Мы стояли молча, готовясь внимать словам Джона Болла о том, что нам делать теперь. Он тотчас же и начал говорить:
– Добрые люди, – сказал он, – дело начато, но не кончено. Кто из вас достаточно смел, чтобы завтра направиться в Лондон?
– Все, все! – закричала толпа.
– Да, – сказал он, – этого ответа я и ожидал от вас. Но подумайте хорошенько. Лондон большой и опасный город. Возможно, что когда вы туда придете, он покажется вам слишком большим для того, чтобы там добиться чего-либо. Вы вспомните о маленьких городках и деревушках, из которых пришли, и падете духом.
Кроме того, живя здесь, в Кенте, вы думаете только о ваших братьях в Эссексе и Суффолке, и вам кажется, что ими все кончается. Но в Лондоне вы, может быть, узнаете кое-что о том, что делается во всем мире, и ваше дело покажется вам слишком трудным для маленькой бессильной горсти людей.
И все же, помните, говорю я вам, про товарищеский союз – надежда осуществить его дала вам победу сегодня. Когда вы придете в Лондон, будьте мудры и осторожны – это так же важно, как быть смелыми и сильными. Помните, что вы воздвигаете теперь здание, которое будет стоять незыблемо; мир не будет слишком велик, ни слишком мал, чтобы вместить его: ибо это здание и будет весь мир, освобожденный от творящих зло, мир, где будут жить только друзья.
Он на минуту остановился, но никто не двинулся с места; все ждали, что он скажет еще что-нибудь. Он продолжал:
– Завтра мы направимся в Рочестер, и очень хорошо было бы повидать сэра Джона Ньютона в его замке и послушать, что он нам скажет. Он неплохой человек и умеет хорошо говорить. Хорошо было бы, если бы он пошел с нами – мы бы поручили ему передать королю нашу просьбу. И знайте, товарищи, когда мы дойдем до Рочестера, нас уже будет довольно много; а когда придем в Блэк-хит[97], то уже будем очень большим отрядом. Когда же дойдем до Лондонского моста, то уже никому не остановить нашей сильной армии.
И ничто не может погубить нас, кроме нас же самих. Вот если мы станем внимать сладким речам тех, кто хочет погубить нас, мы погибнем. Они будут убеждать нас разойтись по домам и мирно жить с нашими женами и детьми, пока они, лорды, советники и стряпчие, не придумают лекарства против всех наших зол. Было бы безумием послушаться их. Стоит нам вернуться к мирной жизни, как они обрушатся на нас войной, отнимут у нас жен и детей, многих из нас повесят, других изобьют плетьми; остальные же из наших будут гнуть шею под ярмом больше прежнего, потому что будут терпеть еще большую нужду.
Не слушайте глупцов и безумцев, будь то вы сами или ваши враги, потому что иначе вы собьетесь с верного пути.
С лордами не входите в переговоры, ибо вы уже знаете, что они, собственно, хотели бы сказать вам. Вот каковы были бы их искренние слова: «Мужик, я хочу взнуздать тебя и оседлать тебя, и съесть то пропитание, которое ты достаешь своим трудом; я хочу ругать тебя за то, что тебя же пожираю. А ты молчи и делай только то, что я тебе приказываю».
Вот все, что они хотели бы сказать вам.
Поэтому будьте смелы, смелы и трижды смелы! Возьмите в руки лук, пустите в ход пики, обнажите мечи – и вперед во имя братского союза!
Он закончил под громкие крики. Но тотчас же раздались ответные крики и громкие звуки трубы. Я уже подумал, что начнется новая стычка. Некоторые рядом с нами тоже начали было натягивать свои луки и потрясать серпами. Но Уилл Грин потянул меня за рукав и сказал:
– Нет, это друзья – я слышу это по звуку их труб и рогов. Сегодняшнюю ночь ты можешь быть спокоен, дружище!
Джек Стро тоже крикнул с подножия креста:
– Успокойтесь друзья, это наши союзники и братья, и они будут нашими гостями в эту ночь. Они спустились с гор и пришли сюда, чтобы вместе пойти завтра по дороге пилигримов. Дорога эта здесь самая лучшая, и по ней мы скорее всего придем в Рочестер. Не бойтесь, что нас застанут врасплох этой ночью. Я разослал стражников по всем дорогам, и ни человек, ни зверь не может пройти незамеченным. Пойдем же навстречу нашим друзьям.
Я ждал их часом позже. А приди они часом раньше, еще несколько голов лежало бы на холодной траве, вместо того чтобы проспать эту ночь на мягких подушках. Ну, раз дело хорошо кончилось, нечего жалеть.
А теперь разойдемся по домам – есть, пить и спать в эту ночь, если уж другая такая не повторится, зная, что вокруг нас друзья и товарищи. Но не будем предаваться излишествам и поднимать шум – у нас много серьезного дела. Кроме того, священник говорит, чтобы вы отнесли убитых (и друзей, и врагов) в алтарь церкви. Там он сегодняшнюю ночь проведет в молитве над ними, но послезавтра пусть мертвые сами хоронят своих мертвых.
