Веста, прихватив с собой резиновый коврик, устроилась неподалеку от края. Теперь смотрела на тонущее в розоватом одеянии море, куталась в слишком тонкую для здешних мест кофту – ветер. А он тут баловал нешуточный, временами шквалистый; зато внизу живописные грохочущие волны. И не важно, что купаться нельзя, – красиво. А красота лечит душу.
Пусть посидит, подышит, почувствует покой. Ей после долго стресса надо.
Чтобы насобирать сушняка (мог бы обойтись и без него, но так приятно, когда трещат ветки), Кею пришлось дать большой круг. Но все отыскал, уложил; укутал дно бумагой, разжег.
И стало хорошо. В радость резкие воздушные порывы, соленый воздух, грохот бьющейся внизу о камни воды. Он и сам давно здесь не был. Вечность. Потому засмотрелся на небо, ощутил вдруг, что у самого внутри тихо, как не бывало давно.
Ветки взялись быстро; здесь, на вершине, им дополнительный поддув не требовался.
Вот только… слишком тихо.
Он хотел, было, попросить ее рассказать еще о деревне, но решил – не стоит. Вдруг тяжело? Лучше бы о другом. Только о чем, чтобы не потревожить ей память?
– Жаль, купаться нельзя – море холодное. Так бы спустились.
В ответ тишина. Развевающиеся темные волосы, покатые плечи – Веста вросла в закат.
– Ты плавать-то умеешь?
Наверное, не ответит. И ладно, тогда он просто займется сосисками. Собственно, он привез, чтобы посидела, а не чтобы болтала.
Но Веста ответила.
– Умею. У нас была… есть речка.
Не хотел трогать ей память, а затронул. Мысленно чертыхнулся. Но ее бы любая тема затронула.
– Холодная?
Теперь уже какой смысл сворачивать?
– Теплая. Мы часто с ребятами к ней бегали, купались. Где заводь, там течения нет, только дно илистое… А все моря далеко, я не успела побывать.
– Успеешь еще.
Кей взялся за сосиски: вскрыл упаковку карманным ножом, одел, как умел ровно, на металлические прутья, положил над местом, где не играло открытое пламя.
– Плавать умеешь, хорошо.
Зачем-то повторил, как старый дед, которому нечего сказать. Понял, что над новой темой для разговора думать будет долго – отвык общаться.
– Только я не столько плавала, сколько рыбу ловила.
– Ты рыбу ловить умеешь?
Веста даже обернулась – скривилась удивленно и чуть презрительно: а ты, мол, не умеешь?
– Да, я самая ловкая, еще малой научилась. Сама. Отец только раз показал. Удочки сама мастерила, капроновую нитку мотала…
Ничего себе.
– Научишь?
Она смотрела странно – «когда и где?» Ответила расплывчато.
– Если будет возможность.
Ну, хоть так. Какая-никакая беседа клеилась – Кей радовался.
– Здесь, наверное, тоже рыба есть. Только другая.
– Наверное.
Он никогда об этом не думал. И впервые удивился самому себе – показалось, что ему бы тоже понравилось удить.
– Только не знаю, чем… – размышляла Веста вслух, – мир другой, наверное, и удочки другие.
– Ты ни разу не ездила в специальный магазин посмотреть?
«Ни разу, – ответила за нее тишина. – Зачем? Когда рядом старик…»
Да, увлечения и интересы гаснут, когда занят чужой жизнью, не своей. И сделал в голове заметку – узнать адрес магазина рыбацких принадлежностей. Будет время, заедут.
Пять минут спустя он подошел к ней с шампуром. Вручил один – самый приглядный на вид, где не подгорело, – отлучился к машине за пледом. Достал, грубовато укрыл ей плечи.
И только сейчас заметил неладное – слезы на ее лице. Горькие и грустные, которые она пыталась скрыть. Делала вид, что слепит уходящее солнце, но он знал – не солнце. Озлился на себя, расстроился одновременно.
– Черт, ты извини, я не подумал. Я, наверное, последний, кого ты сейчас хочешь видеть…
Но Веста лишь качнула головой – дурак. И похлопала рукой на коврик – садись.
Кей присел на краешек. Сложил локти на колени, продолжая себя костерить – не его компания ей была нужна.
И понял, что не знает, что сказать.
А она, оказывается, думала совсем не про него. И расстраивалась не из-за него тоже.
– Скажи, – спросила тихо, так, что он едва расслышал, – у меня ведь получится? Их спасти?
– Конечно, – ответил без раздумий. Она же воин, боец. – Ты уже все для этого сделала, даже супер-способности купила и «вставила». Что именно будешь делать, когда вернешься, знаешь?
– Нет пока… Надо как-то увести людей. Объяснить.
Он уже тоже размышлял на эту тему – что сделал бы, что бы предпринял.
– Кто в селе у вас главный?
– Старейшина.
– Вот к нему сразу и иди. Не послушает тебя, посылай отца.
– Отца тоже навряд ли слушать станет, если слова с пустоты.
– А кого станет?
– Если гонец придет от провидца…
– Тогда в ту сторону и смотри. Притворись, что встретила одного на дороге.
Веста кивнула – он заронил ей верную мысль. Но слезы все еще терла.
– Я должна сделать… хоть это.
«Хоть что-то. Спасти тех, кто мне дорог».
– Почему «хоть это?»
