастрофа. Может быть, я смогу вам помочь… На каком вы месяце?
— Но… но… — Кати насухо вытерла свое лицо носовым платком. — Я вовсе не беременна!
— Точно нет? Вы в этом уверены?
— Абсолютно!
— Да, но… что же тогда это? Что с вами?
Кати отшатнулась от Валери.
— Не хотите мне сказать?
Кати покачала головой.
— Нет?
Кати повторила свой жест.
Валери шагнула к ней.
— Почему же нет? Неужели все так плохо?
Кивок.
— Ну что может быть так уж плохо? На самом деле, Кати, я же ваша подруга. Я волнуюсь. И все же ничего не хотите мне сказать?
Опять отрицательное качание головой.
— Почему нет? Просто невозможно смотреть, как вы мучаетесь… Эта продолжительная рвота… Что-то происходит… Я вызову врача…
— Нет! — прокричала Кати. Она дрожала. — Никакого врача. Прошу вас! Я… я не больна…
— Но это же ненормально, то, как часто вас тошнит… Я боюсь…
— Я тоже…
Кати кусала губы. Я не должна была этого говорить. Но эта Валери настолько любезна, подумала она, и заботится обо мне.
На самом деле я так больше не могу…
Валери села рядом с Кати, опустившейся в кресло, и накрыла ее руку своей.
— Чего вы так боитесь?
Кати заплакала. Валери заключила ее в свои объятья и нежно погладила рыдающую женщину. И наконец Кати заговорила.
— Питер Боллинг…
— Что Питер Боллинг?
— Бернд сказал, что я никому не должна говорить этого…
— Чего вы не должны никому говорить, дорогая?
— Что он был в Бонне… в министерстве экологии…
— Боллинг? В министерстве экологии?
Валери, не поверив, повторила слова Кати.
— Да…
— Но ведь это смешно!
— Совсем ничего смешного. Я слышала его голос. Очень четко. — Кати впала в истерику. — Его голос, клянусь! Голос Боллинга! Голос Боллинга!
— Это гротеск… бедная Кати… Вы ошиблись…
— Нет! Это был он! Это был он!
— Его нет… Это не мог быть он. Ведь он пропал… Одному Богу известно, жив ли он еще! В самом деле, что за ерунда? Вы… Вы что-то слышали от Маркуса… относительно этой магнитофонной пленки, которую ему и Гонсалесу дали прослушать во Франкфурте. Гонсалес сказал, что узнал голос Боллинга… Маркус же сказал, что это был не голос Боллинга… Очень похожий, да… но не Боллинга… А Маркус действительно знает Питера. Вы просто перетрудились, бедная моя. Ничего удивительного… все эти недели… смена климата… тяжелый труд… У вас расшатались нервы. И с тех пор, как вы услышали эту мистическую историю с магнитофонной пленкой, вы вообразили себе все возможное… например, что в Бонне вы слышали Боллинга… Такая сумасшедшая идея! Боллинг в Бонне! Почему же вы тогда просто не открыли эту дверь и не заглянули в комнату, чтобы посмотреть, кто там был?
— Я… я не знаю… Бернд тоже говорит, что я была вне себя…
— Вот, пожалуйста!
— …и что должна покончить с этим… успокоиться. Сейчас, когда наша работа закончена… но сегодня мы еще снимаем…
— Слава Богу! Тогда вы, наконец, отдохнете как следует в Германии! Бернд тоже так говорит… Он ведь любит вас, правда?
— Ага…
— И хочет для вас самого лучшего… Действительно, вы просто не имеете права поддаться этой сумасшедшей идее… Вы можете в самом деле заболеть… Бернд говорит это, я говорю это: «Это не был и никогда не мог быть голосом Боллинга!»