– Посмотрю, что можно сделать, – ответила царица, по-новому взглянув на гостя. Ее восхищало, когда человек мог, имея на то важные причины, с таким хладнокровием отнимать жизнь у другого.
Трифена встала и хлопнула в ладоши. Вошла рабыня с небольшим свитком, который вручила госпоже.
– Это прилагалось к письму Антонии. – Царица вручила свиток юноше. – Прочитай его в одиночестве. Когда закончишь, кто-нибудь проводит тебя. Да пребудут с тобой боги, Веспасиан.
– И с тобой, домина.
Она вышла из комнаты, оставив молодого римлянина наедине с письмом, первым из полученных им. С бьющимся сердцем взломал он печать и сразу посмотрел на подпись: «Ценис».
Вскоре Веспасиан покинул дворец, чувствуя себя так, будто ему море по колено. В письме Ценис содержалось все то, и даже более, из тех фантазий, которыми он тешил себя во время долгого и тревожного путешествия в запряженной мулами повозке по пути в плен к цениям.
Его вид ввел спутников в заблуждение.
– Похоже, вашему другу понравилась встреча с царицей Трифеной, – расхохотался Пет. – Поглядеть на него, так без Венеры не обошлось!
Пожав плечами, Веспасиан ничего не ответил и вскарабкался на лошадь.
Проезжая через городские ворота, Магн поравнялся с юношей.
– Ну? – спросил он.
– Гасдрон проезжал здесь три дня назад в обществе троих преторианцев.
– Значит, поэтому у тебя на физиономии такое влюбленное выражение? Пощупал малого раз за яйца, и ты уже его навеки?
– Очень смешно!
– Согласен. Выходит, царица действительно красотка?
– Верно. А еще она передала мне письмо от Ценис.
– Так вот в чем дело! – Магн улыбнулся другу.
Веспасиан не был настроен разговаривать. Ударив коня пятками, он вырвался вперед.
Утро выдалось ясным и прохладным. С юга, с увенчанных снеговыми шапками вершин Гемских гор тянул сильный ветер, заставлявший путников плотнее кутаться в плащи. Облачка пара вылетали из раздувающихся ноздрей коней, то мелкой, то крупной рысью бежавших по неуклонно идущему вверх склону. Впереди простиралась северная оконечность Родопского хребта, где Поппей загнал мятежников в нору.
– Пет, а будет новая битва? – полюбопытствовал Веспасиан.
Кавалерийский префект улыбнулся, глаза его блеснули в лучах восходящего солнца.
– Поппей вот уже месяц пытается выманить фракийцев наружу, но все без толку. Наши лазутчики говорят, что они раскололись на три партии. Есть такие, кто готов сдаться нам на милость, которой они могут дождаться, а могут – и нет. Другие намерены пойти на прорыв из крепости, перебив предварительно своих женщин и детей, и самим погибнуть в бою, забрав с собой столько римлян, сколько смогут. И, наконец, третьи, самые фанатичные, тоже предлагают перебить детей и женщин, а потом совершить массовое самоубийство.
Пет расхохотался, остальные поддержали его.
– Но если серьезно, – продолжил молодой префект, – Поппей пытается избежать последнего варианта. Не к добру плодить слишком много мучеников. Командующий ведет секретные переговоры с парнем по имени Диний, который возглавляет первую фракцию, и уговаривает его вразумить остальных. Беда в том, что полного помилования быть не может, поскольку оно подаст дурной пример. Кого-то необходимо пригвоздить к кресту, кому-то отрубить руки или вырвать глаза. Иначе любой обиженный сразу заделается мятежником, утешаясь мыслью, что если затея не удалась, он всегда может отправиться в свою деревню целым и невредимым и обрести там добродетель жены нетронутой, а потом восстать снова при первом удобном случае.
– Именно так, – согласился Корбулон. – Щекотливая ситуация. Как же Поппей давит на них? Он возвел вокруг крепости осадные линии?
– Делает, что может. Мы опоясали их четырьмя милями рвов и валов, но крепость расположена слишком высоко, полностью ее отрезать не получается. Поэтому мы отправляем дозоры и пресекаем все попытки доставить припасы. Но по ночам им удается прорываться. Единственное, с чем у них плохо, так это с водой – у фракийцев там всего один источник. Но и так они способны продержаться много месяцев, а чем дольше тянется мятеж, тем больше шансов, что к нему присоединятся другие племена. И в таком случае уже мы можем оказаться в кольце.
– А что, если взять крепость штурмом? – спросил Веспасиан.
Пет разразился хохотом. Веспасиан покраснел.
– Прости меня, приятель! – Префект изо всех сил старался обуздать смех и похлопал юношу по плечу. – Именно этого ублюдки и ждут. Они всю зиму укрепляли стену, копали рвы и ловушки – мерзкие такие штуки с заостренными кольями внизу. Я едва не свалился в такую, когда в последний раз выезжал в дозор. Нет, эта твердыня практически неприступна – положишь четыре когорты, только пробиваясь к воротам, потом еще две, чтобы прорваться через них. А за ними начинаются отвесные утесы. Даже если сумеешь спуститься с них, людей у тебя останется так мало, что их внизу просто перережут. Нам остается удерживать их там и надеяться, что либо они сдадутся, либо выйдут на бой. Или перебьют друг друга, сделав всю работу за нас.
