Кей бродил по лугу почти бесцельно. Сколько дней из своей жизни он видел, по-настоящему видел? Не бежал, не сидел внутри собственной черепной коробки, как в тюрьме, но вдыхал и чувствовал аромат трав? Сколько? И не смог вспомнить.
Сегодня он отвезет ее в магазин рыболовных принадлежностей. Они вместе их пощупают, расспросят продавца, купят что-нибудь, а после на рыбалку. Он уже нашел озеро – удаленное и тихое. И даже если там нет рыбы… А если есть, обязательно сварят похлебку, заранее возьмут продуктов, стульчики, палатку, все для костра…
Он продумывал план на день, как счастливый супруг.
Надо же… Зарекался от того, чтобы пускать в свою жизнь женщину, а втащил ее туда сам.
И хорошо, что в голове тихо. Не нужна больше логика, ему хватало чувств.
Веста.
Кровать теплая, но непривычно жесткая. Солнечный луч на щеке, и где-то рядом запах кофе.
Я открыла глаза.
Стакан с темным напитком стоял на поднесенной к кровати табуретке. И там же букет полевых цветов – неуклюжий и растрепанный, но бесконечно нежный.
– Доброе утро.
– Доброе.
То было самое доброе утро, которое случилось со мной на Уровнях. Если не считать вчерашнего, когда Кей вдруг остался. И теперь он сидел в кресле напротив, а выражение в глазах странное, такое не прочесть. Словно чуть-чуть присыпанное грустью, но умиротворенное, как у человека, который слишком долго к чему-то шел, но все же получил желаемое. Пусть в самом конце.
– Кофе?
– Здорово. А тебе?
– Я уже выпил. До зарядки.
Ранняя пташка. А ведь букет он собирал сам – эта мысль наполнила меня теплотой. Фредерик часто дарил цветы – чаще всего заглаживал очередную вину. Пышными розами, экзотическими валлами, иногда «вениками», состоящими из тридцати разных диковинных сортов с ценником под тысячу долларов.
Я не любила те цветы, не разглядывала их, не наслаждалась их присутствием. Они были не высказанными вслух словами «прости». А эти другие. Эти дышали нежностью и тихим спасибо. Возможно, даже не мне, а бытию, моменту и заключенной в нем радости.
– Я уже придумал, куда мы сегодня пойдем.
– Куда?
– Покупать удочки. А после на озеро. Как тебе?
– Отличный план.
И Кей улыбнулся. Наверное, впервые на моей памяти. Потеплели его глаза, разгладилось лицо, стало совсем иным выражение. И будто не Кей в кресле, а совсем другой человек – незнакомый и еще более привлекательный.
Я вдруг поняла, что люблю его – этого мужчину. И что мне (так уж сложно вышло, что мы люди без будущего) совсем не обязательно ему об этом говорить. В любви важны не слова – чувства.
Стакан кофе, цветы, удочки, рыбалка. И рядом тот, кого можно и хочется целовать.
Я была счастлива.
Кей.
Он не понимал, куда ускользает время. Они ведь только заехали в магазин, потом в кафе, затем еще в один магазин, на заправку…
И уже вечер. Бесконечно нежный перламутровый закат – миллион оттенков в градиенте неба.
Две удочки, примощенные на камнях, – ничего не ловилось. Наверное, наживка не та, или нет сноровки. Стекал в лощину туман; тишину нарушал редкий всплеск спокойной воды и веселый треск костра. Суп Веста варила из того, что принесли с собой. Накрошила на берегу картофельной кожуры – улыбалась, что в Калтане все отдала бы свиньям, – порубила морковь, накидала в котелок куски замороженной рыбы – «уха».
– Больше всего у нас в реке черноушек…
– Это рыба такая?
– Да.
– С ушками?
Она смеялась легко, открыто.
– Без ушек. Но у нее рядом с жабрами черные треугольнички – за то и прозвали. Потом еще белоперка…
– Звучит, как нож заключенного.
– Не перебивай. Тульпа, самсога и тильки. Тилек больше всего…
«Кильки».
– …но они маленькие, только сачком.
«Точно».
Она говорила о родне, о людях, которых он никогда не видел и, скорее всего, не увидит. А у нее впереди скорая с ними встреча, и налицо возбуждение.
«Пусть все пройдет хорошо».
Кей делал вид, что следит за поплавком, но он не следил, просто смотрел вдаль на то, как постепенно темнеет небо. Еще полчаса, и покажутся первые звезды. Он все еще дышал этим неуловимым умиротворением, хоть и понимал, что скоро оно покинет его надолго.
«Навсегда».
Отогнал прочь едкую мысль.
Веста время от времени подходила к нему сзади, обнимала. И тогда он целиком сосредотачивался на ее руках, тепле, слушал, как булькает в котелке похлебка. Пахло дымом и вареной рыбой. На душе спокойно и нет. Слишком быстро убегало от них время. И он все бы отдал за то, чтобы заполучить в руки волшебный пульт и нажать на нем «паузу».
Обнимал ее уже затемно под сводом палатки. Недоеденный суп, отвешенный в сторону от костра, остывал под росой; угли чадили. Веста вжалась в Кея, как в любимую плюшевую игрушку-оберег, – вцепилась и застыла. Нервничала.
– Послезавтра обязательно займемся любовью, ладно?
Прошептала в темноту.
Он не хотел думать о послезавтра – дне ее смерти.
