Троцкий взял свой псевдоним у одесского тюремщика и пронес его через страницы тысячи книг.
Именно Ли сообщил Марине, что ребенок Кеннеди умер этой ночью. Мальчик родился недоношенным, у него были проблемы с дыханием. Марина стояла у окна и плакала. Новость поразила ее чем-то таким, чего она боялась все это время и не выпускала наружу. Сын президента прожил тридцать девять часов. Она плакала из-за Кеннеди, из-за себя и Ли. Разве можно скорбеть о ребенке миссис Кеннеди и не думать о собственном, которого носишь в утробе? Это будущее, и оно предопределено.
Ли отправился в суд. Первое, что бросилось в глаза: часть комнаты покрашена белым, часть – цветом. Он сел прямиком в цветную часть и стал ждать слушания своего дела. Затем признал себя виновным и заплатил десять долларов штрафа. Они с Карлосом пожали друг другу руки и вышли.
Понимаешь, это все не имело значения. Важно другое – собирать сведения, документировать сведения, хранить их для кубинский властей. Как это называется, досье?
За дверями зала суда поджидала команда операторов с телеканала «Дабл-Ю-ДСУ». Они отсняли несколько кадров с Ли. Х. Освальдом для вечерних новостей.
Четыре дня спустя он снова вышел на улицу, раздавать листовки у Международного торгового центра.
Еще через день он отправился на радио, чтобы рассказать о Кубе и о мире вообще.
Билл Стаки, ведущий программы «Пост латиноамериканской прослушки» ожидал увидеть кого-то вроде фолксингера с бородой и грязными ногтями. Освальд же оказался опрятным и чистым молодым человеком, в белой рубашке с галстуком, с отрывным блокнотом под мышкой.
Они сели в студии вместе со звукооператором, записывать интервью, и Стаки сразу же представил Освальда руководителем Новоорлеанского филиала комитета «Справедливость для Кубы». Ли начал:
– Да, как руководитель, я отвечаю за сохранность наших документов и оставляю в тайне имена членов организации, чтобы не привлекать ненужного внимания общественности, поскольку люди этого не желают. Мне, как человеку, получившему образование в Новом Орлеане и воспитанному на идеалах демократии и беспристрастности, совершенно ясно, что права кубинцев на самоопределение более или менее самоочевидны. Видите ли, когда наши праотцы создавали Конституцию, они полагали, что демократия выражается в свободе мнений, в спорах, в поисках истины. В древнейшем праве на жизнь, на свободу, на поиски счастья. И вот мое собственное определение демократии – право меньшинства не быть угнетенными.
Стаки слушал, как он рассказывает о компании «Юнайтед Фрут», о ЦРУ, о коллективизации, феодальной диктатуре в Никарагуа, движении за освобождение нации. Тридцать семь минут, которые Стаки вынужден будет урезать до четырех с половиной для своей пятиминутной передачи. Очень жаль, ведь Освальд говорил умно и внятно, и необычайно ловко выпутывался из трудных ситуаций.
После интервью Стаки пригласил Освальда выпить пива. После чего отослал копию записи в ФБР.
Так все и происходило, такое вот было лето. Однажды Ли принялся бить тараканов лопаткой для оладий – мягкой пластиковой лопаткой, которые всегда есть на распродаже. Он потерял работу. Его уволили за то, что он не работал – вполне уважительная причина. Город сотрясали грозы. В Джексоне, штат Миссисипи, застрелили Медгара Эверса, руководителя местного отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения.[19] Позднее взорвали динамитом баптистскую церковь на Шестнадцатой улице в Бирмингеме, четыре негритянки убиты, двадцать три человека ранены. Однажды Ли гонял тараканов на кухне, небритый, в одежде, которую не менял неделю. На следующий день он в мешковатом советском костюме и узком галстуке, со своим отрывным блокнотом участвовал в радиодебатах на «Карт-бланш на разговоры», еще одной общественной передаче на «Дабл-Ю-ДСУ». На этот раз они заблаговременно выяснили, кто он, и приготовили вопросы о России и дезертирстве, чем застали его врасплох. Он разрабатывал затвор своего «маннлихера». Чистил «маннлихер». Кто-то имеет на него виды. Раскаленные молнии по ночам. Легко предположить, что кто-то наблюдал за ним долгие годы, выстраивал вокруг него события, зная, что время придет.
Какой-то человек, сумасшедший, наверное, дрался с тенью у туалетов «Гаваны».
Иногда Ферри не мог определить, смешно это или грустно. Он рассказал Ли, как однажды пытался усовершенствовать маленькую сигнальную ракету с таймером. Хотел наделать тысячи таких ракет и привязать их к мышам. А потом сбросить с самолета на кубинские тростниковые поля. Его вдохновила картина – пятьдесят тысяч мышей разбегаются по полю, срабатывает таймер, и ракеты загораются. Он хотел стать Ганнибалом мышиного мира, и когда его план отвергли, очень огорчился.
– Во время революции Кастро специально проследил, чтобы сожгли их семейное тростниковое поле, – сказал Ли.
– Послушай меня. Это дело с Уокером далеко в прошлом. Ты должен забыть о нем. Смерть генерала Уокера ничего не значит для Фиделя. Он уже стар. Позавчерашнее дерьмо. Уокера больше никто не слушает. Твой промах убил его вернее, чем прямое попадание. Он повис в неопределенности. Стал обузой. Теперь на нем клеймо – в него стреляли и промазали.
