Дом был построен в греческом стиле, однако величием не уступал другим зданиям на Канопской дороге.
— Я и мои солдаты будем ждать тебя снаружи.
— Спасибо, опцион, — ответил Веспасиан, сходя с носилок, и взял из рук у Зири шкатулку Атафана. — Магн, вы с Зири тоже ждите меня здесь. Я постараюсь освободиться как можно быстрее.
— Я до сих пор обмениваюсь письмами с его семьёй, сенатор, — сообщил Веспасиану Александр, алабарх александрийских евреев. — И потому обещаю, что сделаю всё для того, чтобы передать им эту шкатулку. В следующее полнолуние, а это через три дня, в Парфию отправится караван. Хозяин каравана — мой родственник. Я ему доверяю. Могу я взглянуть, что там внутри?
Веспасиан приподнял крышку шкатулки Атафана, стоявшей на столе между ними. Они с Алабархом сидели в прохладном кабинете в северной стороне дома, куда не проникал дневной зной. Комната была завалена свитками, с пометками на греческом, еврейском и арамейском языках, а также на латыни, и своим затхлым запахом напоминала хранилище какой-нибудь библиотеки. Единственным источником света были два зарешеченных окна, открывавшихся во внутренний двор, откуда доносились голоса двух юношей, громко и быстро что-то читавших.
— Похоже, твой вольноотпущенник был человек богатый, — заметил Алабарх, трогая золотые монеты и украшения. — Сколько их здесь?
— Боюсь, что точно не знаю.
— В таком случае придётся их взвесить.
С этими словами Алабарх достал из деревянного сундука, стоявшего в углу комнаты, большие весы.
— Мой гонорар, покрывающий все расходы, как мои, так и моего родственника, составит восемнадцать процентов от веса золота. Я не стану принимать во внимание стоимость ювелирных работ. Тебя это устроит?
— Десять.
— Шестнадцать.
— Одиннадцать.
— Пятнадцать.
— Двенадцать.
— А ты мастер торговаться, как я погляжу, хотя это и не твои деньги. Хорошо, пусть будет двенадцать, — улыбнулся Алабарх в рыжую бороду.
— Договорились, — ответил Веспасиан.
Александр принялся взвешивать золото.
Кстати, его внешность явилась для Веспасиана неожиданностью. Он представлял себе Александра Алабарха старым, мудрым, согбенным, седобородым, со слезящимися глазами и шмыгающим носом. Реальность же оказалась иной. Александр был крепким, здоровым мужчиной лет пятидесяти, с пронзительными синими глазами, с длинными белокурыми волосами и такой же светлой рыжеватой бородой. Единственное, что выдавало в нём еврея, — это его одежды и крупный нос.
В нём чувствовалось спокойствие, присущее уверенным в себе людям. Веспасиан с первого взгляда понял: Алабарху можно доверять.
— Шесть мин, двадцать четыре драхмы, три обола, — наконец произнёс Александр.
— То есть твой процент составит семьдесят пять драхм без одного обола, — добавил Веспасиан, произведя мысленные вычисления. — Иными словами, один римский фунт золотом.
Александр быстро произвёл расчёты на восковой табличке и удивлённо выгнул брови.
— Смотрю, тебя не обманешь.
— Думаю, ты не стал бы этого делать, — ответил Веспасиан.
Александр принялся взвешивать свою долю.
— Мне с детства внушали, что нужно быть честным во всех делах. Надеюсь, это же качество я передал и своим сыновьям. — Он махнул рукой в сторону доносившихся из внутреннего дворика голосов. — Они заняты изучением Торы. Думаю, как когда-то и я в их возрасте, они бы предпочли заниматься чем-то другим, однако я требую, чтобы они это делали. Иначе, достигнув совершеннолетия, как они смогут принять решение, следовать им религии их предков или же нет, как поступил я.
— Разве ты не еврей?
— По крови да, еврей, но не практикующий. Иначе как, по-твоему, я стал бы алабархом? В моём лице Рим имеет сущий клад: еврея, который заправляет делами еврейской диаспоры Александрии и собирает с них налоги, что устраивает самих евреев.
— Даже если ты не разделяешь их веру? — удивился Веспасиан.
Александр усмехнулся.
— Ну, до известной степени разделяю, чтобы быть в их глазах человеком благочестивым. Например, недавно я заплатил за позолоту девяти ворот иерусалимского храма, так что они вынуждены считать меня своим. Вместе с тем в моём лице Рим имеет алабарха, не скованного религиозной догмой. То есть в глазах Рима я человек непредвзятый и справедливый.
— Флакк отзывался о тебе иначе, — сказал Веспасиан и тотчас понял, что перебил собеседника. — По его словам, последнее время ты выдвигаешь слишком много требований.
— О, это извечный вопрос александрийского гражданства, а также могут ли евреи селиться за пределами еврейского квартала, не говоря уже про статуи императора в их храмах. В последнее время я также пытался выступить посредником между нашими старейшинами и префектом по другому вопросу. Они хотят, чтобы он разогнал эту новую секту, которая в их глазах практикует ересь. Они видят в ней происки Рима против их религии.
— Но ведь это курам на смех! Рим не имеет к ней никакого отношения!
— Главный проповедник имеет римское гражданство.
