С нашей стороны раздался громкий крик, но всадник опять начал говорить, хотя и несколько дрожащим голосом:
– Эй, люди, зачем вы собрались здесь, вооруженные для битвы? Не понимаете вы разве, что приносите и принесете великий ущерб, обиду и потерю слугам короля?
Он остановился. Джек Стро во второй раз опустил руку. Всадник оглянулся на своих спутников справа и слева, затем повернул лошадь и быстро помчался обратно. Громкий смех разнесся по всей нашей линии, когда Джек Стро перелез обратно в сад, тоже смеясь.
После этого мы заметили, что движение в неприятельских рядах усилилось. Там расставляли стрелков и солдат с арбалетами левее от нас, а латники и остальные разместились под тремя знаменами, о которых нам говорил высокий Грегори. Знамена эти были ясно видны нам теперь. Вскоре движущаяся линия неприятеля стала против нас, стрелки быстрым шагом направились к нам, а латники держались за ними. Я знал, что все они были на расстоянии пущенных из лука стрел, но наши не хотели стрелять, прежде чем начнут враги, чтобы не попасться подобно шести нашим стрелкам на большой дороге: они начали стрелять, как я узнал впоследствии, обманутые движением кучки врагов, которые только делали вид, что начинают нападение.
Но теперь, как только те двинулись прямо на нас, Джек Стро поднес рог к губам и протрубил громкий и резкий призыв, повторенный пятью-шестью трубачами вдоль садовой изгороди. У каждого стрелка была наготове стрела. Я посмотрел на них, и в особенности на Уилла Грина. Он и его лук были чем-то цельным: с такой кажущейся легкостью он притянул конец стрелы к своему уху. Он целился с минуту и потом… Тогда только я понял тот трепет, с каким древний поэт говорит о выпущенной из лука стреле Аполлона! Ибо ужасен был звук зазвеневшего лука и просвистевшей стрелы рядом со мной.
Я стоял на коленях, прямо против Уилла, и ясно все видел. Стрелки из арбалетов (длинных луков не было ни у одного из шедших на нас врагов) были в блестящих шлемах и крепких латах из вареной кожи с металлическими накладками; когда они подошли ближе, я увидел, что у них висели на спине большие деревянные щиты. Далее, слева от нас, их стрелки из длинных луков стреляли почти одновременно с нашими, и я слышал, или мне казалось, что слышал, как стрелы прошуршали в ветвях яблони, и вместе с этим послышался человеческий крик. Но у нас длинные луки стали действовать раньше их арбалетов. Один из стрелков из арбалета сразу упал, и его большой щит со стуком упал на него: он остался лежать без движения, а трое других были ранены и ползком пробирались в тыл. Остальные натянули луки и прицеливались, но, как мне показалось, очень нерешительно. И прежде чем они успели спустить свои стрелы, Уилл Грин уже натянул лук и выпустил стрелу, а за ним и другие наши стрелки; тогда только посыпался град деревянных стрел, загремевших среди кустов, но все они пронеслись над нашими головами, никого не задев.
В следующий раз Уилл Грин выпустил стрелу с громким криком, подхваченным всеми остальными, потому что стрелки из арбалетов, вместо того чтобы поворачиваться, оставаясь на своих местах под прикрытием щитов, и налаживать в безопасности арбалеты для вторичного действия, как это обыкновенно делается, бросились в беспорядке к латникам, и наши стрелы нагоняли бегущих: я увидел четырех убитых или тяжелораненых.
Наши стрелки опять издали громкий крик. Они продолжали брать стрелы с земли, натягивать тетивы и выпускать их, быстро, но верно метя в ряды врагов. Этим грозным стрелкам было теперь очень удобно действовать, потому что, как объяснил мне потом Уилл Грин, они всегда наверняка пробивают сукно или кожу на расстоянии пятисот ярдов. А между тем стрелки из арбалетов подошли на триста ярдов и смешались теперь с латниками, которые были от нас на расстоянии менее пятисот ярдов. К тому же латники, видимо, сурово отнеслись к стрелкам и колотили их древками своих копий в досаде на неудавшуюся стычку; таким образом, по словам Уилла Грина, с нашей стороны это было нечто вроде стрельбы по стогам сена.
Все это длилось всего несколько минут, и наши стрелки продолжали еще несколько минут выпускать стрелы совершенно спокойно, как хорошие работники за мирной работой. Неприятельская линия сильно поредела. Знамя с тремя красными коровами выступило вперед, и с ним выступили три человека, вооруженные с ног до головы в сверкавшую сталь, за исключением короткой одежды, расшитой гербами. Один из них (у него на платье были вышиты три коровы) повернулся и отдал какой-то приказ. Раздался гневный окрик, и они стойко двинулись на нас. Человек с вышитыми гербами вел их, держа в руке большой обнаженный меч. Все они шли пешком, но когда приблизились, я увидел, что вслед за ними пажи и слуги вели их коней.
Верно сказал Уилл Грин, что латники не могут бежать ни в битву, ни с поля битвы. Они приближались, идя только несколько ускоренным шагом, гремя своими доспехами, под неумолкающий, как буря, свист стрел, и от времени до времени кричали:
– Вон, вон, кентские воры!
Но когда они стали наступать, Джек Стро крикнул:
– Серпы в поле! Серпы в поле!
