причаленных лодок лежит человек. Лодка его была крепким на вид суденышком, явно предназначенным для купальщиков. Человек кивнул мне и поздоровался, будто ждал меня. Без дальнейших объяснений я спрыгнул к нему в лодку, и он преспокойно стал грести, а я – готовиться к купанию.
Пока мы плыли, я взглянул на воду и не мог удержаться, чтобы не сказать:
– Какая сегодня прозрачная вода!
– Разве? – возразил он. – Я этого не заметил. Вы знаете, прилив всегда немного мутит воду.
– Гм, – усомнился я. – Мне случалось видеть очень мутную воду даже при слабом приливе.
На это он промолчал, но, видимо, был удивлен. И когда он остановил лодку, гребя, только чтобы удерживать ее против приливного течения, я разделся и без лишних слов бросился в воду. Вынырнув, я повернулся против прилива и, естественно, искал глазами мост. Но то, что я увидел, так поразило меня, что я перестал работать руками, захлебнулся и опять ушел в воду. Вынырнув снова, я поплыл прямо к лодке. Мне необходимо было задать моему лодочнику несколько вопросов, настолько необычен был вид реки. Правда, глаза мои были залиты водой, но к этому времени я совершенно избавился от сонливого и дурманного состояния и снова мог отчетливо мыслить.
Пока я поднимался по сброшенной мне лодочником лесенке, а он, протянув руку, помогал мне влезть в лодку, нас стремительно понесло по направлению к Чизику, но лодочник быстро подхватил весла, повернул лодку обратно и сказал:
– Недолго купались, сосед! Может быть, вода сегодня кажется вам холодной после путешествия? Высадить вас здесь на берег или вы желаете прокатиться до завтрака в Пэтни?[20]
Его речь так мало походила на то, что я ожидал услышать от хэммерсмитского лодочника, что я вытаращил на него глаза.
– Пожалуйста, – ответил я, – немного задержите лодку здесь, я хотел бы хорошенько оглядеться.
– Извольте, – ответил он. – Здесь не менее красиво, чем у Барн Элме[21]; поутру везде хорошо. Мне нравится, что вы рано встали, – еще нет и пяти часов.
Если меня удивил вид берегов, то не менее удивил и вид лодочника, особенно теперь, когда я смотрел на него с ясной головой и ясными глазами.
Это был красивый молодой человек с особенно приятным и приветливым выражением глаз; выражением, совершенно новым для меня тогда, хотя я потом скоро к нему привык. Волосы у него были темные, на лице – золотистый загар. Он был хорошо сложен, силен и, по-видимому, привык к физическим упражнениям. В его внешности не было ничего грубого, и он был очень опрятен. Его одежда весьма отличалась от современной и скорее годилась для картины из жизни четырнадцатого века. Костюм был простого покроя, но из добротной синей ткани и без единого пятнышка. Я увидел на юноше коричневый кожаный пояс и обратил внимание на пряжку из вороненой стали, прекрасной чеканной работы. Одним словом, предо мной был на редкость изящный и мужественный молодой джентльмен, который, как я решил, только шутки ради разыгрывал роль лодочника.
Я считал себя обязанным завести с ним разговор и потому указал ему на Сэррейский берег[22], где виден был ряд легких дощатых помостов, спускавшихся в воду. На верхнем конце каждого помоста был установлен ворот.
– На что, собственно, это нужно здесь? Если бы мы были на Тее[23], я бы сказал, что это для вытаскивания сетей с лососем. А здесь?
– Именно для этого, – ответил он улыбаясь. – Где водится лосось, там должны быть и сети, на Темзе или на Тее, не все ли равно? Конечно, они не всегда в работе. Мы не желаем есть лососину ежедневно.
Я хотел было сказать: «Да Темза ли это?» – но смолчал и обратил свои изумленные глаза на восток, чтобы снова взглянуть на мост, а затем на берега лондонской реки.
И действительно, было чему подивиться! Хотя мост по-прежнему перепоясывал реку, а по берегам ее стояли дома, но как все переменилось с прошлой ночи! Мыловаренный завод с его изрыгавшими дым трубами исчез. Исчез и машиностроительный завод. Исчез свинцово-плавильный завод. Западный ветер не доносил трескучих звуков клепки и ударов тяжелых молотов с котельного завода Торникрофта. А мост! Мне, может быть, снился такой мост, но никогда не видел я подобного, разве только на раскрашенных рисунках старинных рукописей. Даже Понте-Веккьо[24] во Флоренции не сравнился бы с ним. Он состоял из мощных каменных арок, столь же изящных, как и прочных, и достаточно высоких, чтобы свободно пропускать под собой обычные речные суда. Вдоль перил тянулись причудливые и нарядные маленькие павильоны и киоски, украшенные цветными и позолоченными флюгерами и шпилями. Камень арок уже немного выветрился, но на нем не было никаких признаков жирной сажи, которую я привык видеть на всех постройках Лондона старше одного года. Одним словом, мост показался мне чудом!
