– И к каким выводам ты пришел?
Корбулон оглянулся, убеждаясь, что их никто не слышит.
– Не могу поверить, что это сделал император, хотя у посланцев и имелась его печать. С какой стати ему истреблять две собственные когорты?
– Целиком согласен. Но если это не император, то у кого есть доступ к императорской печати, а также к такому количеству только что отчеканенных монет?
Аристократ опустил взгляд и покачал головой. Веспасиан решил сменить тему.
– О чем собираешься доложить Поппею, как только мы доберемся до него?
– Обо всем, что мы видели, разумеется.
– А будет ли это нам на руку? Тот, кто заплатил цениям за нашу смерть, скорее всего, довольно близок к Поппею. Негодяй вовремя узнает, что его заговор раскрыт, а самое главное – кому этим обязан.
Корбулон пристально смотрел на Веспасиана в свете костра, словно взвешивая заново.
– Ты прав, – проронил он. – Я считал, что имею дело с сопливым молоденьким трибуном, но вижу, что недооценил тебя. Хорошо. Если мы намерены не привлекать внимания… – Командир помедлил и посмотрел Веспасиану прямо в глаза. – Сеяна, так?
Юноша кивнул.
– То мне стоит переговорить с Поппеем наедине, без записей и свидетелей, – заключил Корбулон.
– Полагаю, что ты это хорошо придумал, Корбулон.
Тот не отрывал взгляда от молодого подчиненного. Аристократу не давало покоя странное ощущение, что идея принадлежала вовсе не ему.
Чуть позже вернулся Магн и уселся рядом с Веспасианом.
– Имел приятную маленькую беседу с вонючим хорьком, господин? – шепотом спросил он.
– Это ты о чем? И он вовсе не такой вонючий хорек, как мне показалось сначала. Его действия спасли многим нашим жизнь на переправе.
– Возражение принято. Мне просто интересно, как предлагал ты нашему не такому уж и вонючему хорьку поступить с сундуком денариев?
– Откуда ты знаешь, что я намеревался говорить с ним об этом?
– Голос разума. Чем больше людей осведомлены о нашем открытии, тем хуже для нас. Надеюсь, ты уговорил его быть осмотрительным, если позволишь мне так выразиться?
– По сути, да. Он согласился доложить все Поппею с глазу на глаз.
– Отлично, господин. Это была хорошая идея.
Веспасиан смотрел на фигуру Магна в полутьме и задавался вопросом: кому же на самом деле принадлежала идея?
Вечером пятого дня путники прибыли к обнесенному стеной городу Филиппополю, где находился престол фракийского царя Реметалка и его матери царицы Трифены. От командира немногочисленного римского гарнизона крепости, увешанного наградами пожилого центуриона, которому оставалось дослужить всего несколько месяцев, они узнали, что победа Поппея была впечатляющей, но не решительной, и что походный лагерь командира размещается в одном дне скорой скачки к западу. Выяснилось и то, что Галл провел через город колонну рекрутов четыре дня тому назад.
Они решили провести ночь в гостях у гарнизона и дозволить себе роскошь небольшой, но вполне приличной бани – первой за те две недели с их выступления из Филипп. Центурион обеспечил их приличной горячей едой и не менее приличными женщинами – тоже первыми за время ухода из Филипп. Так что путников ждал вполне приличный ночной отдых.
Наутро, посвежев душой и телом, четверка собиралась двинуться дальше в сопровождении турмы вспомогательной иллирийской кавалерии, префектом которой являлся молодой круглолицый патриций Публий Юний Цезенний Пет, когда в конюшни вбежал командир гарнизона.
– Трибун Веспасиан, прибыл гонец из дворца. Царица Трифена желает, чтобы ты посетил ее перед отъездом.
– Бюст Минервы! – Корбулон сплюнул. – Это может задержать нас на целый день. Ладно, центурион, веди.
– Посланец выразился очень определенно: только трибун.
Корбулон зыркнул на Веспасиана.
– Что могло ей понадобиться от меня? – Юноша был заинтригован.
– Будь осторожен, приятель, – хмыкнул Пет. – Царица – женщина своевольная и очень недурна собой. Как слышал, души не чает в молодых красавцах вроде тебя. Желаю удачи.
Веспасиан решил подыграть патрицию.
– Я постараюсь управиться по-быстрому.
– Ну, тогда мы вряд ли успеем заметить твое отсутствие.
Улыбаясь, Веспасиан предоставил товарищам отпускать шуточки и смешки в адрес в отношении его мужских достоинств, в которых сам он после минувшей ночи сомнений не испытывал.
Посыльный проводил его через паутину узких улочек старинного города, более древнего, чем сам Рим, к расположенному на самом высоком из трех образовывающих поселение холмов.
Их впустили сразу же. Веспасиана проводили на половину царицы, затем в маленькую, выходящую на восток комнату на первом этаже. Лучи низкого утреннего солнца проникали в нее через единственное окно, заливая на удивление скромную обстановку золотистым светом. Стены, покрытые побелкой, пол из натертых воском досок. У окна простой деревянный стол, такой древний, что Веспасиан удивился, как он не рушится под весом наваленных на него свитков. В середине комнаты располагались два кресла и стол более современной работы.
