занимал внук Эдуарда III, Ричард 11, – 14-летний мальчик, находившийся под опекой своих дядей, герцога Ланкастера и лорда Вудстока.
Вследствие разорительных французских войн Эдуарда III финансы государства пришли в полное расстройство; лорды также обеднели – повинности их вилланов стали переходить из натуральных в денежные.
Моровая язва (чума) 1348 года унесла огромное количество человеческих жизней; народонаселение страны, а с ним и число работников сильно уменьшилось, так что лордам-землевладельцам приходилось нанимать рабочих из числа безземельных крестьян. При этом многие из них прекращали вести собственное хозяйство и сдавали свои земли в аренду. Недостаток рабочих, естественно, отразился на повышении заработной платы, которая в среднем выросла на 50 % среди ремесленников, кузнецов, плотников, каменщиков и т. д.
В 1349 году в первый раз были изданы так называемые Постановления о рабочих (Ordinance of Labourers), определявшие размер заработной платы с воспрещением рабочим покидать места, к которым они были причислены, с перечислением тяжелых штрафов и различных наказаний для беглецов (например, клеймение раскаленным железом). Но спрос на рабочие руки был так велик, что эти законы, повторявшиеся в разных изданиях до 1360 года, были не слишком действенны и не соблюдались на местах.
Все это, а также притеснения вилланов лордами, желавшими вернуть прежние кабальные натуральные отношения, породили сильное недовольство и ропот среди сельского населения и рабочих в городах, отчасти поддерживаемые проповедями странствующих монахов. Но душою восстания был священник Джон Болл – «безумный кентский поп», как его называет автор знаменитых «Хроник», французский летописец Ж. Фруассар. Джон Болл в течение пятнадцати лет рассказывал в своих проповедях вилланам и рабочим о свободе и человеческом достоинстве, угнетаемых лордами и хозяевами. Его острые, грубоватые поговорки давно уже ходили в народе, а известное двустишие об Адаме и Еве стало девизом восстания.
Новая подушная подать (Poll Pax) 1381 года, предназначенная для покрытия расходов французской войны, крайне несправедливая и падавшая всей своей тяжестью на бедные и трудящиеся классы, переполнила чашу народного терпения и спровоцировала восстание, охватившее почти половину Англии. Оно началось в Эссексе, откуда небольшая группа восставших крестьян и рабочих под предводительством некоего Джека Стро двинулась на Рочестер, освободив перед тем Джона Болла из архиепископской тюрьмы в Кентербери и призывая Кент к восстанию (эпизод, описанный в новелле, происходит именно в эти дни, в начале июня).
Возглавил восстание, как известно, Уот Тайлер из Мейдстона, в Кенте. Относительно его личности свидетельства летописцев разноречивы: одни называют его бывшим солдатом французских войн, другие кровельщиком (судя по фамилии Tyler) и т. д. Это народное движение прежде всего поражает своим единодушием и быстротой, с которой оно распространилось.
Собственно, восстание продолжалось в своих активных проявлениях менее месяца, с 30 мая по 28 июня. Около 12 июня отряды восставших под предводительством Уота Тайлера собрались близ Лондона, на поле Блэкхит, где на следующий день Джон Болл произнес свою знаменитую проповедь. Затем последовало вторжение части восставших в Лондон, убийство канцлера Садбери (архиепископа Кентерберийского), лорда-казначея Холеса, их свидание и переговоры с королем у заставы Майл-Энд, причем вилланам были обещаны требуемые ими вольности. 15 июня в Смитфилде во время этого свидания юный Ричард II подвергался большой опасности, находясь среди восставших; при этом проявил необыкновенную смелость и находчивость, каких он уже не выказывал в свое последующее правление.
Во время спора, происшедшего при последних переговорах, Уот Тайлер был убит мэром Лондона Уолуэртом, находившимся в свите короля. Далее последовали подавление беспорядков в Лондоне под руководством того же Уолуэрта, собравшего войско из горожан, а также казни некоторых из предводителей восставших вилланов и преследование наскоро собранной королевской армией отступавших из-под Лондона отрядов их войска. В сражении при Биллерикее в Эссексе (28 июня) были рассеяны последние силы мятежников и нанесен решающий удар по восстанию. Затем были казнены предводители, в том числе Джон Болл, повешенный и четвертованный в Сент-Олбансе.
Хотя восстание было достаточно быстро подавлено и лорды торжествовали, основная его цель была достигнута – чуть более чем через поколение вилланаж перестанет существовать в Англии навсегда (см.: Грин Д. «История английского народа» и первые главы книги Г. Гиббинса «Промышленная история Англии»).
