– Говорят, у хашири заведено привозить домой любых дивных птиц, какие ни подвернутся под руку в странствиях, чтобы украшать ими небо над родным городом, – пояснил тораджанин, во все глаза глядя вокруг. – Я-то всю жизнь считал это пустой похвальбой: дескать, обидно Хаширу прозябать в тени великой Тораджи, вот и хвастают… но таких чудес не ожидал! Видишь вон ту?
Да, хаширские птицы, следовало признать, украшали город, точно огромный, живой цветастый ковер, однако их несмолкающий гомон, не говоря уж о невероятном множестве помета, роняемого вниз на лету, особого восхищения Ульдиссиану не внушал. Скорее, все это вселяло в сердце тоску по негромкому сольному пению крылатых обитателей родных лесов.
Хашири, в свою очередь, без устали дивились на чужаков, причем особенно среди них выделяли Серентию. Охваченный легкой ревностью, Ульдиссиан тут же смирил сие чувство, однако нет-нет да поглядывал, не вздумается ли кому познакомиться с нею поближе.
Одевались хашири точно так же, как и тораджане, разве что многие носили на поясе серебряные кушаки, а выходцы из высших каст – еще и серебряные кольца в носу. Попадались навстречу отряду и прочие путешественники, а среди них – несколько желтолицых купцов с восточных окраин Кеджана. Узкие глаза и непроницаемость лиц придавали им немалое сходство с кошками. Партанцев их вид особенно завораживал, да и тораджане взирали на них отнюдь не без интереса.
Покровителем города считался король джунглей, лев. Его стилизованные изображения украшали множество колонн и надвратных арок. Ваятели наделили львов диким оскалом, отчего они живо напоминали Ульдиссиану демонов, хотя этим каменным существам, наоборот, вменялось в обязанность охранять от таковых горожан.
Но вот впереди показалось нечто, разом заставившее Ульдиссиана забыть обо всех хаширских диковинах.
Над округлыми куполами домов замаячили знакомые трехстенные башни. Храм Церкви Трех…
Ульдиссиану хотелось отправиться прямо туда, но нападение на храм лишь оттолкнуло бы от него горожан, по всей видимости, до сих пор ничего дурного о них не слыхавших. Последнее означало, что получившееся в Торадже вполне может привести к успеху и здесь.
Рынок раскинулся на овальной площади, делившей напополам самую оживленную из городских улиц. По обе ее стороны вдохновенно бурлили, шипели струи фонтанов. Всю площадь заполняли шатры да повозки торговцев, а выставленные на продажу диковины даже на время отвлекли мысли Ульдиссиана от храма.
И вот, наконец, он обнаружил то, что искал. Посреди рынка возвышалось нечто вроде каменного помоста, предназначенного для публичных собраний, ну а сейчас занятого полудюжиной самозваных пророков, проповедовавших для всех, кто пожелает их слушать. Надо заметить, слушатели к ним толпами не валили: кое-кто из ораторов и вовсе скучал в одиночестве.
– Вон там, справа, – сказал Ульдиссиан спутникам. – Там наше место и будет.
Его появление заставило замолчать даже некоторых из оборванцев-ораторов, хотя Ульдиссиан был уверен: причиной тому – всего-навсего его бледная кожа. Одному он учтиво кивнул, но в ответ был вознагражден глумливой ухмылкой.
Эдиремы встали по местам, в порядке, определенном Ульдиссианом заранее. Несколькие (в том числе и Серентия) остались при нем, а остальные, для затравки, изобразили слушателей. Последнему Ульдиссиан научился в Торадже, узнав, что многие из проповедников втайне содержат целые когорты «новообращенных», дабы те, изображая «толпу», привлекали внимание любопытствующих. Никакого обмана со своей стороны он в этом не видел: в конце концов, эдиремы – вправду истинно верующие, что примкнули к нему, послушав его прежние речи.
Не успел он откашляться, как двое-трое местных подтянулись поближе – несомненно, попросту привлеченные его иноземным обликом. Ну что ж, Ульдиссиан был и на это согласен. Точно так же вышло в Торадже и с Томо, и с его двоюродным братом, и многими из остальных.
– Имя мое – Ульдиссиан, – начал он, при помощи дара прибавив голосу силы.
Множество лиц со всех сторон повернулись к нему. Говорил Ульдиссиан ровно, по-дружески, как простой человек с простыми людьми. Он знал: в его случае людей привлекает, скорее, он сам, чем его ораторское мастерство.
– Имя мое – Ульдиссиан, а прошу я всего-навсего послушать меня минуту-другую.
Еще двое-трое хашири придвинулись к нему ближе. Изображавшие публику эдиремы украдкой расступились, чтоб местные лучше видели Ульдиссиана. По мере появления новых и новых слушателей, его сторонники отступали назад. Им предстояло говорить с собравшимися лишь в том случае, если те о чем-нибудь спросят. Ульдиссиану хотелось, чтоб всякий, кто решит принять дар, принимал его лишь от него лично.
Для начала он рассказал людям о своей простой жизни, жизни равного любому из них. Еще до того, как речь зашла об открытой в себе внутренней силе (но, разумеется, без подробностей, касающихся Лилит), количество слушателей превысило численность его отряда, и на том приток новых отнюдь не иссяк. Улыбка бросившей на него взгляд Серентии заметно прибавила уверенности в себе. Похоже, Хашир обещал оказаться таким же, как Парта – обителью благосклонности, а не ненависти и страха.