Она говорила так, будто крест на себе поставила – холодный и тяжелый.
– Ну… с себя я позор уже не сотру, – помолчала. Договорила нехотя, призналась. – Кому я такая нужна? Легла под нелюбимого…
«Девка гулящая. Шлюха».
Кей слышал без слов. Но согласен, как ни странно, не был. Осудить легко – понять сложно.
– Знаешь, я думал об этом.
– О чем? О том, что я, как твоя Элена? Что верить нам нельзя? Ты прав…
– Уймись, – обрубил незло. Весту с Эленой он, как ни старался, сравнить не мог. – Думал о том, что, будь я на твоем месте, сделал бы тоже самое.
– Отдался бы старику?
Она даже рассмеялась от неожиданности. Соленые волны; соленые дорожки на щеках, но от смеха ей сделалось легче.
Кей же даже не улыбался.
– Да хоть бабке, хоть старику. Все равно, кому, если бы это помогло. Так что, не мне тебя судить. Ешь давай, – добавил, увидев, что Веста смотрит на него смущенно и недоверчиво. – Остыло уже.
Веста.
(James Warburton, Alex Thomas – Leaving Home)
Пять дней до тридцатого сентября.
Мы впервые с КейДжеем находились в нормальном кафе. Перед нами две чашки кофе и забытая на блюдечке выпечка. Забытая, потому что Кей сидел не напротив, а на диванчике рядом со мной. И спрашивал:
– Пистолеты у вас есть? А автоматы? Скорость полета пули семьсот метров в секунду, убойная дальность полтора километра…
Он рассказывал об оружии Уровней. Держал собственный сотовый в руке (хороший сотовый, с хорошим экраном – даром, что дом и автомобиль старые) и объяснял мне принцип действия огнестрельных машин.
– Нет.
– Жаль.
– Да, жаль.
– Шестьсот выстрелов в минуту, между прочим. Гранатометов тоже нет, как я понимаю?
– Что это?
Последнее, чем я интересовалась, живя в Пайнтоне, было оружие. У Фредерика и меня всегда была охрана, а пронести такой на Терран я все равно не смогла бы.
– Смотри…
Новое видео: полигон, одетый в мешковатую форму солдат держал на плече бандуру, похожую на сложную трубу. После стремительный полет «ядра», мощный взрыв… Мда, был бы у меня хоть один гранатомет, и армия Туров к селу попросту не приблизилась бы. Парочка таких снарядов, и несколько столетий спокойствия Киреям были бы обеспечены.
– Здорово. Но у нас их нет.
– А что у вас есть?
– Луки.
На меня смотрели долго, не моргая.
– Луки.
Кей повторил это слово неопределенным тоном – скорее, едким. А я все меньше слушала его лекцию и все чаще смещала внимание на собственные сенсоры, которые очень живо и ярко заявляли мне, что рядом со мной сидит добротный крепкий мужчина. Который, к слову, приятно пахнет. Спроси меня кто, и последнее, что я смогла бы добавить о киллерах, что они способны приятно пахнуть. Но от Кея тянуло туалетной водой, и мои ноздри против воли сделались эпицентром чувств. И еще плечо, которым я чувствовала мужской бок и тепло чужого сильного тела.
«Интересно, как это было бы с тем, кто тебе нравится?»
О чем я, Края меня раздери?
Еще мы иногда, когда Кей отрывался от экрана телефона, сталкивались взглядами, и наши лица оказывались в той самой близости друг от друга, которая зовется «комфортной» для любовников, но «некомфортной» для незнакомцев. И почти сразу опять же оба утыкались в телефон.
– Арбалеты?
– Это стальные луки?
– Да.
– Есть только в столице.
– Достать не успеешь?
– Нет, слишком долго на лошади.
И этот взгляд – «что за отсталый мир?» Необидный, впрочем, потому что я знала, что Кей пытается помочь. Хоть как-то, хоть чем-то.
Спустя минуту, когда он отсел на прежнее место – свой законный диванчик напротив – я боком ощутила холод. Жаль. Послушала бы его «лекцию» еще.
– Я все равно из них стрелять не умею.
Мой кофе остыл; внезапно возникшую на щеках розоватость я прятала, опустив лицо. Придвинула поближе корзинку с кремом, сделала вид, что занимаюсь ей.
– А из чего умеешь?
Я криво усмехнулась и пожала плечами – мол, я девчонка, из чего я могу стрелять? Когда у нас и оружия-то такого не изобрели. Мой спутник подпер подбородок ладонью, задумался.
А я продолжала его оценивать. Принюхиваться, присматриваться, допускать мысли не из тех, ради которых мы затеяли эту беседу.
«В конце концов, должны быть у меня редкие и тайные приятные минуты?» Даже если несбыточно?
– Кто-то из ваших умеет воевать?
– Нет, все пахари и скотоводы.
– Засада.
Я была с ним согласна. Но хуже всего, что в этот момент я позволила себе то, чего не позволяла раньше – соскользнуть в думы о селе. Не таким, каким увижу его, когда вернусь, а таким, какое оно сейчас. Пустое, выгоревшее. Черные проплешины и огарки домов, тишина и ветер. Наверное, приходили соседи (если выжили), рыли могилы, хоронили останки. И стоит по кромке леса много крестов. Какой-то из них мамин, какой-то отца…
Дальше думать не смогла – повисли на ресницах слезы. Я смахнула их в сторону.