Начинаю рассказ. Когда я потянулся и повернулся лицом к деревне, я услышал топот лошадиных копыт по дороге. Издали показался всадник – он ехал рысью, и слышен был лязг металла. Доехав до меня, он только кивнул головой, не обращая больше на меня внимания. На нем были латы из стали и кожи, он был опоясан мечом, и за плечами у него был серп с длинной рукоятью. Вооружение его было фантастической формы и прекрасной работы, но странность его уже не поражала меня; я освоился с его видом и только пробормотал про себя: «Это, должно быть, гонец к сквайру». Затем я решительным шагом направился в деревню. Не удивляла меня также и моя собственная одежда, хотя она и могла поразить своей необычностью. На мне было черное суконное платье, спускавшееся ниже колен, с красивой вышивкой на вороте и обшлагах, с широкими рукавами, собранными у кистей рук; на голове был капюшон с каким-то свешивавшимся мешком; широкий пояс из красной кожи обхватывал мою поясницу. С одной стороны к нему были привешены красиво вышитая сумка и футляр из черной кожи с вытесненной на нем охотничьей сценой; я знал, что это футляр для чернильницы и пера. С другой стороны пояса висел маленький нож в ножнах – орудие обороны лишь на случай крайней нужды.
Вступив в деревню, я не увидал (и уже не ожидал, что увижу) ни одного здания, похожего на наши теперешние, хотя многие были совершенно новые. Так, например, церковь была, видимо, недавно отстроена. Она была очень просторна и привела меня в восторг своей чрезвычайной красотой, изяществом и удобством. Внутренняя отделка алтарной части была, по-видимому, только что закончена: каменная пыль еще покрывала белым слоем летнюю траву под резными окнами. Почти все дома построены были из дубовых срубов, обмазанных глиной или известкой; в некоторых нижний этаж был из щебня, а окна и двери из хорошо обтесанного песчаника. Большинство домов были украшены красивой своеобразной резьбой, и хотя некоторые дома уже приходили в ветхость, все же в каждой подробности заметно было то же изящество, законченность и даже красота, которые уже поразили меня в полевом хозяйстве. Крыши домов были дубовые, большей частью посеревшие, как камень; один только дом был совершенно новый, и крыша его светло-желтая. Это был угловой дом, и в одном его углу была резная ниша, а в ней стояла ярко разрисованная фигура с якорем в руках, очевидно, святого Климента, так как в доме жил кузнец. Недалеко от восточного конца кладбищенской стены стоял большой каменный крест, такой же новый, как церковь; на верхушке его было прекрасно вырезанное распятие, обвитое листвой. К подножию креста вели широкие каменные ступени, образуя восьмиугольник, где сходились три дороги из других деревень. Площадь вокруг креста была так просторна, что там могла свободно стоять толпа в тысячу человек.
Вот что я увидал, войдя в деревню. Увидел я также довольно много народа, женщин и детей, и нескольких стариков у дверей домов, многие из них были одеты очень пестро. Затем показались люди, входившие в деревню не с той стороны, с которой я пришел, а с противоположного конца. Они являлись по двое и по трое, держа в руках какие-то предметы, по-видимому, луки в желтых клеенчатых чехлах. На спине у них висели колчаны, затем у большинства были еще короткие мечи, привешенные к поясу с левой стороны, а с правой висели сумки и ножи. Одеты они были в красные, ярко-зеленые или синие суконные куртки с капюшонами на головах, большей частью другого цвета. Когда они приблизились, я увидел, что одежды их были сшиты из грубоватого, но крепкого и прочного сукна. Я почему-то знал, что они вернулись со стрельбы в цель; действительно, издали слышался гул голосов, и даже иногда порыв ветра с той стороны доносил звон тетивы и удары стрел в цель.
Я прислонился к кладбищенской стене и стал разглядывать пришедших. Некоторые из них шли прямо домой, другие медлили на улице. Все это были здоровые, высокие молодцы, некоторые очень черные, некоторые рыжие, но большинство с выцветшими от солнца волосами цвета пакли. Лица у всех были загорелые и покрыты веснушками. Их вооружение, пряжки, пояса и отделка одежды были, на мой вкус, красивы, хотя люди эти были простые и грубые. В речи их тоже не слышалось резких нот и не было той вульгарности, к которой мы привыкли в языке рабочих нашей цивилизации. Они, конечно, не говорили как джентльмены, но речь их была смелая и простая, и сами они были веселы и добродушны. Все это я сразу заметил, хотя был несколько смущен, очутившись среди них.
Один из них подошел ко мне через дорогу. Он был ростом около шести футов, у него была короткая черная борода, черные глаза и загорелое лицо; в руке он держал большой лук без чехла, а у пояса болтались и звенели нож, сумка и короткий топорик.
– Здравствуй, друг, сказал он. Ты точно смущен чем-то. Язык-то у тебя на что во рту?
– На то, чтобы слагать рифмы, – ответил я.
– Так я и думал, – ответил он. – Тебя не мучит жажда?
– И жажда, и голод.
С этими словами я сунул руку в кошелек, но в нем оказалось только несколько маленьких, тонких серебряных монеток с вычеканенными на каждой крестом и тремя шишечками в каждом углу креста. Он засмеялся.