– Почему «обязательно»?
Спросил, просто чтобы что-то спросить.
– Чтобы во мне осталось твое семя…
Кей замер. Она ведь не думает?…
– Я знаю, что здесь оно не прорастет. Но там, может быть… И ты не беспокойся, я выращу, сберегу сына или дочку.
С ее появлением в своей жизни он много о чем вспомнил, так вышло. Но мысль о ребенке вызвала беспокойство. Веста будет дома, но одна, без мужчины – без него.
Тряхнул головой, попытался убедить не то ее, не то себя.
– Ты ведь тело сменишь. Наверное. Да и временная петля… Ты, может, вообще обо мне помнить не будешь – вернешься в прошлое, а этого настоящего, как не было.
Они долго молчали. Веста обиженно сопела. Выдала спустя длинную паузу.
– Агап ведь помнил, как ходил. И я буду. И любовью тоже займемся.
Кей не хотел спорить, просто прижал ее лицом к своей груди; а на душе скребли кошки.
(Thomas Anders – Stop!)
Дни – такие насыщенные, раздутые от впечатлений, яркие – лопались, как воздушные шарики. И так же быстро улетали куда-то со свистом. Слишком рано вставало и слишком быстро заходило неугомонное солнце. Даже оно, кажется, торопилось.
Двадцать девятое сентября. Тот самый день, когда Весте потребовалось заняться бумажной работой, – подготовить кучу документов. Указать, кому и как именно отойдет особняк, уточнить номера счетов тех, кто должен получить зарплату, позаботиться о тысяче мелочей.
– Конечно, можно оставить, как есть… – пояснила она смущенно и потупила глаза.
Стало ясно, что «как есть» ей неспокойно. Обещала приехать, как закончит, на такси.
А Кей словно впервые осознал, что скоро останется один. Как прежде. И вдруг понял, что боится. Того, что завтра вновь пустым станет дом, что пропадет из него ее голос, что будет слишком тихо. Вдруг опять разверзнется в душе черный зев, и весь свет поглотит чернота?
Ему было легче в тот день, когда на войну увозил поезд. Легче, когда убили первого друга. Легче, даже когда предала Элена.
А сегодня предстояло страшное – выбрать оружие. Подготовить его, проверить, начистить. Подумать о том, в какую точку лучше стрелять.
А думать об этом он не хотел.
И потому до вечера ошивался вне собственного дома.
Вернулся в сумерках – заставил себя. Запнул в комнату вместе с мыслью о том, что «если не он, так кто-то другой…» Попрекнул фразой: «Профессионал ты или нет?»
Разложил-таки на столе тряпку, выложил на нее тридцать восьмой калибр, разобрал его. И какое-то время только смотрел на детали, почему-то не касался.
Она таким и застала его, приехав. Сидящим в полутемной комнате перед столом, на котором разобран пистолет. В стороне коробка с патронами, салфетка из микрофибры, оружейное масло, шомпол.
Села рядом молча. Осторожно зажала его руку между своими ладонями, положила голову на плечо. Сказала тихо:
– Мы напьемся завтра, ладно?
Ей страшно.
– Ты ведь не промахнешься?
Он никогда не промахивался. Потому что давно не пьянел.
Покачал головой – миллиметровое движение. И заставил себя задать вопрос, который должен был. Ненавистный вопрос:
– Ты хочешь, чтобы я тебя предупредил…
«…перед выстрелом?»
Она поняла.
– Мне все равно. Лишь бы хватило… одной пули. Да?
Хватит.
Кей чувствовал себя деревянным. Он не хотел… Ничего этого не хотел. Но ведь не сбежишь, не свалишь ответственность на другого, не переложишь убийство любимой женщины на чужие плечи. От подобной формулировки хотелось хрипло и дико смеяться.
Они молчали очень долго – думавшие, что легко отпустят друг друга, потому что одиночки, а на деле жмущиеся друг к другу плотнее некуда.
– Скажи мне, что ты не врешь, – вдруг попросил хрипло и жестко, – скажи, что ты не дура, которая просто хочет суицида. Скажи, что вернешься туда, все исправишь, скажи, что твоя бабка не ошиблась!
Он не хотел убивать ее.
«Докажи, что не зря…»
– Ты ведь не наврала?
– Нет.
Веста дрожала.
– Ты вернешься домой?
– Я надеюсь…
– Ведь бабка не обманула? Она не сумасшедшая?
– Нет, Кей, нет…
Но никто из них ничего не знал точно. И он только теперь понял, что Веста плачет, – тихо глотает слезы, потому что ей страшно не меньше.
– Ты вернешься, – хрипло выдохнул он и обнял сам. Дурак, ему бы поддержать. – Ты вернешься, все будет хорошо. Я знаю.
Он мечтал в тот момент быть провидцем или оракулом. И еще, чтобы завтрашний день никогда не наступал.
(Hidden Citizens feat. Rånya – This Is Our Time)
Веста.
Тридцатое сентября.
Страх меня победил. Бывает: вокруг целый мир, а ты один. Всем этим людям, которые ходят по улицам, жить и жить, а мне вечером умирать. И, может, Кей прав – Варви ошиблась? Что, если набрала не ту дату? Что, если я вернусь не в «до», а снова в «после», и меня встретят кресты и горелые избы? Что, если меня обманули Информаторы, и способностей провидца во мне как не было, так и не появится?