А. В. Каменский
Глава IКентский народ[83]
Иногда я бываю вознагражден за все мои житейские заботы неожиданно приятными видениями. Конечно, не наяву, а когда засыпаю. Мои сны своего рода архитектурные сюрпризы. Я вижу прекрасное здание благородного стиля, как бы нарочно воздвигнутое для меня, и вижу его отчетливо, как наяву, без всякой неопределенности или несуразности, присущей снам, с полной ясностью и логичностью всех подробностей. Мне снится, например, дом елизаветинской поры: часть здания старинная, XIV века, остальное – искажения времен королевы Анны, Уильяма и Виктории. Они портят, но не уничтожают первоначальный стиль. Дом стоит в старой деревне на месте, когда-то расчищенном среди лесов и песков Сассекса. Или я вижу старинную, необыкновенно интересную с виду церковь и рядом с ней остаток домашней постройки XV века среди довольно живописной выштукатуренной эссекской фермы. Церковь вполне подходит к остальному, к дремотным вязам и задумчивым курам, которым скребут подстилку на дворе фермы; стоптанная желтая солома настлана вплоть до низа церковных дверей норманнского стиля, с богатой резьбой. Или же иногда я вижу великолепную коллегиальную церковь, без малейших следов реставрации усердствующих пасторов и архитекторов. Она стоит посреди островка стройных деревьев и домиков из серого камня и глины, крытых соломой и обсаженных цветами, на узкой полоске ярко-зеленых заливных лугов, тянущихся между широко раскинувшимися уилтширскими холмами, которые так любил Уильям Коббет. Или же моему взору представляется никогда не виданная прежде, но все же хорошо знакомая группа домов в серой деревушке у верховьев Темзы; над домами вырисовываются нежные очертания церкви XIV века. Иногда даже я вижу здания минувших времен, не пострадавшими от жалкого утилитаризма, которому нет дела до красоты и истории. Так, однажды, когда я путешествовал (во сне) вниз по хорошо памятным изгибам Темзы, между Стритли и Уоллингфордом, там, где подножие холмов Уайт-Хорс отступает от широкого потока, я увидел совершенно явственно средневековый город, кровли домов, башню и колокольню в ограде старинных серых стен, не тронутых со времен, воздвигнувших их строителей. Все это я видел во сне яснее, чем мог бы вызвать в воображении наяву.
Вот почему, если бы мне приснился и на этот раз чисто архитектурный сон, в этом не было бы для меня никакой новизны. А между тем мне предстоит рассказать об очень странных и неожиданных происшествиях, совершившихся после того, как я заснул. Мое пребывание в призрачной стране началось с того, что мне казалось вполне возможным прочесть лекцию в одно и то же воскресенье в Манчестере и Митчем-Фер-Грине в половине двенадцатого ночи; мне казалось, что я отлично поспею в оба места. Затем я пустил в ход все свое красноречие, читая перед большой аудиторией под открытым небом – в том костюме, в каком я действительно был в ту минуту, то есть в ночной сорочке (во сне костюм этот был дополнен только панталонами без подтяжек). Неприличие моего костюма настолько меня угнетало, что серьезные лица слушателей (занятые придумыванием сокрушительных антисоциалистических вопросов, они, очевидно, не замечали, как я одет) стали расплываться, и мой сон рассеялся. Я проснулся (как мне казалось) и увидел, что лежу на земле у дороги, около дубовой рощи за какой-то деревней.
Я поднялся, протер глаза и оглянулся. Местность показалась мне незнакомой, хотя по общему характеру пейзажа это была обыкновенная английская равнина, кое-где принимающая холмистые очертания. Дорога была узкая, но чрезвычайно прямая, так что я сразу признал ее частью римской дороги. По всему пространству раскинуты были рощи, и вдали виднелись две-три большие деревни и маленькие деревушки, кроме той, возле которой я очутился, отделенный от нее фруктовыми садами, где уже начинали краснеть на деревьях ранние яблоки. По другую сторону дороги и рва, который тянулся вдоль нее, было небольшое пространство в четверть акра, аккуратно огороженное живой изгородью. Внутри него росли в большом количестве белые маки, а также, насколько я мог разглядеть через забор, несколько кустов ярко-красных роз – кажется, тот единственный сорт, из которого изготовляют розовую воду. На остальном пространстве не было оград, но все оно было вспахано большей частью узкими полосами и засеяно разными злаками. По другую сторону соседнего леска поднималась высокая колокольня, белая и совершенна новая, очень смелого рисунка, грациозная, без манерности и чисто английского типа. Колокольня, так же как пахотная земля без изгороди, необычное изящество и аккуратность обведенного изгородью цветника и плодовых садов, удивила меня в первую минуту. Я видел, что колокольня только что выстроена, но не мог понять, как современный архитектор создал нечто подобное. Кроме того, я привык к загороженным полям и к неряшливому, разоренному виду деревень в наше время. Понятно поэтому, что аккуратность и прибранность полей, похожих на сады, изумили меня. Но через несколько минут удивление мое прошло. И если то, что я видел и слышал после того, вам покажется странным, то помните, что мне это тогда совсем не представлялось необычным – за некоторыми исключениями, о которых я вам скажу. Затем, предупреждаю раз навсегда, что если бы я вам дословно передавал то, что мне говорили, то вы едва ли поняли бы слова моих собеседников, хотя они говорили по-английски. Я же тогда отлично их понимал.