С этими словами он спустился с подножия креста. Уилл и я тоже оставили свои места и смешались с новоприбывшими. Их было человек триста – сильных людей, одетых и вооруженных, как и наши люди, кто во что горазд, за исключением человек шести, латы которых блестели холодным блеском, как лед при луне. Уилл Грин пригласил человек двенадцать из них пойти ужинать и ночевать у него. Затем он исчез у меня из виду на несколько минут. Обернувшись, я увидел Джона Болла, который стоял за мной и задумчиво глядел на веселую суматоху толпы.
– Брат из Эссекса, – сказал он, – увижу ли я тебя еще раз сегодня? Мне бы хотелось поговорить с тобой. Ты, кажется, больше видел и больше знаешь, чем многие из нас.
– Хорошо, – сказал я, – приходите к Уиллу Грину, я приглашен к нему.
– Я приду, – сказал он с доброй улыбкой, – к нему я хожу охотнее, чем к кому-либо. Вот видишь, он кого-то ищет, наверное, меня. Но в его доме будут пить и много говорить, а мне хочется высказать многое наедине с тобой, чтобы на каждое слово получить надлежащий ответ. Если ты не боишься мертвецов, которые еще сегодня утром были живы и творили зло, то приходи в церковь после ужина, и там мы сможем поговорить по душе.
Прежде чем он кончил, около нас очутился Уилл Грин. Положив руку на плечо священника, он ждал, пока тот кончит, а когда я кивнул головой Джону Боллу в знак согласия, он сказал:
– Ты достаточно говорил в течение двух-трех часов, господин священник. Пусть теперь этот мой новый брат поговорит и порасскажет кое-что у меня в доме. Там хочет внимать его мудрости моя дочь, которая безмолвно таилась за изгородью, когда летали стрелы. Идемте же ко мне! И вы, товарищи, идите с нами!
Мы повернули вместе с ним на маленькую улицу. Но в то время как Джон Болл говорил со мной, мне странным образом казалось, что я мог бы сказать ему больше, чем могли выразить те слова, которые я знал, и как будто мне хотелось узнать от других побольше новых слов. Проходя по улице, я снова был поражен красотой всего, окружавшего меня: домов, церкви и колокольни, белевшей теперь, как снег при свете луны. Вооружение, одежда мужчин и женщин (последние теперь смешались с мужчинами), их спокойная звучная речь, своеобразно ритмичная, – все это снова поражало меня и трогало почти до слез.
Глава VIIIУжин у Уилла Грина
Я шел вместе с другими, погрузившись в свои мысли, чужой своим спутникам, и так мы пришли к дому Уилла Грина. Он принадлежал к числу самых зажиточных поселян[98], и дом его был с каменным нижним этажом. Подойдя к дому Уилла (он был недавно выстроен, и все в нем было аккуратно и изящно), я уже перестал удивляться всему, что попадалось мне на глаза. Все же следует подробно описать этот дом – как образчик красивого сельского жилья той поры, то есть истинно прекрасного здания. За домом Уилла Грина стоял последний дом в деревне – старый, даже старинный. Он был построен весь из камня и, за исключением новой пристройки, по-видимому, большой залы, имел круглые своды, некоторые с красивой резьбой. Я знал, что там жил приходской священник, совершенно другого рода человек, чем Джон Болл. Не то из страха, не то из ненависти к людям он ушел обратно в свой монастырь с двумя другими священниками, которые жили в том же доме. И все население, в особенности женщины, радовалось, что на следующий день в новоотстроенном алтаре будет служить обедню Джон Болл.
Дочь Уилла Грина ждала у дверей. Она радостно обняла его и поцеловала каждого из нас. Она была, как я уже сказал, сильная, миловидная и здоровая девушка. Рядом с ней стояли девочка лет двенадцати и мальчик лет десяти, их обоих легко было признать детьми хозяина. В доме жила еще старая женщина, помогавшая по хозяйству. Когда мы сели за стол, вошли три высоких молодых человека, которым Уилл ласково кивнул головой. Это были сильные, веселые молодцы. В этот вечер они были на охоте и потому не участвовали в битве.
Комната, в которую мы вошли, занимала весь нижний этаж, только в одном углу была лестница, которая вела на верхний этаж или на чердак. Комната была похожа на комнату в таверне «Роза», но только просторнее. Буфет был лучшей работы, и на нем стояло больше посуды. И стены были без деревянной обшивки – покрыты зеленоватой тканью с изображениями птиц и деревьев. В комнате стояло много цветов, в особенности желтых лилий. У окна, подле двери, стоял кувшин с белыми маками, которые я видел, когда проснулся. Стол был накрыт и уставлен мясом и питьем, накрыт белой скатертью, а посередине стояла большая оловянная солонка.
Священник благословил пищу во имя Святой Троицы, мы перекрестились и сели за стол. Еда состояла из мяса, хлеба и вишен. Мы ели, пили и непринужденно разговаривали.
Но ужин был не таким веселым, как можно было ожидать. Уилл Грин усадил меня рядом с собой, а с другой стороны сел Джон Болл; но священник был чем-то занят – казалось, что он старается не упустить какую-то мысль. Уилл Грин поглядывал время от времени на свою дочь, затем с видимым довольством обводил взглядом всю комнату; лицо его, однако, становилось грустным, хотя и сохраняло доброе выражение. В комнату вошли пастухи и стали сейчас же расспрашивать о погибших в бою, об их женах и детях. На время всем стало не до шуток. Все они были добрыми людьми, жалостливыми к ближним – они печалились о мертвых и о живых, которым этот день принес страдания.