Веспасиан подошел к окну и посмотрел на восток, на восходящее солнце.
– Тот самый вид, который созерцал Александр, просыпаясь тут каждое утро, – послышался сзади негромкий голос.
Юноша стремительно развернулся и отошел от окна. В дверях стояла высокая, стройная женщина лет тридцати пяти, облаченная в простую белоснежную столу, прочеркивающую, но не облегающую крутые бедра и пышную грудь. Густые черные волосы были убраны наверх. На плечи с каждой стороны спускались по три локона, подчеркивающих белизну лица, на котором выделялись накрашенные красной охрой губы. Ясные голубые глаза, подведенные тенями, отражали свет солнца.
– Он жил в этой комнате, когда поднимал мой народ на завоевание великой Персидской империи. Она нравилась ему, потому что выходит на восток.
Женщина грациозно подошла к древнему столу и нежно провела по нему рукой.
– За этим самым столом царь сидел каждое утро, разбирая почту и глядя на землю, которую собирался покорить.
Веспасиан с благоговением посмотрел на простую столешницу, ощутив присутствие в этой комнате самой истории. В течение нескольких секунд собеседница разделяла с ним это тихое чувство, потом отошла от окна и направилась к креслам.
– Но я призвала тебя, Веспасиан, не ради урока истории. Меня зовут Трифена. По титулу я – царица этой страны, но на деле – марионетка в руках императора и сената.
– Домина, для меня честь видеть тебя, – произнес юноша, благодарный за прикосновение к великому прошлому, которое она ему подарила.
– Хорошо, что благодаря своему прадеду, Марку Антонию, я в первую голову являюсь гражданкой Рима, в противном случае скрывалась бы сейчас где-нибудь в горах вместе с мятежниками.
Трифена села и знаком предложила гостю последовать ее примеру.
– Мой народ принудили к этому восстанию. Когда Александр пришел сюда в поисках войска, он привез деньги и брал только добровольцев. Более пяти тысяч фракийцев откликнулось на его призыв, большинство из них не вернулось назад. Теперь, почти триста лет спустя, у нас появился новый хозяин – Рим.
Царица помолчала немного.
– До прошлого года Рим довольствовался тем, что воины служили в нашей армии, под началом своих командиров, и охраняли порядок внутри государства. Потом произошли две перемены. Во-первых, из Мезии прибыли офицеры с требованием преобразовать нашу армию во вспомогательные когорты для службы там. Во-вторых, наши жрецы начали поднимать племена на мятеж против этой новой меры, поощряя вождей деньгами. Это римские денарии, которых вдруг появилось у них великое множество.
– Откуда они поступают?
– Мои источники говорят, что их распределяет Ротек, один из верховных жрецов. Но откуда берет их он, я могу только догадываться.
– Зачем ему поднимать твоих людей на бой, который они заведомо проиграют?
– Фракийцы – гордый, воинственный народ. Они готовы служить другим только в качестве наемников, но не как рекруты. Это для них все равно, что рабство. Не составляло труда поднять их на восстание. На вопрос, зачем это нужно Ротеку, ответить просто – он ненавидит меня и моего сына. Ненавидит монархию, потому что мы правим Фракией. Пусть от имени Рима, с его позволения, но все равно правим. Ему кажется, что если нас не будет, власть сама собой перейдет к жрецам, которые, в отличие от царей, не принадлежат к тому или иному племени. И верховным жрецом станет Ротек.
– Но Рим все равно останется верховной силой.
– Разумеется. И вот чего этот идиот не в состоянии понять: мой сын и я – единственное, что стоит между автономией Фракии и ее поглощением Римом.
– Выходит, если восстание победит, Рим аннексирует Фракию, и ее мужчины подпадут под армейский призыв. Если проиграет, Рим все равно получит своих рекрутов. В любом случае легионы на некоторое время окажутся заняты, умиротворяя страну.
– Вот именно. И Ротек безрассудно, из жажды власти и по неразумению в политике, стал орудием этого несчастья. Сеян играет им, как хочет.
– Ты уверена, домина, что за жрецом стоит именно он?
– Антония – моя родственница и подруга, мы регулярно переписываемся, и я знаю про ее опасения насчет Сеяна. Она поделилась со мной мыслями по части выгод, которые приносят префекту волнения во Фракии. В последнем письме она просила меня приглядывать за тобой на твоем пути в лагерь Поппея и оказывать посильную помощь.
– Она очень добра, домина.
– Да, к своим друзьям. – Трифена улыбнулась. – У меня нет возможности действенно помочь, но я могу предупредить тебя. Три дня назад здесь проезжали четверо мужчин. Они остановились ненадолго, только сменили коней. У них есть императорская подорожная. Это преторианские гвардейцы, точнее, трое из них. У четвертого слишком длинные волосы для солдата.
Веспасиан кивнул.
– А еще у этого четвертого бородка и очень смуглая кожа.
– Думаю, да. Ты знаешь его?
– У нас была краткая встреча. Не из разряда дружеских. Его зовут Гасдрон. Если он будет возвращаться этой дорогой, Антония будет тебе благодарна, если ты убьешь его. Гасдрон подослал ей в дом лазутчика.