им опять не лучшие его работы (статуя Фрэнсиса Хорнера, возможно, наиболее примечательная из представленных работ, а большой памятник Джеймсу Уатту был перенесен). Иными словами, постепенно скульптуры аббатства утратили статус лучших из лучших своего времени.
Викторианские вкусы считали современную одежду неподходящей для скульптуры, и потому Джон Гибсон в 1853 году обернул Роберта Пиля в тогу, не считаясь с традициями средневековой церкви. Слева Гладстон (скульптор Томас Брок, 1903 г.) в мантии академика, скрывающей современную одежду
Девятнадцатый век принес возрождение готики, и отражение этого процесса мы, казалось бы, должны найти в стенах Вестминстерского аббатства. Но здесь нас ждет сюрприз — в аббатстве вообще нет скульптур этого направления. Памятник герцогу Монпансье, умершему в 1807 году, работы Уэстмакотта, возвращает нас к средневековой модели фигуры, лежащей на крышке саркофага; и, кроме герцогского одеяния, вышитого геральдическими лилиями, эта статуя выполнена в неизменной неоклассической манере, несколько смягченной камерными деталями, предвосхищающими стиль викторианской эпохи. Три четверти столетия спустя рядом с герцогом был похоронен декан Стэнли, удостоившийся редкой привилегии быть погребенным среди членов королевской фамилии в капелле Генриха VII. Как и Монпансье, Стэнли лежит на спине, пребывая в вечном покое, но это тоже слишком напоминает классическую традицию.
Ситуация в основной части церкви выглядит еще более странно. В 1852 году сэр Роберт Пиль, немногословный сын индустриального Ланкашира, появился в северном трансепте, одетый в римскую тогу. К тому времени, когда к нему присоединились Дизраэли и Гладстон, эта традиция безнадежно устарела, но неловкость из-за современной одежды оставалась, и потому оба государственных мужа задрапированы в рыцарскую (или академическую) мантию, придающую им псевдоклассический вид.
Эти памятники представляют собой фигуры на пьедесталах и помещены перед опорами аркад. Их расположили так из-за недостатка места, абсолютно не считаясь с отсутствием гармонии с архитектурным окружением. Эти государственные деятели стоят в боковых нефах, как посетители: в отличие от более ранних памятников, они не включены в интерьер. Замысел, стиль и расположение этих статуй вновь заставляют вспомнить, что скульптура — не вспомогательное, а вполне самостоятельное искусство. Пластическое искусство утвердило свою самодостаточность перед средневековыми традициями даже в средневековом здании.
В исторической перспективе обнаруживается некоторый парадокс, присущий приверженцам романтического и викторианского стиля: античность им ближе, чем Средневековье. Мэтью Арнольд упрекает в неточности «Историю мира» сэра Уолтера Рэли, сверяя его с Фукидидом, который кажется более современным, чем современные книги. Уильям Хэзлитт противопоставляет архаичную тьму Средневековья «блестящим и четко определенным периодам Древних Греции и Рима». Оскар Уайльд заявлял: «Всем современным в нашей жизни мы обязаны античным грекам. А всеми анахронизмами — Средневековью». А в аббатстве скульптура классическая в самом прямом смысле выглядит более современной, чем средневековая.
Но в те времена находила понимание и другая идея: классический стиль принадлежит прошлому, а готика более близка современному, романтическому духу. Винкельман заметил, что искусство античной Греции во всех его проявлениях, от литературы до скульптуры, отмечено «благородной простотой и величием спокойствия». Этот взгляд обсуждали, разделяли или пересматривали многие, но прежде всего следует обратить внимание на Августа фон Шлегеля, чьи «Лекции о драматическом искусстве» (1807) получили большой отклик в Британии. Ваяние является самым выдающимся из древних искусств, утверждает Шлегель, а музыка — величайшее из искусств современности. Сама греческая трагедия подчинена законам пластики, в то время как современное искусство любого рода имеет характер романтический, взволнованный и живописный. Он пишет: «Дух древнего искусства и поэзии пластичен, а современного живописен». Шлегель добавляет и относительно архитектуры: «Заметьте, Пантеон не более отличается от Вестминстерского аббатства или собора Святого Стефана в Вене, чем пьеса Софокла от пьесы Шекспира».
Современно ли Вестминстерское аббатство? Возможно, трудно сказать однозначно, но при такой аргументации готические формы аббатства ближе к современности, чем классические настолько же, насколько Шекспир нам ближе, чем Софокл. Генри Джеймс, рассказывая о похоронах Браунинга в Углу поэтов, замечал, что это был тот самый случай, когда вполне можно было проникнуться «неукротимым стремлением усопшего смотреть на жизнь в искаженном свете разноцветных лучей». Он намекал на стихи Браунинга, в современное звучание которых неизменно врывался свет высоких церковных витражей. В романтическом мечтательном порыве Рескин в середине XIX века доказывал, что именно готическая архитектура является лучшим и наиболее функциональным стилем для современности: в викторианскую эпоху необходимо следовать архитектурным формам Вероны XIV века не только из эстетических соображений, но и ради практической целесообразности; сводчатая арка прочнее, чем горизонтальный архитрав. Тем не менее, в действительности Рескин был недостаточно последователен, утверждая, что форма должна быть функциональной: железнодорожный вокзал и дворец Кристал-Пэлас, построенные из стекла и железа, наполняли его яростью. Рескин ненавидел здания эпохи Ренессанса, а еще больше — барочные постройки (барокко он вообще считал симптомом морального разложения); третий том «Камней Венеции», его лучшей работы по архитектуре, представляет собой бесконечную уничижительную филиппику в адрес этих архитектурных стилей. С удивительной неуместностью Рескин увековечен в аббатстве бронзовым медальоном, развернутым таким образом, что он обречен вечно смотреть прямо на шедевр барокко — памятник герцогу Аргайлу.
