— Вы… Вы… действительно так думаете?
— Дитя мое, прошу вас!
— Да, наверное, я действительно… Не могли бы вы мне одолжить мне носовой платок? Мой мокрый уже насквозь… Спасибо, вы так любезны со мной… все со мной так любезны… Если Бернд и вы говорите, то, возможно, на самом деле я слышала голос привидения.
Кати рассмеялась высоким дрожащим смехом. Валери тоже засмеялась.
— Наконец-то вы образумились. Подождите-ка, я вам дам свою губную помаду… В таком виде нельзя появляться на людях… дорогая глупая Кати.
Через пару минут обе вернулись в кафе.
Валери еще раз улыбнулась Кати и крепко пожала ей руку.
— Спасибо! — прошептала та. — Спасибо!
Сегодня здесь не сидели ни служащие, ни рабочие, занятые на одной из строек, ни девушки-студентки со своими друзьями. Том Эванс сказал, что сюда придет телевизионная группа из Германии, TV-people from Germany, you know, folks. Maybe you’ve seen them, they’ve been shooting here for quite some time now, the whole goddamned fucked up mess, возможно, вы их уже видели люди, они уже некоторое время снимают здесь все проклятое Богом дерьмо. Won’t help us a damn. Дерьмо поможет нам. But you never know. Но никогда нельзя знать…
Поэтому в кафе находились лишь Том Эванс, племянник фермера Рэя Эванса и Корабелла, красавица за стойкой бара, которой молодые парни говорили, что она очень похожа на Мерилин Монро, а Корабелла, сияя, улыбалась в ответ, показывая свои великолепные зубы, и зачесывала назад светлые волосы и обтягивала белой шелковой блузкой грудь, красила ярко-красной помадой губы и уже была something to look at, горячей штучкой. И находилась под постоянным медицинским наблюдением из-за лейкемии, при которой, сказал врач, можно прожить еще несколько десятков лет. Мне хватило бы и десяти лет жизни в Голливуде, говорила всегда Корабелла, больше лет той жизни не было и у Мерилин.
Ах, да, еще маленькая собачка на старинном плетеном стуле — так же, как в марте, подумал Марвин, под плакатом, призывающим не давать СПИДу ни единого шанса. Лежит, у этой крохи бесцветные глазки-пуговицы, шерсть запаршивела, выпало еще больше зубов, поседела.
Кати, более-менее утешенная Валери, готовила все для последних интервью. Она вся светилась потому, что Экланд снова самостоятельно нес камеру и мог долго держать ее на плече. Боли прошли с тех самых пор, как Кати начала ежедневно делать ему инъекции кортизона.
Едва переводя дыхание, она бегала туда-сюда, перетаскивала, закручивала и думала: счастье мне, счастье бабе-идиотке, что его больше не мучают боли. Вместо того… по всей видимости, это и вправду был Питер Боллинг… Потом Марвин брал интервью у Корабеллы, рассказывавшей о своей лейкемии и о причудливом оборудовании на той стороне в Ричмонде, этом научном центре и компьютере с надписью: «для вашей персональной дозы», и о полученных смехотворных значениях, которые он выводит согласно данным. Может быть, это хоть как-то связано с Голливудом, думала красивая Корабелла, так долго снимал меня этот оператор, действительно симпатичный парень, a really nice guy со своей ассистенткой, poor girl, her face is just too awful to look at, бедная девушка, от ее лица тошнит.
У Корабеллы сильно распухла щитовидная железа, у многих здесь — то же самое, ее не было заметно, когда Корабелла держала голову чуть наклонив, а ее белые волосы спадали на плечо. Этот трюк использовался уже давно, но смотреть на все эти гнойники и прыщи на лице молодой женщины, это — pitiful, just pitiful.
Потом Валери интервьюировала скрюченного Тома Эванса, и он повторил то, что говорил уже паре дюжин репортеров и выучил уже наизусть.
— Я родился здесь 25 марта 1947 года. С кривыми ногами и кривыми пальцами… Импотент… Мое уродство обусловлено на генетическом уровне, говорит Джой Вебб, один коммунистический подстрекатель. Так говорит Джой Вебб, руководитель гражданской инициативы за Ханворд. Там все коммунистические подстрекатели.
Том Эванс указал на доску рядом с ящиком, перед которым он стоял, кривой и сгорбленный. И Экланд, державший камеру на плече, медленно поворачиваясь, снимал доску, в то время как Том объяснял, что сам смастерил ее, эту доску со шрифтом, написанным красной краской. В самой верхней части доски было написано:
DEATH MILE FAMILIES
— Когда мистер Марвин побывал здесь впервые, то на листе были записаны двадцать девять имен. Но к ним прибавились еще два, — сказал Том своим резким голосом, а Экланд медленно поворачивался, строчку за строчкой снимая все, что написано на доске, и в конце новые, появившиеся с марта, имена.
ФАРАДЕИ — Карл и Мари, рак печени, рак костей.
АДДАМСЫ — рак щитовидной железы, рак груди.
Потом Кати нужно было поменять кассету на новую, и пока она занималась этим, в дверь кафе, которая была закрыта, постучали. Через глазок снаружи был виден большой сухопарый человек в голубых джинсах, который делал знак рукой.
— Этот Джорж Муреланд, — сказал Том. — Адвокат. Представлял многих из нас на процессах против правительства. Первоклассный мужик. Положу за него руку в огонь. Я сказал ему, что сегодня вы еще будете здесь. Джордж тоже должен рассказать. Хотите послушать?