– Откуда вы знаете, что я хочу снова попробовать?
– Леон, разве для этого обязательно нужны слова? Разве не чувствуется, когда в воздухе витает смерть? Тебя начинают прижимать. Банистер говорит, что они шутить не любят. Они побывали в твоей квартире.
– Знаю. Я почувствовал.
– Ты почувствовал. Видишь? Говорить вслух необязательно. Просто весы склоняются, и нам становится понятно.
– Что они искали?
– Знаки того, что ты существуешь. Доказательства, что Ли Освальд совпадает с той картонной фигуркой, которую они все это время вырезали. Ты – причуда истории. Ты – совпадение. Они разработали план, и ты идеально под него подходишь. Они теряют тебя из виду, и вот ты здесь. Все происходит не просто так. Что-то в нас влияет на отдельные события. Мы заставляем события происходить. Сознание видит лишь одну сторону. Мы – глубже. Мы простираемся во времени. Некоторые почти могут предсказать время и место своей смерти, и то, какой она будет. Мы знаем это на более глубоком уровне. Это словно роман, словно флирт. Я ищу этого, Леон. Осторожно подкрадываюсь.
Боксер с тенью перешел на другой уровень – делал очень медленные движения, рассчитывая траекторию. Он стоял на месте, опустив голову, и водил руками перед собой, нащупывая сопротивление, тормозящую силу, как бы жестикулируя в пространстве.
– У этого твоего Кеннеди личный романчик с идеей смерти. У людей, поглощенных мыслями о мужестве, есть свои темные желания. Джек одержим смертью будь здоров как, но не патологически, без той жути, что у меня. Романтик. Вот такой он, твой Джек.
– Он не мой Джек, – сказал Ли.
– Он знает направление. Несколько раз был близок к смерти. Брата убили в бою. Сестра погибла в авиакатастрофе. Ребенок умер. Он католик. Католики рано это понимают. Ладан, органная музыка, пепел на лбу, облатка на языке. Все лучшее в мире излучает страх. Скелетик Пит. Мы держимся подальше от некоторых переулков, от темных улиц. Там он поджидает нас со своим перегаром изо рта и вонючим нижним бельем. Особенно детей.
Одна из официанток стояла у музыкального автомата и покачивалась. Девушка из Западного Техаса, будто бы обсыпанная песком – выбеленные волосы и кожа, короткие золотистые ресницы. Ферри подозвал ее жестом. Вынул из кармана черный галстук-бабочку и протянул ей. Девушка прикрепила бабочку к воротнику Ли. Они решили, что смотрится симпатично. Ее звали Линда Френшетт, она подняла руки к лицу и согнула большие пальцы, словно фотографируя Ли.
– Он не курит и не пьет, – сообщил Ферри. – И матом не ругается. С ним нужно ласково.
– Ласки не за сказки, – ответила Линда.
– Ты спереди, я сзади. Как машинки на аттракционе. Все согласились, что это тоже неплохо.
Сели в «рамблер» Ферри и поехали по Магазин-стрит. Поездка называлась «Подбросим Ли домой». Линда сидела сзади, пила текилу из винного бокала и прикрывала его ладонью всякий раз, как машина резко тормозила. На сиденье она обнаружила коробку для ланча в виде телевизора с нарисованными кроями мультфильмов. Внутри оказалось несколько самокруток. Ферри взял одну и закурил, Ли в это время вертел руль с пассажирского места. Гашиш, прокомментировал кэп Дэйв. Они закрыли окна, чтобы накопился тяжелый резкий запах. Ферри передал самокрутку по кругу. Маленькая толстая сигарета, сужающаяся к обоим концам. Они везли Ли домой.
Припарковались у симпатичного домика с верандой на два этажа, неподалеку от жилища Ли. Он несколько раз кидал мусор к ним в бак. Линда закурила еще один косяк. Передавали его по кругу, снова и снова. Было три часа ночи, и в закрытых окнах сквозь накопившийся дым почти ничего не было видно. Они стали учить Ли, как правильно курить траву. Тот принялся яростно спорить. Он курит просто так. Затем Ферри поведал историю гашиша, бесконечно долго раскуривая очередную сигарету. Время двигалось сквозь них. Жара в машине становилась невыносимой, и у Ли пересохло в горле от дыма. Линда сунула язык в текилу и нежно лизнула его ухо. Там, где они сейчас пребывали, сердце не спешило биться.
– В такие минуты непонятно, я делаю или вспоминаю, – сказала она.
– Делаешь что? – спросил Ферри.
– Объясняю. Я лежу дома в постели и вспоминаю, или все происходит сейчас?
– Что – все? – спросил Ферри.
Его голос доносился издалека. Он открыл окно, чтобы проветрить. Ли смотрел прямо перед собой. Светлый пепел падал на рубашку. Он заметил, что Линда перегнулась через спинку его сиденья и нащупывала – по-другому не скажешь – пряжку на ремне и ширинку.
– Господи, надеюсь, что я дома. Потому что мысль о том, что мне туда еще добираться, обламывает.
Ли позволил Ферри расстегнуть себе штаны. Затем Линда ухватила его член и повисла на спинке сиденья с открытым ртом, смешно зарычав.