Тогда все наши люди с серпами бросились вперед, перескочили через изгородь на луг и твердо встали вдоль рва, под луками. Джек Стро стоял впереди со своим большим бердышом в руках. Потом он взял бердыш в левую руку, а правой схватил рог и громко затрубил. Латники продолжали наступать: некоторые падали под градом стрел, но очень немногие – они представляли собой хорошую мишень, но слишком твердую, и даже длинные стрелы, пробивающие на ярд толстое сукно, отскакивали от металлических лат очень искусной работы. С их стороны продолжалась стрельба из арбалетов, но так как они стреляли высоко и наугад, то никакого вреда нам не причиняли.
Враги, умудренные опытом французских войн, подходили все ближе; наши стрелки опустили луки и стали вынимать свои короткие мечи или же брали в руки бердыши, как Уилл Грин, который пробормотал: «Теперь пусть закончит игру оружие Хоба Райта!» Но в это время посыпался вдруг дождь стрел с нашей правой стороны, и это очень смутило наступавших – не потому что у них было много убитых, а потому что они увидели, как многочисленны враги, окружившие их со всех сторон. Придорожная изгородь с правой стороны была вся усыпана вооруженными людьми: кто только мог держать меч или серп в руке, тот был здесь. Стрелки тоже перескакивали через садовую ограду с мечами или бердышами в руках. Все наши стрелки, люди с алебардами и другие кинулись с громким криком на врага. Плохо вооруженные, полунагие, они все же были сильны, крепки и бодры; боевой задор и надежда на лучшее будущее укрепили их силы так, что ничто не могло противостоять им. Все спуталось, и в течение нескольких минут слышен был только смешанный шум, среди которого выделялся лязг, точно от прибивки железных полос: можно было вообразить себя на улице медников во Флоренции. Затем ряды неприятельского войска разомкнулись, латники и рыцари побежали, толкаясь и суетясь, к своим коням. Иные побросали оружие и, вздевая руки, просили пощады, обещая выкуп. Некоторые же оставались на местах, продолжали отчаянно сражаться и убивать, пока их самих не уложили на месте градом ударов. Это были констебли, стряпчие и их слуги, то есть те, которые не смели бежать и не надеялись на пощаду.
Я смотрел на все это, как на картину, и напрягал ум, чтобы вспомнить что-то забытое, но оставившее след во мне. Я услышал, как мчались кони убегавших с поля битвы латников (стрелки разбежались до конца битвы), услышал гул смеющихся веселых голосов внизу на лугу; около меня вечерний ветер шевелил легкие ветви деревьев, а издали неслись мирные деревенские звуки. Потом свет и звуки стали слабеть, и я больше ничего не слышал и не замечал.
Вскочив на ноги, я увидел перед собой Уилла Грина таким же, каким увидел его впервые на улице: в платье с капюшоном, с оружием у пояса и с натянутым луком в руке, на лице его опять была добрая улыбка, но с оттенком печали.
– Ну что ж, – спросил я, – что ты расскажешь сочинителю песен?
– Как Джек Стро сказал, так и случилось, – ответил он, – к концу дня окончился бой. – Он указал на небо, на котором уже догорел закат солнца. – Рыцари убежали, шериф убит, также убито двое стряпчих, а один повешен. Такой он был жестокий человек, что вызвал жестокость к себе. Трех приставов тоже пристукнули: коренастые они были люди, но такие глупые, что в черепах у них нельзя было найти мозгов; пять стрелков убито, да еще человек двадцать пять других; все это народ, вернувшийся домой после французских войн. Они наемники, сражаются за золото, и вот чем все для них кончилось. Упокой, Господи, душу их всех, кроме стряпчих, у которых, вместо душ, кляузы на пергаменте.
Он задумался, но я прервал его мысли, спросив: – А из наших кто-нибудь убит?
– Два хороших человека, – сказал он, – Хоб Хорнер и Энтони Веббер убиты наповал. Хоб стрелой, а Энтони – в рукопашной. Джон Паргеттер сильно ранен в плечо мечом, и еще пять товарищей убиты в рукопашной; несколько ранены, но не опасно. Что касается убитых, то хорошо им будет, если Господь успокоит их души: мало покоя было у них на земле! Что же касается меня, то я не хочу больше мира.
Я взглянул на него, и мы обменялись дружескими взглядами. Гнев и печаль боролись в его душе с природной добротой, и это ясно отражалось на его лице.
– Пойдем, дружище, – сказал он. – Я полагаю, что Джон Болл и Джек Стро хотят еще поговорить с нами у креста. Появление войска прервало их речи. Пойдем и узнаем от них, что нам предпринять завтра. А потом приходи есть и пить в мой дом. Будь моим гостем хоть раз, если больше нам не суждено свидеться.
Мы опять прошли через сады, и все, стоявшие по близости от нас, тоже направились к кресту. Мы пошли по росистой траве, на которую луна только начала бросать первые тени.
Глава VIIПродолжение речи у креста
Я опять занял свое прежнее место на лестнице, ведущей к кресту; Уилл Грин стал подле меня, а выше опять были Джон Болл и Джек Стро. Луна уже поднялась до половины неба, и наступила короткая летняя ночь, спокойная и благоуханная; природа наполнила наши души ощущением радостной жизни мира.