— А я… — хотела что-то сказать клюква, но её перебил сизый гоноболь.
— Сиди ты, кислая, в своей мшарине и молчи, лучше других послушай.
Клюква промолчала.
Весна холодная выдалась, а лето жаркое, сухое. Землянику и чернику морозом в цвету побило. Малина так и не дождалась летних дождей — в ягодах присохла. А клюква — вот она: по всему мху рассыпались её красные круглые ягоды. Будет ребятам и на кисели, и на варенье. Спрашивают ягоды клюкву, как она сумела в такой трудный год жить хорошо.
— И очень просто, — ответила клюква, — я же вам хотела сказать… Первым делом, цветом не торопиться, во-вторых, не чиниться. Год от году разница; когда на буграх лучше, а когда и поближе к мшарине. Там засуха не страшна. Глядите, гоноболь рядом со мной, клюквой, какие ягоды вырастил. И мои не хуже: красные, сочные, крупные, кисловаты, да полезны…
Я задвинул лодку в тростник и, чтобы совсем скрыться в нем, лёг на корме. Ружьё поставил к борту так, чтобы только руку протянуть было.
Мне хотелось застрелить чайку и сделать из неё чучело. Уж больно красивые чайки живут на озере: ослепительно белые, с чёрными кончиками крыльев, с красным клювом и красным кольцом вокруг глаз!
Утро было ясно, без малейшего ветерка.
Я повернулся боком, взглянул на воду и чуть не ахнул.
Подо мной было небо! Настоящее небо с жёлтыми облаками и отражавшимися в нём зелёными тростниками.
Вот над тростниками взлетели две лысухи — чёрные болотные куры — и, махая короткими тупыми крыльями, поплыли подо мной в поднебесье.
Я поднял голову, — чёрные лысухи плыли под жёлтыми облаками и тут, над моей головой!
Замечательно удобно! Оказывается, видеть всё, что творится надо мной — в воздушном небе, — я могу и не поднимая головы — под собой, в подводном небе.
И я стал в него смотреть и через несколько минут так забылся, что, когда над тростниками подводного неба вдруг показалась чайка, я схватил ружьё и хотел стрелять в воду. Пока я опамятовал, чайка быстрыми взмахами крыльев унеслась уже довольно далеко от моей лодки. Я выстрелил ей вслед.
Раненная в крыло белоснежная птица, крутясь колесом, стала падать вниз, а снизу поднималась навстречу ей такая же точь-в-точь снежно-белая птица. Они встретились — и над озером взметнулся фонтанчик радужных брызг.
Я схватил весло: хотел поскорей вытолкать лодку из тростника и взять подранка. Но не тут-то было!
С двух неб сразу — с воздушного и с подводного — ринулась на меня целая стая чаек. С хриплым криком, похожим на пронзительный хохот, они со всех сторон падали на меня, нацеливаясь в лицо красными клювами. Завилась, забушевала вокруг белокрылая метель, и не видно стало, куда держать.
Я бросил весло, опустил голову и прикрыл её локтями. Но снизу кидались мне в глаза такие же рассвирепевшие птицы, и я совсем растерялся.
…Метелица пронеслась. Опустив руки, я увидел её белое облако невдалеке над синим озером: стая чаек вилась теперь над раненой подружкой. Готовые на всё птицы охраняли с воздуха уже подобравшего крылья и изо всех сил уплывавшего от меня подранка.
Я не рискнул его преследовать: защищая своего товарища, черноголовые хохотуны способны ударить человека по голове, запачкать ему костюм и наделать всяких других неприятностей.
Да и видя такую их дружбу, мне совершенно расхотелось делать из живой птицы скучное чучело.
Раненая чайка в сопровождении своей стаи скоро вплавь добралась до тростника и исчезла в нём.
Сделав своё дело, белое облако чаек, не уменьшаясь в размерах, чудесным образом разделилось надвое и поверху и понизу — в воздухе и в воде — так всей дружной артелью и полетело в поля промышлять личинок, кузнечиков, мышат.
Хорошо, что я только перья поломал дробью моему красавцу; линять станет — отрастит себе новые.
Грибной дождик «парун»! Шуми-ит! Кузовок на локоток, палку в руку и — в лес. Люблю грибы собирать!
Идёшь по лесу и смотришь, слушаешь, нюхаешь. Ягоды на вкус пробуешь. Деревья рукой гладишь. Хорошо!
Вот вчера ходил. Вышел за полдень. Сперва ельником по дороге, от деревни подальше. У берёзовой рощи поворот — и стоп.
Весёлая эта рощица! Стволы белые, — глаза зажмурь, а листья на ветерке, как солнечная рябь по воде. Под берёзами — подберёзовики. Ножка тонкая, а шляпка широкая, кофейная. Срезаю, — одни грибные пеньки остаются. Дно кузова шляпками и закрыл. Сел на пень и слушаю. Слышу, — лопочет впереди. Это мне и надо! Пошёл на лопот — пришёл в сосновый борок. Сосны на солнце красные, будто загорели. Да так загорели, что кожурка зашелушилась. Ветер треплет сухую кожурку, а она лопочет, лопочет, лопочет…
В сухом борку уже другой гриб — боровичок. Боровичок-мужичок. Упёрся он толстой ногой в землю, понатужился и поднял головой целый ворох хвоинок, листиков и разных сухих палочек. Шапка на глаза насунулась, смотрит сердито…
Боровичками второй слой в кузовке уложил и чую — земляникой потянуло. Поймал я носом земляничную струйку и пошёл, как по верёвочке. Впереди горка сухая. Земляники на ней — красно! И пахнет так, будто тут варенье варят. Не грибами одними лес красен!