Совсем не похожим на утраченный навсегда Серам.
Теперь собравшиеся на рынке люди принадлежали ему почти целиком. Вглядевшись в их лица, Ульдиссиан обнаружил, что многие уже готовы узнать о сокрытом в их душах даре. Вдобавок, наскоро прощупав толпу, он не почувствовал поблизости ни враждебности, ни коварства. Сын Диомеда ждал, что хоть один служитель Церкви Трех среди слушателей да найдется, однако не тут-то было. «Наверное, заперлись в храме, к битве готовятся», – подумал он.
Ну что ж, если так, ждать им осталось недолго.
Почти вся деятельность на рынке приостановилась. Прочие проповедники давным-давно замолчали, а по крайней мере один из них присоединился к Ульдиссиановым слушателям и внимал ему с той же увлеченностью, что и стоявшие рядом.
Приблизившись к завершению речи, Ульдиссиан сотворил над собою мерцающий огонек. Толпа дружно ахнула. Огонек он тут же развеял, но мысль свою подчеркнул нагляднее некуда. Все видели: то, о чем он рассказывает – не выдумки и не трюкачество. Да, волшебство, но волшебство, по его же словам, доступное каждому из присутствующих, если только как следует приглядеться к себе самому.
Городские стражи, поначалу патрулировавшие рынок, теперь стояли в задних рядах слушателей и наблюдали за происходящим с показным равнодушием, однако Ульдиссиан явственно видел: по крайней мере, двоих проняло. Прочие попросту несли службу и ничем ему не угрожали. Служители Церкви Трех тоже не объявлялись, сколько их ни ищи.
Под конец Ульдиссиан, как обычно, предложил всем желающим убедиться, чего они способны достичь. Слушатели, согласно его ожиданиям, притихли, заколебались, но вскоре из толпы вперед выступила первая из самых храбрых – юная девушка с наполовину прикрытым вуалью лицом. Стоило Ульдиссиану проделать все то же самое, что много раз проделывал он в Парте, а после – в Торадже, девушка, нимало не удивив его, разом все поняла и радостно ахнула. Видя этакий поворот, стоявшие в первых рядах хлынули к помосту гурьбой. Эдиремы, оставшиеся с Ульдиссианом, выдвинулись вперед, дабы навести хоть некое подобие порядка, но, невзирая на это, к Диомедову сыну потянулось великое множество рук: теперь-то каждому из желающих хотелось стать следующим.
«Все они представляют это по-разному, – думал Ульдиссиан, выбирая второго, – но как только дар пробудится, увидят одно и то же. Никто, ни один не сочтет его возможностью возвыситься над другими».
Подобными размышлениями он задавался уже не раз. Отчего так выходит? Не потому ли, что весть получена от него? А будь на его месте кто-либо вроде Малика, эдиремы стали бы силой, охотно принявшей нечестивую веру Церкви?
Нет, в это Ульдиссиан поверить не мог. Приветствуя стоявшего напротив, он не чувствовал в нем ни крупицы зла. Нет, разумеется, присущий им дар не подвержен никакой порче!
И все же Лилит, Малик и Люцион полагали иначе…
Толпа разрасталась. Внезапно Ульдиссиан обнаружил, что больше не может сосредоточиться ни на чем, кроме принимающих дар. Очевидно, вести о нем разлетелись по всему городу: народу перед ним собралось куда больше, чем было на рыночной площади в минуту его появления. С такой охотой его не принимали даже партанцы. В Парте для этого потребовалось исцелить хворого мальчика, в Торадже – куда как большее, а вот хашири… казалось, горожане только и ждали его прихода!
Старательно сохраняя видимое спокойствие, Ульдиссиан вновь наскоро прощупал толпу – от чего, занятый множеством новообращенных, на какое-то время отвлекся.
На сей раз они обнаружились тут же, смешавшиеся с толпой в числе прочих новоприбывших. Похоже, все это время они дожидались, пока внимание Диомедова сына не окажется на пределе, и вот, дождались.
Мироблюстители…
Без форменных одеяний они ничем не выделялись среди остальных горожан. Опять, опять Ульдиссиан переоценил свои силы! Подзадорил, подтолкнул Церковь Трех, и вот враг послушно взялся за дело.
Однако подвести убийц к цели еще не значило добиться успеха. Первых трех Ульдиссиан почуял в толпе немедля, вот только, прощупав их на предмет оружия, не нашел ничего. Уж не надеются ли они его задушить? Зачем посылать безоружных против того, кто одолеет их без труда?
Или… а одолеет ли? Нанеси он удар, все будет выглядеть так, будто он напал на обычных паломников…
Между тем позади первых трех появились двое других. Пятеро… и намеренья их до сих пор неясны. Все что есть сил проталкиваются к нему, хотя должны бы предполагать, что каждый уже замечен. Чего Церковь Трех надеется этим достичь?
И тут Ульдиссиану все сделалось ясно.
Отпрянув прочь от охваченных нетерпением просителей, он оглянулся, нащупал мыслью Серентию.
Серентия оказалась неподалеку, но не одна. Стоявшие рядом, маленькая девчушка и седовласый старик, держали ее за руки с двух сторон. Очевидно, Серентия собиралась подвести обоих к нему, однако, судя по недоумению на лице, почувствовала нечто неладное.