– Ну, мы хотя бы не опоздали, – с облегчением заявил Корбулон. Страх не поспеть к решающим событиям не давал ему покоя от самой Италии.
– Нет-нет, не опоздали. Вопрос в том, когда именно наступит долгожданный момент.
Некоторое время они ехали молча, пожирая милю за милей, все выше и выше поднимаясь в горы. После небольшого привала в полдень, подкрепившись хлебом и копченым салом и дав лошадям попастись на скудной травке, отряд набрел на луг с тремя или четырьмя десятками больших горелых проплешин на земле.
– Здесь мы разбили фракийцев, – с гордостью заявил Пет. – Это следы от их погребальных костров. Мы перебили половину их войска, потеряв не более шестисот своих парней. В начале битвы тут собралось тысяч до тридцати этих ублюдков. Все орут, завывают, крутят задницами и этими своими длиннющими секирами.
– Их называют ромфайи, – без надобности уточнил Корбулон.
– Вот именно. Мерзкая штуковина. Одна такая отхватила ногу у моего коня, и мою тоже могла, кабы бедная животина не завалилась на того дикаря. Припечатала к земле, так сказать. Я ухитрился соскочить и проткнул ублюдка. Совсем вышел из себя – это не конь был, а подарок богов. – Пет потрепал теперешнего скакуна по гриве, прося не принимать сказанное в обиду.
По мере продвижения, Веспасиан все чаще замечал следы недавнего сражения: разбросанные стрелы, пробитые шлемы, сломанные мечи, дротики, щиты. Время от времени встречался неубранный труп, обглоданный волками и стервятниками, с лохмотьями одежды. Вдалеке по обе стороны дороги виднелись многочисленные темные курганы, похожие на большие кротовины. Пет перехватил взгляд юноши.
– Лошади, – пояснил он. – Мы примерно в середине нашей линии, а на флангах бушевала ожесточенная кавалерийская схватка. Мы не взяли достаточно пленных, чтобы сжечь всех павших лошадей, поэтому просто бросили туши. Где-то там и мой бедняга. Не конь был, а подарок богов.
Префект печально склонил голову и снова потрепал скакуна по гриве.
Миновав поле битвы, отряд подъехал к покинутому лагерю.
– Это был наш первый лагерь, а когда мы перешли на нынешние позиции, то после передали его царю Реметалку с войском из лояльных фракийцев, – сообщил Пет. – Даже не знаю, почему их просто не отослали домой – они только грабили да гадили по углам. Не было от них никакого толка.
– Не было? – спросил Корбулон.
– Мятежники ненавидели их еще сильнее, чем нас. Несколько ночей спустя после битвы они устроили небольшую вылазку против одного из наших лагерей. Мы все бросились отбивать их, понятия не имея, что это только диверсия. Основные силы повстанцев обошли нас по кругу и обрушились на царских фракийцев, которые, ясное дело, совсем упились своим отвратительным вином и лежали пластом. Это была резня. Перебили почти всех, тысяч десять, считая с семьями. Пленных не брали. Впрочем, на ход войны это не повлияло. Реметалк в тот вечер обедал с нашим полководцем, так что до него не добрались, а ради этого все и затевалось. Царь до сих пор ошивается у нас в лагере, слишком напуганный, чтобы возвращаться в Филиппополь. К тому же сомневаюсь, что матушка будет рада видеть его после того, как он угробил армию.
За час до наступления сумерек они добрались наконец до лагеря Поппея. Он был устроен на последнем ровном участке земли, сразу за ним вырастали ввысь отроги Родопов. Веспасиан оторопел: огромный лагерь занимал целую квадратную милю и был обнесен рвом в шесть футов глубиной и валом, наполовину из дерна, наполовину из бревен, совокупная высота которого составляла десять футов. По всей длине укрепления, через каждые сто шагов, располагались тридцатифутовые деревянные башни, вооруженные баллистами, способными метнуть огненную стрелу или камень на расстояние четверти мили. В стенах лагеря размещались Четвертый Скифский и Пятый Македонский легионы, а также пять ал вспомогательной кавалерии, три когорты пеших ауксилиариев, десять мелких подразделений легких лучников, пращников и метателей дротиков, а также рабы, обслуживающие всю эту массу. В двухстах шагах от лагеря шел четырехмильный оборонительный ров с валом, предназначенный, чтобы удерживать осажденных внутри. Плавно изгибаясь, он уходил вдаль, поднимаясь в горы до тех пор, пока мягкая почва не уступала место твердому граниту и отвесным скалам, препятствуя дальнейшему продвижению. По всей его длине тоже были устроены башни. В ста шагах по обе стороны от главного лагеря раскинулись уменьшенные его подобия, имевшие примерно такой же размер, как у походного укрепления, сооруженного колонной Веспасиана в ночь накануне битвы у реки.
– А для чего они, Пет? – полюбопытствовал молодой человек.
– Ты разве не читал Цезаря, приятель? Строй малые лагеря на расстоянии выстрела от главного, и враг не сможет окружить тебя, не подвергая себя угрозе с тыла. Впрочем, вряд ли им хватит людей, чтобы окружать нас – у них там не больше двенадцати или тринадцати тысяч воинов.