— Просим, — сказал Марвин.
Через четверть часа адвокат стоял перед камерой.
— Знаете, с чего здесь все пошло кувырком? — спросил Джордж Муреланд. — Один рабочий включил во время очередной плановой проверки радиационную тревогу. В 1981 году, когда были исследованы причины излучения, то обнаружили, что оно пришло из Аустерна и собрано в пятистах километрах отсюда — в устье реки Колумбии, протекающей через территорию Ханворда.
— На расстоянии скольких километров отсюда?
— Пятисот. Вы же это хорошо слышали, — жестко сказал адвокат. — Угроза, которую представляет атом, убиквитерна…
— Убиквитерна, — повторил Марвин.
— Да, это означает…
— Я знаю, что это означает, мистер Муреланд, — сказал Марвин. — Я услышал это слово совсем недавно — в связи с распространением диоксина, самого ядовитого из всех существующих газов. Тогда речь тоже шла об убикветерном распространении — то есть о вездесущем.
— Да, вездесущий, — продолжал адвокат. — Затяжной Чернобыль, который беспрестанно оказывает отрицательное влияние на здоровье и жизнь людей. А вы знаете, что за высказывание я процитировал дословно? Я процитировал Джека Гайгера, профессора медицинского факультета университета Нью-Йорка. Губернатор штата Огайо, который сейчас распорядился закрыть установки по производству плутония в Фернальде — был еще страшный скандал, ведь речь шла о самых настоящих крупных плутониевых установках! — губернатор Огайо нашел более резкие слова, чем доктор Гайгер. Он сказал: «Если бы террорист закопал в Фернальде бомбу замедленного действия, то на это отреагировали немедленно и решительно. Но наше правительство сделало это и обмануло нас…»
Маленькая церковь на окраине Линкольн авеню была пуста. Лишь один человек стоял перед алтарем на коленях и беззвучно молился — Кати Рааль. Она вернулась с киногруппой из Месы в Ричмонд, где рядом с этой церковью в пансионате под названием Rosebud проживали она и Бернд Экланд — все остальные разместились в гостинице Regency. Кати сказала Бернду, что хочет еще раз зайти в маленькую церковь и потом прийти в пансионат, чтобы принять ванну и переодеться. После окончания съемок Марвин пригласил всех на вечер в Regency.
Святый Боже, молилась Кати, спасибо тебе, что ты так помог Бернду. У него практически прошли все боли. Спасибо, святый Боже. Прошу тебя, святый Боже, сделай так, чтобы Валери и Бернд были правы, и голос не принадлежал Боллингу! Завтра мы улетаем в Германию. Десятого ноября я записана на прием к профессору по поводу моих угрей. Святый Боже, сделай так, чтобы он помог мне, применив легкое рентгеновское излучение, чтобы мне никогда больше не пришлось появляться где-либо с таким ужасным лицом. Еще я очень хочу, чтобы Бернд однажды увидел меня без угревой сыпи. Сейчас я куплю десять свечек и зажгу все — так, как я сделала это в той церкви, в Париже. И если мне удастся зажечь все десять одной спичкой, то это будет знамением того, что все будет хорошо и со мной, и с моими угрями, как хорошо стало у Бернда в Париже. Я так прошу тебя, Боже милостивый. Аминь.
Она поднялась, взяла десять свечек из пачки и бросила в ящик для пожертвований десятидолларовую купюру. Она закрепила свечки на металлических шипах. Потом подождала немного, закрыла глаза. Сконцентрировалась. Вновь открыла глаза, чиркнула спичкой — зажечь одну за другой все десять свечек. Знамение, Боже милостивый! — беззвучно произнесла про себя Кати. И слезы потекли по лицу. Это было знамение! О благодарю Тебя! Все со мной будет хорошо, все будет хорошо.
Она медленно шла по слабо освещенной церкви к выходу и с каждым шагом становилась все счастливее, в мыслях она все время повторяла: все со мной будет хорошо, все со мной будет хорошо. Когда из темноты она вышла на площадку перед церковью, чувство блаженства переполняло ее. В следующий момент страшный удар отбросил ее к стене, и почти сразу после этого она почувствовала ужасную боль в груди. Она вскрикнула и увидела, как к ней подошла расплывчатая фигура. Линкольн Авеню, пролегавшая всего лишь двумя ступеньками ниже, была запружена вечерним транспортом. Друг за другом машины ехали в обоих направлениях, было шумно от работы двигателей и автосигналов. Никто не услышал ее крика. Никто не услышал второго выстрела, который произвела из пистолета фигура, подойдя к Кати совсем близко. Кати упала и, падая, повлекла за собой фигуру. Вдвоем они покатились с лестницы, Кати лежала на спине и кричала, а фигура была над ней, и еще трижды что-то ослепительно вспыхнуло перед стволом пистолета. Два последних раза Кати не увидела.
Когда полиция выяснила, кто была умершая и что она входила в состав телевизионной группы из Германии, следователь Джером Каспери из дивизии Homicide поехал в гостиницу Regency и разговаривал с Марвином и другими членами съемочной группы. От охватившего их ужаса они не были в состоянии сказать ничего кроме того, что Кати Рааль и ее друг, оператор Бернд Экланд, остановились в пансионате под названием Rosebud. Когда следователь капитан Каспари поехал туда, то Бернд Экланд уже стоял на улице