— Павел? — нахмурился Веспасиан. — Но ведь, насколько мне известно, он сам страстный борец с этой ересью и пытается её искоренить.
— Он пытался искоренить так называемый «Путь». Четыре года назад, когда Павел был здесь, он всячески портил кровь любому, на кого только падало его подозрение. — Алабарх указал на весы: обе чаши застыли в идеальном равновесии. Веспасиан кивком подтвердил согласие на двенадцать процентов комиссии.
— Да, я встречался с ним в Киренаике. Его безжалостность не знала границ. Я велел его арестовать и первым же судном отправить назад, на Восток.
— Жаль, что ты не приказал его убить, — сказал Александр и сгрёб своё золото в мешочек, который положил в ящик стола. — Он утверждает, что по дороге в Дамаск пережил нечто вроде духовного прозрения. Пару месяцев назад он объявился из пустыни, где отшельником прожил три года, и без всякого разрешения принялся проповедовать. Утверждает, что так повелел ему сам Господь. К еврейской вере это не имеет никакого отношения, и по-своему он прав. Ибо проповедует он не обновлённую версию иудаизма, как то делали последователи «Пути», утверждавшие, что проповедь Иешуа бар Иосифа предназначалась только евреям. Он проповедует совершенно новую религию, и язычникам, и евреям, причём бог этой новой религии — наш, еврейский бог. Чего в ней нет, так это Торы. По его словам, Иешуа бар Иосиф есть сын божий, который пришёл в этот мир, чтобы умереть за грехи всего человечества и своей смертью искупить их. Лишь через него, Иешуа, проповедует Павел, те, кто искренне раскаиваются в своих грехах, будут жить вместе с богом в Царствии небесном, которое не от мира сего, вместо того, чтобы ждать воскресения из мёртвых в земном раю, который наступит в конце света, как полагают евреи. Этот Павел также нагнетает страх, утверждая, что конец света, или Судный день, как он его называет, близок, и надо быть готовыми к его наступлению. Кстати, забавно то, что он обвиняет евреев в том, что они распяли Иешуа, хотя распятие — типично римская казнь. К тому же, не будь он распят, на чём бы в таком случае Павел строил свои несуразные доводы? Надеюсь, теперь тебе понятно, почему наши старейшины, и не только они, так разгневаны?
— Да, я почувствовал это, как только вступил в еврейский квартал. Но почему Флакк не хочет ничего сделать с этим Павлом?
— Спроси его сам, — ответил Александр, возвращая золото Атафана в шкатулку. — Я не знаю, но думается, причина в том, что ему всё равно. Ведь что для Рима ещё одна религия? Ведь вы готовы принять любую.
— Верно, при условии, что она не требует от человека обрезания крайней плоти. Но эта новая, похоже, совершенно иная.
Александр закрыл шкатулку.
— Да, она иная и крайне опасная, ибо не признает земной власти. Её притягательность заключается в обещании спасения и воздаяния в грядущем мире, а не здесь и сейчас. Стоит позволить ей пустить корни, как философские основы нашей цивилизации коренным образом изменятся. Вместо того чтобы жить настоящим, люди начнут спорить о том, как лучше подготовиться к жизни после смерти. Я долго размышлял на эту тему и мне не даёт покоя вопрос, что станет с наукой и знанием, если люди в первую очередь озаботятся идеей бессмертия души.
— Боюсь, у меня нет ответа на этот вопрос, — честно признался Веспасиан, пока Александр Алабарх составлял расписку. — Хотя религия, которая не признает верховной власти императора, — каким бы тот ни был, — представляется мне опасной. Впрочем, надеюсь, это лишь небольшая секта, основанная одним человеком.
— Да, но она будет расти, — возразил Александр. — Проповедь Павла предназначена в первую очередь беднякам и рабам, которым нечего терять в этом мире. Так что идея спасения и воздаяния после смерти кажется им привлекательной. Павел крайне честолюбив. Ему кажется, что его таланты не получили должного признания, отчего он не смог занять подобающее ему место в обществе. Перед тем как отправиться в Дамаск, он просил, вернее сказать, требовал, чтобы верховный жрец выдал за него замуж свою дочь. Разумеется, тот ему отказал. Предполагаю, это стало последним ударом по его самолюбию, и он решил искать иных путей к власти, ибо вскоре после этого исчез. И вот теперь он вернулся и, как мне кажется, нашёл-таки способ перевернуть весь мир вверх дном и самому занять место в самом верху.
— Я поговорю с Флакком. Попытаюсь убедить его арестовать Павла, — сказал Веспасиан и тотчас понял, что Александр всё-таки сделал то, что и предрекал префект: втянул его в местные политические дрязги.
Александр улыбнулся и протянул ему расписку о получении золота Атафана.
— Спасибо, Веспасиан. Я был бы тебе весьма за это благодарен. Правда, одного ареста недостаточно. Павла нужно казнить.
Веспасиан посмотрел в пронзительноголубые глаза своего собеседника и понял: тот говорит серьёзно. Новая секта действительно внушает ему страх.
— Хорошо, Александр, я предложу Флакку это сделать, — согласился он, после чего встал и протянул руку. — А теперь мне пора. Меня ждут дела. Кстати, ты не мог бы подсказать мне, где я могу найти Феликса, управляющего покойной Антонии?