Лодочник заметил мой растерянный, недоумевающий взгляд и, как бы отвечая на мои мысли, сказал:
– Да, это отличный мост! Даже мосты верховья, которые гораздо меньше, не превосходят его по легкости, а мосты низовья – по величественности.
– Сколько же лет этому мосту? – машинально спросил я.
– Он не очень стар, – ответил лодочник, – его построили или по крайней мере открыли в две тысячи третьем году. До тех пор здесь стоял простой деревянный.
Услышав эту дату, я онемел, словно кто-то повернул ключ в замке, подвешенном к моим губам. Я понял, что случилось что-то необъяснимое и если я начну говорить, то не выберусь из путаницы коварных вопросов и уклончивых ответов. Итак, я попробовал скрыть удивление и смотреть с равнодушным видом на берега, которые мог видеть до моста и немного дальше – до бывшего мыловаренного завода. По обоим берегам тянулся ряд очень красивых домов, низких, небольших, немного отодвинутых от реки. В большинстве они были построены из кирпича и крыты черепицей. Дома прежде всего казались уютными и как будто жили, участвуя, если можно так выразиться, в жизни своих обитателей. Перед ними тянулись сады, спускавшиеся к самой воде. Пышные цветы посылали бурлящей реке волны упоительного летнего благоухания. За домами высились огромные деревья, по большей части – платаны. Глядя по течению реки, я увидел в направлении Пэтни изгиб ее, похожий на озеро с лесистыми берегами, – так густы были там деревья.
– Хорошо, что не застроили Барн Элме! – сказал я как бы про себя и тотчас же покраснел за свою глупость, когда слова уже сорвались с языка.
Мой спутник взглянул на меня с усмешкой, значение которой, мне казалось, я понял. Чтобы скрыть смущение, я проговорил:
– Пожалуйста, высадите меня на берег: мне пора завтракать.
Молодой человек кивнул мне, сильным взмахом весел повернул лодку, и через минуту мы уже были у пристани. Он выпрыгнул из лодки, и я последовал за ним. Меня не удивило, что он как будто ждал неизбежного маленького диалога, который следует за оказанием услуги согражданину.
– Сколько? – спросил я, сунув руку в жилетный карман и испытывая при этом чувство большой неловкости от того, что, может быть, предлагаю деньги не простому лодочнику, а джентльмену.
Он посмотрел на меня в недоумении.
– Сколько? – повторил он. – Я не совсем понимаю, о чем вы спрашиваете? Вы говорите о приливе? Если так, то вода скоро пойдет на убыль.
Я покраснел и произнес запинаясь:
– Пожалуйста, не поймите меня превратно, если я спрошу вас, отнюдь не желая вас обидеть, сколько я вам должен? Я, видите ли, иностранец и не знаю ваших обычаев, а также денег.
С этими словами я вынул из кармана пригоршню монет, как это делают иностранцы в чужой стране, и обнаружил, что серебро окислилось и цветом напоминало закопченную железную печку.
У лодочника все еще был удивленный вид, но он нисколько не обиделся и посмотрел на монеты не без любопытства.
«В конце концов, он все-таки лодочник, – подумал я, – и размышляет, сколько с меня можно взять. Он такой славный малый, что мне не жаль немного переплатить ему. А кстати, почему бы мне не нанять его на день или на два в проводники, раз он такой смышленый?»
– Мне кажется, я понял, что вы хотите сказать, – задумчиво проговорил мой новый приятель. – Вы считаете, что я оказал вам услугу, и вам хочется дать мне за это нечто, что я в свою очередь дал бы товарищу, если бы он сделал что-нибудь для меня. Я слышал о таких вещах, но простите меня, если я скажу, что это представляется нам очень сложным и неудобным обычаем, который нам чужд. Видите ли, перевозить людей и катать их по реке – это мое прямое дело, которое я исполняю решительно для всех, и брать за это подарки было бы очень странно. Кроме того, если один человек подарит мне что-нибудь, потом другой, третий и так далее, я, право, – не сочтите это за грубость – не буду знать, куда мне девать все эти доказательства дружбы.
И он рассмеялся так громко и весело, словно мысль о плате за труд была просто смешной шуткой. Признаюсь, я начал опасаться, что человек этот – сумасшедший, несмотря на свой вполне нормальный вид. И я был в душе рад, что хорошо плаваю, так как мы оба стояли близко к глубокому месту с быстрым течением. Однако он продолжал вовсе не как сумасшедший:
– Что касается ваших монет, они любопытны, но не очень стары: кажется, все они времен королевы Виктории. Отдайте их в какой-нибудь более бедный музей. В нашем музее довольно таких монет, не считая значительного числа более ранних. Многие из них очень красивы. Что же касается монет девятнадцатого века, то они удивительно безобразны. У нас есть монета Эдуарда Третьего: король плывет на корабле, а кругом по борту маленькие леопарды и лилии очень тонкой работы! Надо вам сказать, – прибавил он с оттенком гордости, – я увлекаюсь работой по золоту и другим драгоценным металлам: эта пряжка – одна из моих первых работ.