От земляники губы слипаются. Не грибы уж теперь ищу, а воду. Долго искал. Еле нашёл ручеёк. Вода в ручейке тёмная, как крепкий чай. И заварен этот чай мхами, вереском, опавшими листьями и цветами. Вкусный чай!
Вдоль ручья — осинки. Под осинками — подосиновики. Бравые ребята в белых майках и красных тюбетейках. Кладу в кузовок третий слой — красный.
Через осинник — лесная тропка. Шириной в ладонь. Петляет, виляет и куда ведёт — неизвестно. Да и не всё ли равно куда? Были бы грибы.
Иду, — и за каждой тропинкой-вилюшкой то лисички — жёлтые граммофончики, то опёнки — ноги тонки. А потом сыроежки пошли — разноцветными блюдечками, чашечками, вазочками и крышечками. В вазочках печенье — сухие листики. В чашечках чай — настой лесной.
Кузовок мой — с верхом. А я всё иду: смотрю, слушаю, нюхаю. Хорошо!
Кончилась тропинка, кончился и день. Тучи затянули небо. Темно. Где север, где юг, — в какой стороне дом? Никаких примет ни на земле, ни на небе. Ночь.
Пошёл по тропинке назад, — сбился. Папоротники, богульник в ногах путается. Я назад, ладонью землю щупаю.
Щупал, щупал — нащупал тропу шириной в ладонь. Так и пошёл. Иду, иду, а как собьюсь, — ладошкой щупаю. Нащупаю тропу — и опять иду. Сколько шёл, — и не помню. И всё сомнение: верно ли ладошка меня ведёт? Устал, руки исцарапал. Но вот ладошкой шлёп — вода! Лицо и шею вымыл, зачерпнул — пью. Знакомый вкус — ручеёк, настоенный на мхах, цветах и травах!
Правильно ладошка меня вела. Это я теперь языком проверил!
Кто-то дальше поведёт?
Дальше повёл меня нос. Донесло ветерком запах той самой куртинки, на которой варилось днём земляничное варенье. И по земляничной струйке, как по ниточке, вышел на знакомую горку. А отсюда уж слышно: лопочет, лопочет, лопочет! Сосновая кожурка на ветру бьётся. И повело меня дальше ухо. Вело, вело и привело в сосновый борок.
Сел я дух перевести. Дело к полночи. Луна проглянула, лес осветила. Увидел я за поляной весёлую берёзовую рощу. Стволы белые блестят в лунном свете — хоть жмурься. А листья на ветерке, как лунная рябь на воде.
До рощи дошёл на глазок. Та самая роща: вон и грибные пеньки торчат.
Теперь — прямая дорога к дому.
Люблю грибы собирать!
Идёшь по лесу и смотришь, слушаешь, нюхаешь. Воду на язык пробуешь. Тропинку ладошкой ищешь.
Хорошо!
— Шишек здесь нету, орехов нету… Нам, белкам, есть нечего. Бежим, сестрицы, в соседний лес!
— Осинок здесь нету, ивы нету… Нам, бобрам, есть нечего. Плывём, братцы, на соседнюю речку!
— Ну вот, все сбежали. А я возьму тут да и поселюсь. Нам, енотам, еды хватит, — мы всё подряд едим! Вчера я на дороге галошу старую нашёл — и ту стрескал. Во, едок!
— Здравствуй, Кукушечка!
— Здравствуй, Иволга золотая!
— Ах, голубушка, голова у меня разболелась от птичьей болтовни. Врут на каждом свисте! Какой-то чижик-пыжик чирикал, что после лета настанет осень, что будто бы листья все с деревьев осыплются. А какой-то пухлячишко серенький болтал, что бывает зима и какой-то трескучий мороз.
— Пустая болтовня, дорогая соседка. Я десять лет на свете живу, бывала и на севере и на юге, но ничего подобного не видела. На север в мае прилетаю — лето, на юг в августе улечу — там тоже лето. Врут пичужки, не бывает на земле ни осеней, ни зим. Везде одно лето!
— Хи-хи, мёртвый Шмель на цветке сидит! Вот бы съесть, вот бы съесть!
— Ж-ж-ж-ж-ж-жирно будет… Я ещё ж-ж-ж-ж-живой… Это ночью я от холода замираю, а днём да при солнышке я ж-ж-ж-живёхонек!
— Сычик, сычик, где ты был?
— На полях мышей ловил.
— Много ли поймал?
— Да всего одну семейку: пять братцев, пять сестриц, восемь дядек, восемь тёток и шестнадцать племянничков!
Что хотите делайте с нами: режьте, жарьте, варите, солите.
Даже маринуйте. Но только не срывайте с корнем, не разрывайте лесную подстилку, не портите нашу грибницу. А будете портить, так мы расти перестанем. Останетесь вы тогда без жарева и варева, без солений и маринадов.
Я — пожилой и заботливый кузнечик, предупреждаю:
КУЗНЕЧИКИ, КОБЫЛКИ И ЦИКАДКИ!
Не играйте на берегу озера! Подальше от воды! Неверный прыжок будет стоить вам жизни! Не надейтесь на своё умение плавать: оно вас не спасёт. Помните: дело к осени, озеро очистилось от зелёной мути. Вода прозрачна, как стрекозиное крыло.
РЫБЫ ВИДЯТ С САМОГО ДНА, ЧТО ДЕЛАЕТСЯ НА ВОДЕ!