– Так вот как дело обстоит! – сказал он. – Ну, ничего, товарищ. Сегодня воскресенье, и ты заплатишь за ужин песней. Но прежде всего скажи, чей ты будешь?[84]
– Я ничей, – ответил я, гневно вспыхнув. Я сам себе хозяин.
Он снова засмеялся.
– Да этого в Англии не бывает, хотя надеюсь, что когда-нибудь и будет. Ты, верно, с неба спустился, да и там, поди, занимал какое-нибудь особенно высокое место.
Он нерешительно поглядел на меня, потом наклонился и прошептал мне на ухо: «Мельник Джон так мелко, так мелко молол»[85], затем остановился и подмигнул мне.
Я же, как-то сам не отдавая себе отчета в смысле того, что говорю, произнес ответные слова песни: «А Сын Царя Небесного заплатит за помол».
Он закинул свой лук за плечо, взял меня за правую руку, а своей левой потянулся к поясу и, схватившись за нож, успел вынуть его наполовину из ножен.
– А теперь, брат, – сказал он, нечего тебе стоять голодному среди дороги, когда есть мясо и хлеб там, в «Розе». Идем.
И он увлек меня за собой к двери, которая, очевидно, была входом в таверну. Перед дверью сидели люди на скамейках и задумчиво пили из глиняных кружек причудливой формы, зеленых и желтых, с разного рода оригинальными надписями.
Глава IIЧеловек из Эссекса
Я вошел и в первую минуту изумился, как тогда, когда проснулся: до того оригинальной и красивой показалась мне комната; а между тем это была простая таверна. На красивом резном буфете стояли блестящие оловянные ковши и блюда, деревянные и глиняные кружки. Вдоль всей комнаты в длину расставлен был массивный дубовый стол, а у камина стояло резное дубовое кресло – в нем сидел очень старый человек с большой белой бородой и тусклыми глазами. Другой мебели в комнате не было, кроме еще нескольких простых стульев и скамеек, на которых сидели посетители. Стены были обшиты дубовыми панелями футов на шесть от пола, а над обшивкой шел фута на три по стенной штукатурке красиво написанный узор – стебли роз, вьющиеся вокруг всей комнаты. Написано это было от руки, совершенно эскизно, но, как мне показалось с первого беглого взгляда, удивительно искусно и смело. Над большим камином изображена была огромная роза, раскрашенная в естественный цвет. В комнате сидело человек двенадцать из тех, которых я видел на улице; все пили, и только некоторые требовали себе еду. Их луки в чехлах прислонены были к стене, колчаны висели на крюках, вбитых в деревянную обшивку, а в одном из углов комнаты я увидел штук шесть серпов, более пригодных для боя, чем для стрижки изгородей; ясеневые ручки были длиной футов в семь. Трое или четверо ребят шныряли между ногами взрослых, едва обращая на них внимание в своей резвой игре, но это не мешало мужчинам вести серьезные разговоры. У камина, подле кресла старика, стояла, прислонившись, стройная миловидная девушка; в ее обязанности, по-видимому, входило прислуживание гостям. Ей было очень к лицу ее ярко-синее суконное платье, перехваченное ниже талии широким серебряным кушаком, на распущенных волосах она носила венок из роз. Старик время от времени обращался к ней, бормоча несколько слов, и я решил, что он – это ее дедушка.
Все взглянули на нас, когда мы вошли в комнату. Мой спутник вел меня за руку и громко сказал своим грубоватым добрым голосом:
– Вот вам, господа, человек с вестями, да вдобавок рассказчик. Дайте ему поесть и попить, чтобы рассказ его был хорош и усладил нам душу.
– Откуда же он принес вести, Уилл Грин? – спросил один из присутствовавших.
Мой спутник опять рассмеялся, радуясь, что может повторить свою шутку в большей компании.
– Вести-то как будто с неба, – сказал он, – потому что добрый человек говорит, что нет над ним господина.
– Чего же он, дурак, сюда пришел? – спросил тощий человек с седоватой бородой, и слова его встречены были общим смехом. – А впрочем, может быть, у него не было иного выбора, как между Англией и адом.
– Нет, – сказал я, – я не с неба явился к вам, а из Эссекса.
Едва я произнес эти слова, как сразу со всех уст сорвался крик, внезапный и громкий, как выстрел. Я должен вам сказать, что знал – сам не знаю как – о том, что население Эссекса собиралось восстать против жадных чиновников и лордов, которые думали опять закрепостить их, как были закрепощены их деды. Народ был слаб, а лорды были бедны; многие пали во французских войнах в дни старого короля, да и черная смерть многих скосила. Вот лорды и стали так размышлять: «Мы все беднеем, а эти горные землепашцы богатеют, и ремесленные цехи в городах приобретают все большую силу; что же останется вскоре для нас, не умеющих ткать и не желающих копать землю? Хорошо бы напасть на всех, не вступивших в цехи и не владеющих собственной землей, то есть на арендующих чужие земли, и на других. Нужно принажать на них законами и вооруженной силой и превратить их в крепостных на деле, а не только по названию. Ведь теперь у этих бездельников куда больше хлеба, чем они могут напихать в брюхо, и больше холста, чем могут натянуть на спины. Излишек они приберегают для себя же