До Рескина был Пьюджин. В 1830-е годы, когда разгорелась битва между сторонниками классического и готического стилей (должны ли современные здания следовать античной или же средневековой традиции?), Пьюджин был самым ярым и последовательным сторонником готической архитектуры. В его аргументации можно выделить два основных направления: религиозное и патриотическое, а современная история показывает, каким сильным может быть сочетание патриотизма и религии. Во-первых, готика — это христианский стиль, в то время как античность — языческий. Во-вторых, готика — это английский национальный стиль, в то время как классицизм развился в Италии и неуместен к северу от Альп. В своем манифесте «Контрасты» (1836) Пьюджин отвел Вестминстерскому аббатству основное место. Мы помним, что Ивлин сравнивал собор Святого Петра в Риме с целым списком английских соборов и нашел, что всем им чего-то не хватает; Пьюджин опровергает это суждение:
Удивительно, как часто это здание (собор Святого Петра в Риме) рассматривают в качестве ne plus ultra[8] католического собора, хотя в качестве образцового христианского храма лучше будет привести в пример соборы Святого Петра в Йорке или Вестминстере, в каждом из которых любая деталь или эмблема — несомненно чисто христианские, и ничто не заимствовано из языческой античности; и хотя эти громады были прискорбно осквернены и утратили большую часть своей изначальной красоты, они все еще вызывают более сильное чувство религиозного благоговения, чем их тезка в Риме, который находится в зените славы со всеми своими мозаиками, позолотой и мраморными скульптурами.
Он противопоставляет благочестие средневековых гробниц язычеству более поздних могил:
Перевернутый факел, палица Геркулеса, сова Минервы, урна с прахом вырезаны вместо святых и ангелов на гробницах пап, епископов, королей, священнослужителей, государственных мужей и воинов, все это сопровождается языческими атрибутами, языческой наготой; благочестивая молитва о душе покойного заменена длинным помпезным списком добродетелей и подвигов умершего.
Такие памятники возмутительны и не подобают Италии, но «внедренные под величественные своды Вестминстерского и Кельнского соборов и размещенные рядом с древними, исполненными веры надгробиями, где каждая ниша или узор дышат католической набожностью, они еще грубее попирают христианские чувства». И Геркулес на памятнике Уоррену работы Рубийяка особенно бросается в глаза; тут же и Минерва, восхищающаяся герцогом Аргайлом. В похожем положении очутился и Кристофер Вордсворт, каноник Вестминстерского аббатства; в середине XIX века он противостоял идее сноса скамей хоров, чтобы открыть трансепты: перспектива разрушит все чувство почитания, обнаруживая мирскую гордыню, льстивые эпитафии, оружейную символику — «дыханье войны и бойни в храме мира», «пантеон языческих божеств» и даже обнаженных тел.
Пьюджин любил аббатство, хотя такая любовь и представляла определенную опасность для памятников ранних веков, к которым он относился с безразличием. Его доктрина была в определенном смысле противоречивой. С одной стороны, он настаивал, что готика — оптимальный стиль для современного строительства, да и для всего времени в целом. С другой стороны, он с содроганием смотрел на современность. В одном месте «Контрастов» Пьюджин говорит, что архитектуру должно оценивать по шкале, с одной стороны которой находится благородство готики, превалирующее над утонченностью классики на другой. Эти две точки отсчета называются XIII и XIX веками. Он отказывается от настоящего времени ради XIV века и, более того, верит, что в его время можно воссоздать XIV век. Пьюджину не хватало понимания истории и знания контекста (в Риме он говорил кардиналу Ньюмену, что с удовольствием снес бы собор Святого Петра, а на его месте построил новый храм в «сбалансированном» стиле). С его точки зрения, Вестминстерское аббатство похоже на измученную девицу, которую надо спасти от преследователей. Он произносил обличительные речи, направленные против настоятеля и собрания каноников, парламента и королевской семьи, которые оставляют аббатство в небрежении и «отдалились от лучшего здания метрополии, каковое необходимо лишь очистить от этих неуместных, отвратительных памятников». Он определенно хотел выбросить вон из аббатства все скульптуры. Это повлекло бы за собой переделку внутреннего убранства и замену его на новое. Если бы Пьюджину это удалось, сейчас бы церковь выглядела больше викторианской, чем средневековой. В действительности же только несколько особенно «неуместных» памятников были перемещены или вовсе удалены, а все остальное уцелело.